— Мак, — в отчаянии прошептал Д. Пинкни, и в его голосе послышалась угроза. — Я тут недавно заглянул в машинное отделение твоего «Прекрасного Юга». Разве тебе никто не сказал, что тебе давно пора обзавестись новым паровым котлом? Ты думаешь, если замазал цементом и черным японским лаком трещины, то я их не замечу? А акции на строительство и заем, которые ты обменял на запчасти, — они, конечно, твои, но все равно мне бы не хотелось говорить об этом, но…

— Ладно, что там, Джи Пи, — пошел на попятный капитан. — Я ведь только пошутил. Высажу я вас в Колд-бранче, если вы этого хотите.

— И остальные пассажиры сойдут там вместе со мной, — сказал мистер Блум.

Их беседа еще чуть продолжилась, а через минут десять нос «Прекрасного Юга» был повернут по направлению к небольшому деревянному шаткому пирсу. Капитан, передав штурвал матросу, подошел к пассажирам и сделал такое удивительное объявление:

— Скайлэнд, все выходим!

Чета Блейлоков вместе с Д. Пинкни Блумом спустилась с парохода, а «Прекрасный Юг» продолжил свое плавание по озеру. В сопровождении неутомимого «промоутера» гости медленно стали взбираться вверх по крутому склону. Время от времени они останавливались, чтобы перевести дух и полюбоваться прекрасным видом.

В конце концов они вошли в Колд-бранч. Полковник с женой тепло отзывались о городке, хвалили за домашнюю, уютную красоту. Мистер Блум привел их к двухэтажному строению на тенистой стороне улицы, на котором красовалась надпись «Гостиница „Сосновая вершина“». Там он с ними попрощался, с достоинством принимая благодарность от обоих за проявленную заботу. Полковник сказал, что остаток дня они посвятят отдыху, а свое приобретение осмотрят завтра утром.

Д. Пинкни Блум шел по главной улице Колд-бранча. Он не знал этого городка, но зато он знал множество других, и ноги его не подвели. Вскоре он увидал перед собой над дверью вывеску «Фрэнк Кулли, адвокат и публичный нотариус». Мистер Кулли был еще молодым человеком и скучал по бизнесу.

— Ну-ка, напяль свою шляпу, сынок, — сказал ему мистер Блум в своей раскованной, легкой манере, — и возьми нужные бланки, пойдешь со мной. Есть для тебя работенка.

Когда мистер Кулли все с необычайной живостью исполнил, он спросил у него:

— Ну а теперь скажи, есть ли в городе книжный магазин?

— Есть один, — ответил адвокат. — Принадлежит Генри Уильямсу.

— Ну, пошли к нему, — сказал мистер Блум. — Мы с тобой сейчас оформим покупку.

Генри Уильямс стоял за прилавком. Это был маленький магазинчик, в котором все смешалось: книги, канцелярские принадлежности и прочая всякая всячина. Рядом стоял домик Генри — приятный уютный коттеджик, окруженный виноградником.

Генри был худощавым человеком, медлительным и сонным, и не любил спешки в делах.

— Я хочу купить ваш дом вместе с магазином, — ошарашил его мистер Блум. — У меня нет времени рассусоливать, назовите вашу цену.

— Все вместе стоит восемьсот долларов, — ответил Генри, настолько ошеломленный, что назвал настоящую цену, ничего не прибавив.

— Закройте двери, — приказал мистер Блум адвокату. Сняв сюртук и жилет, он стал расстегивать рубашку.

— Вам угодно из-за цены подраться, не так ли? — с тревогой осведомился Генри Уильямс, подпрыгивая на месте и дважды угрожающе стукнув каблуками. — Давай, приятель, давай нападай, выделывай коленца!

— Можешь не раздеваться, — бросил ему мистер Блум. — Я собираюсь пойти в банк.

Из своего пояса он вытащил ровно восемь стодолларовых купюр и выложил их на прилавке перед владельцем.

Мистер Кулли тут же сообразил, что обещанная сделка состоится, и потянулся через прилавок за чернильницей.

Никогда еще в Колд-бранче не осуществлялась такая быстрая сделка.

— Ваше имя, пожалуйста? — спросил адвокат.

— Пиши — Пейтон Блейлок, — сказал мистер Блум. — Черт знает, как правильно его писать!..

