Однако это желание не могло быть удовлетворено, поскольку для такого количества агентов потребовался бы штаб и организация с численностью сотрудников, намного превосходящей численность штаба, которым когда-либо располагал Штибер. Тем не менее его армия шпионов превышала по численности в три, четыре и более раз количество тайных агентов, работавших на одного руководителя разведки где-либо и когда-либо вплоть до настоящего времени.

Это была новая концепция организации разведывательной деятельности.

Подобно тому как его современные преемники разработали новый вид войны — тотальную войну, Штибер на полвека раньше разработал нечто подобное в области шпионажа — тотальный шпионаж.

Штибер сочетал в себе настойчивость в выполнении поставленной задачи, неутомимость, хитрость, ловкость, напористость и жестокость. Таких же качеств он требовал от своих агентов. Он настаивал на уничтожении каждого человека, заподозренного в том, что ему известно состояние вооруженных сил Пруссии. Он потребовал, чтобы перед прохождением даже роты прусских солдат через деревню в нее высылались верховые, которые бы загоняли жителей в дома, предварительно заставив их закрыть ставни. Всякий крестьянин, который осмелится смотреть через ставни на проходящие войска, должен быть схвачен, подвергнут пыткам и повешен.

Требуя введения таких исключительных мер безопасности, Штибер не жаловался, когда ловили, пытали и вешали его агентов. Он считал это заслуженным наказанием за беспечность.

Штибер работал в самом тесном контакте с Бисмарком и пользовался у канцлера большим доверием. Прусские аристократы ненавидели его и не упускали возможности унизить. Но, казалось, оскорбления не действовали на него. Перенесенные унижения Штибер компенсировал тем, что высокомерно обращался с побежденными и своими угрозами наводил на них ужас. И он осуществлял эти угрозы, если его жертва полностью не капитулировала перед ним.

Боль поражения, понесенного Францией в 1871 году, до сих пор жива в сердцах французов и гораздо сильнее затрагивает их национальную гордость, чем разгром в 1940 году.

Пруссаки, выиграв кампанию, разместили свой штаб в Версальском дворце. Туда для переговоров о сдаче Парижа был вызван известный в то время государственный деятель Франции Жюль Фавр [15]. Пруссаки поставили условие, чтобы Фавр явился в Версаль один, даже без личного слуги. Предполагалось, что он предварительно обсудит со своими коллегами позицию французской стороны по вопросу о сдаче Парижа настолько полно, что в ходе переговоров ему не потребуется консультация с членами французского правительства.

Было решено, что Фавр для участия в переговорах получит от своего правительства прерогативы чрезвычайного и, что особенно подчеркивалось, полномочного представителя.

Что переживал сам Фавр, отправляясь в Версаль, осталось неизвестным. Молва тех дней приписывала грубым и безнравственным прусским солдатам неслыханные зверства. Фавр, вероятно, был обеспокоен и ожидал от пруссаков, по отношению к себе особенных жестокостей.

Каково же было удивление Фавра, когда в Версале его учтиво, хотя и сдержанно, встретил прусский полковник, который показал отведенные для него прекрасные комнаты. Когда же первое удивление прошло, Фавр, несомненно, подумал, что это ловушка. Пруссаки, считал он, начнут расточать вежливость, красивые слова, создавать комфорт и нанесут удар тогда, когда он менее всего будет ожидать этого.

Но подозрения окончательно рассеялись, когда появился камердинер-немец, прикомандированный к Фавру на время его пребывания в Версале. Камердинер Густав Олендорф, спокойный седой мужчина пятидесяти с небольшим лет, настолько хорошо и бесшумно выполнял свои обязанности, что Фавр подумал, не нанять ли его на постоянную службу к себе.

Фавр прибыл в Версаль с портфелем, который сам внес в отведенную ему комнату и положил в секретер, находившийся у дальней стены между двумя большими окнами.