Всего через полчаса Генри Уильямс был вытеснен из своего бизнеса, а мистер Блум с мистером Кулли стояли вдвоем на кирпичном тротуаре, а в руках адвокат держал подписанную и заверенную бумагу.

— Вы их найдете в гостинице «Сосновая вершина», — сказал Пинкни Блум. — Зарегистрируй все как положено и отнеси бумаги им. Они начнут задавать кучу вопросов, вот тебе десятка за причиненное беспокойство, чтобы ты им не отвечал и держал язык за зубами. Ты, молодой человек, никогда не увлекался поэзией?

— Ну, — ответил на самом деле талантливый Кулли, который все еще был в здравом уме, — время от времени.

— Нужно заняться, — сказал мистер Блум. — Поэзия тебе пригодится. Ты, случайно, не слышал поэму, в которой есть такие строчки:

— Кажется, нет, — сказал мистер Кулли.

— Это — гимн, — объяснил мистер Д. Пинкни Блум. — Ну а теперь, сынок, покажи мне, где находится здесь платная конюшня. Я намерен вернуться по грязной дороге в Окочи.

Рассказ резинового дерева ^{33}

(Перевод Зин. Львовского)

Мы, резиновые деревья, образуем нечто вроде связующего звена между растительным царством и складом декораций в театре «Уолдорф-Астория-театр» на Третьей авеню в Нью-Йорке.

Мне не приходилось еще рассматривать наше родословное древо, но я глубоко убежден, что мы появились на свет Божий от прививки старой резиновой галоши к стеблю спаржи, которая подается за тридцатицентовым табльдотом. Вы берете отвратительного белого бульдога с надутой, надменной физиономией, присоединяете к нему одно резиновое дерево, которое очень часто именуется кактусом, и создаете флору и фауну мелкобуржуазной квартиры. Трилистник относится точно так же к Ирландии, как резиновое дерево относится к обитателям меблированных комнат: пропорция одна и та же. Мы так часто и быстро меняем местожительство и переезжаем с места на место, что уловить наши движения можно только в кинетоскоп, никак иначе…

Мое первое воспоминание относится к следующим двум фактам: на мне три листа, и я являюсь собственностью дрессировщика танцующих лошадей. Меня держат на подоконнике, выходящем на солнечную сторону, и, главным образом, поливают сельтерской водой и лимонадом. Этот период связан для меня со многими приятными и веселыми воспоминаниями. Я пользуюсь неограниченной свободой и только тем и занимаюсь, что слежу за нескончаемой вереницей автомобилей и отмечаю их номера у задних колес.

Не знаю, что случилось с цирком, где работал мой властелин, но факт тот, что ангел-хранитель конного балета растерял все перья из своих крыльев и вся труппа исчезла неведомо куда. Лошадки ускакали, а я остался бесхозным на том же самом окне, где провел все мое детство. Швейцар, не зная, куда меня деть, подарил меня другому артисту, проживавшему на восьмом этаже, и за ближайшие шесть недель я переменил пять окон в пяти различных квартирах. За это время я приобрел большой жизненный опыт и выпустил еще два листа.

Мисс Каруссерс, замечательная артистка, которая славилась тем, что необыкновенно искусно скрещивала обе ноги на затылке, пресытившись моим пребыванием, подарила меня одной своей приятельнице, которая очень неудачно вышла замуж за какого-то приказчика. Немедленно после того я занял свою позицию на окне меблированной комнаты (деньги за два месяца вперед, водопровод двумя этажами ниже, дополнительная плата за газ позже десяти часов вечера!). Два моих листа зачахли от горя, и я вскоре потерял их. Я недолго удержался на этом месте и в самый короткий срок переменил так много окон и комнат, что в конце концов прокурился насквозь и даже полюбил запах трубочного и всякого другого табака.

За всю мою многострадальную жизнь я не запомню такого скучного периода, как тот, который я провел у этой претенциозной и банальной леди. Внешний пейзаж был до того неинтересен, что я никогда не смотрел на него, а что касается домашней жизни, то должен сказать, что моя хозяйка страшно и страстно любила своего мужа и, кроме него, флиртовала только с еще одним мужчиной — с молодым парнем, который доставлял нам лед. Она почти не отходила от подоконника и никогда и ничем не нарушала вопиющей монотонности нашей жизни.