— Я приготовил для монсеньёра ванну, — доложил на отличном французском языке камердинер. — Я думаю, после пыльной дороги из Парижа монсеньёр найдет ее освежающей.

Он последовал за Фавром, помог ему снять одежду, измерил температуру воды и добавил немного холодной, прежде чем француз опустился в большую и высокую ванну.

— Насколько я осведомлен, монсеньёр, сегодня вечером вы можете располагать временем по своему усмотрению, — говорил камердинер, распаковывая саквояж Фавра. — Я подам обед в гостиную. Возможно, монсеньёр найдет более удобным, если я приготовлю для него халат?

— Да, пожалуйста, — ответил Фавр, благодарный за то, что ему предоставлена возможность выспаться перед встречей с «железным» канцлером.

Камердинер извинился и направился к дверям.

— Я согрею полотенца, — объяснил он, — и принесу их сюда.

Фавр нежился в теплой воде. Он усмехался, вспомнив свои недавние опасения. В конце концов пруссаки не так уж плохи. Вероятно, и их требования не окажутся чрезмерными. А камердинер — просто чародей, какие встречались только в прежние времена. Но почему он задерживается, не греет же он полотенца на другом конце дворца? А, вот и он.

Камердинер возвратился, ловко намылил, а затем вымыл чрезвычайного и полномочного представителя. Потом завернул его в мохнатую простыню. Когда француз насухо вытерся, камердинер подал ему халат, предупредительно пододвинув ночные туфли. Ночной колпак с кисточкой тоже был готов.

На обед подали самые изысканные блюда и бутылку отличного «Шато».

Камердинер подобострастно стоял подле француза, предупреждая все его желания. А тот непринужденно болтал. Где живет камердинер? Женат ли? Сколько у него детей? Есть ли внуки? У него, Фавра, их пятеро. Откуда он так блестяще знает французский язык? Рад ли он, что его страна победила Францию? Впрочем, это бестактный вопрос. Он, Фавр, вовсе не хотел ставить хорошего человека в затруднительное положение.

Пообедав, Фавр уселся в кресло около камина, а камердинер поставил перед ним бутылку коньяку и рюмку.

— Будут еще какие-нибудь приказания, монсеньёр?

— Принесите, пожалуйста, мой портфель из секретера, и больше мне сегодня ничего не потребуется, — сказал ему Фавр. — Да, постарайтесь выяснить, в какое время состоится завтра конференция, и разбудите меня заблаговременно.

— Непременно, монсеньёр. Если монсеньёру все же что-нибудь понадобится, монсеньёру стоит только позвонить, и я сейчас же приду. Моя комната — в мансарде наверху.

— Благодарю вас Я думаю, ничего не понадобится. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, монсеньёр.

Оставшись один, Фавр наполнил рюмку, отпил немного, открыл портфель и вынул пачку бумаг. Это были важные протоколы заседаний французского правительства, французские условия мира, документы, где были определены границы уступок, на которые он имел право пойти во время переговоров. В десятый раз Фавр пробежал бумаги, хотя знал все почти наизусть. В одиннадцать часов он сложил бумаги в портфель, запер его в секретер, опустил ключ в карман, зевнул, потянулся и отправился спать. Он проснулся от шума штор. В окно смотрело полуденное солнце. Слегка встревоженный Фавр вскочил с кровати.

— На какое время назначена конференция? — требовательно спросил он камердинера, который только что поднял шторы.

— Его превосходительство шлет свои приветствия монсеньёру, но неотложные дела не позволяют ему встретиться с вами сегодня. Конференция откладывается до завтра.

— Неотложные дела? Но что может быть более неотложным? — удивился Фавр.

Но ему пришлось согласиться еще на двадцать четыре часа безделья. К счастью, после последних утомительных недель это его совсем не огорчило.

Камердинер обслуживал француза так же безупречно, как и вчера. Под глазами у него были темные тени, как будто он совсем не спал. Но если это так и было, бессонница совершенно не отразилась на его услужливости. На следующее утро камердинер разбудил французского делегата в девять часов: