Несмотря на жару, ее бьет внутренний озноб. Опухшие от слез, покрасневшие глаза со страхом смотрят из-под челки. Ник ощущает острое чувство жалости. Эн, в сущности, еще ребенок. И Ник решает - никогда, никогда больше он не оставит ее одну.

- Странно, - произносит вдруг идущий впереди Хал.

- Что? - немедленно откликается Ник.

- Странно, блин. Мы людей по дороге сколько раз видели? Четыре раза. И все толпами.

- И с охраной.

- Или с конвоем, блин. Не нравится мне эта движуха.

- Думаешь, нас ищут? - Ник тревожно оглядывается.

- Да на фига мы им сдались, - презрительно дергает плечом Хал. - Тут другое. Аслан, падла, город под себя подминает, понял?

Ник

Наверное, без власти жить нельзя. Нет, совершенно точно - нельзя. Но власть должна быть нормальная. Чтобы для всех людей, а не для одного или нескольких. Хотя это утопия, конечно. Ну, тогда так: чтобы те, кто у власти, о людях не забывали. И чтобы честно все было, по справедливости.

Если вдуматься, вся русская история - сплошные поиски справедливости. Всякие там восстания, Разин, Пугачев, Булавин, Болотников - все этого хотели.

Самое смешное, что цари и императоры тоже за справедливость были. Только понимали они ее по-своему. Это как в сказке про две правды - у народа своя, у барина своя. А когда император Александр Второй решил крепостное право отменить, многие считали, что это он для того делает, чтобы правда у всех общая стала. И убили императора злые люди за такой вот альтруизм.

На самом деле все не так там было. Крепостное право отменили, а крестьяне освобожденные бунтовать начали. Потому что не их это была правда с освобождением, чужая. И справедливости никакой не получилось: свободу дали, а землю - нет. Вся земля у помещиков осталась. Вот и вышло, что крестьяне стали свободными и свободно могли помереть с голоду, а если хотели не помирать, а жить, то все равно приходилось в ярмо идти и в кабалу, батрачить на помещика. И реформа императора Александра, которого тогдашние журналюги прозвали «Освободителем», разорила коренную Россию, пустила по миру сотни тысяч человек. Такая вот общая правда получилась. А если вспомнить еще, что «Освободитель» терпеть не мог русских, считая их самой ленивой и «бездельной» нацией…

Короче, я так понимаю, что власть осторожной должна быть. Как сапер. И никогда с плеча не рубить, даже если считает, что хорошее дело делает. Ну, это в том случае, если она все-таки нормальная власть. А такая, как у майора Асланова - это диктатура, конечно. С ней бороться надо, без вариантов. И вот когда мы ее одолеем, вот тогда вопрос о справедливой власти и встанет. И делать эту новую власть сами люди будут. Потому что понятно уже - никто нам не поможет, ниоткуда герои-спасатели не прилетят в оранжевых своих вертолетах. Это, то, что вокруг - наш новый мир. Это - навсегда.

Дом Кекина встречает их настороженной тишиной. Стараясь не оставлять следов, друзья огибают ту часть здания, что выходила на улицу Галактионова, пролезают через пролом в каменной ограде во двор и поднимаются по замусоренной лестнице на третий этаж. Анфилада пустых комнат, высокие двери, рассохшийся паркет. Грязные стекла почти не пропускают дневной свет и в помещениях царит полумрак. Мебели здесь нет вообще никакой - судя по всему, на этаже готовился ремонт.

- Пыль, паутина! - с наслаждением говорит Ник, возвращаясь из дальней комнаты. - Хорошо!

- Чего хорошего-то? - впервые после истерики в подвале подает голос Эн. - Бр-р-р-р… Мерзость.

- Хорошо, потому что сразу видно, что тут никого не было. Всё, отдыхаем.

- Жрать охота, блин! - Хал выразительно хлопает себя по тощему животу. - У кого чё есть?

Съестного оказывается не густо. Ник стелет на полу пластиковый пакет и выкладывает на него пару лепешек из перетертой пшенки, Эн добавляет небольшой кусок тушеной кабанятины, завернутый в бумагу, у Хала находится твердый, как камень, ломоть сыра и банка просроченных шпрот. Воды тоже мало - меньше литра.

- Бетте, обедаем! - татарин садится прямо на пыльный пол у импровизированного стола, достает нож.

Едят молча, стараясь не уронить ни крошки. Ник замечает, что Эн все время прислушивается к чему-то. Наконец, он не выдерживает и тихо спрашивает:

- Ты чего?

- Там, на лестнице… шуршит что-то.

- Кошка, может?

- Или крысы? - предполагает Хал. Подцепляет кончиком ножа последнюю шпротину, закидывает в рот и вздыхает: - Хорошо, но мало, блин!

- Может, посмотрите? - Эн со страхом косится на приоткрытую дверь, ведущую на лестничную клетку.

Ник поднимается, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы не трещал паркет, подходит к двери, выглядывает.

- Да нормально все! Ну что, братцы-кролики, чего дальше делать будем?

- В Цирк нам нельзя, - заявляет Хал. - Блин, курить охота.

- Тебе всегда что-то охота. Раб желаний, - осаживает его Эн. - Давай, не отвлекайся.

- Да, в Цирк нельзя, - соглашается Ник. - Там теперь всем заправляют эти… аковцы.

Хал мрачнеет.

- Я вам с самого начала говорил, блин, что Асланов этот - гнида. Как он Бабая и всех остальных развел… Если бы сразу навалились, примочили бы гадов, блин. А теперь всё, саубулыгыз, ипташляр[19]. Надо из города уходить.

Эн снова оглядывается на дверь.

- Нет, там кто-то есть! Слышите? Ходит…

- В потолке открылись люки… - бормочет Хал, хищным движением вытирает нож о полу куртки и низко пригнувшись, крадется к выходу.

Ник и Эн настороженно следят за ним. Скрип рассохшихся досок теперь слышится всем, он очень явственный и идет, как всем кажется, с нижнего этажа.

- Ну, чего там? - шепотом окликает татарина Ник.

- Там - абсолютно ничего, - скрипит вдруг в комнате знакомый голос. - Здравствуйте, господа.

Эн от неожиданности охает. Ник резко оборачивается. Хала буквально подбрасывает, и он в одно мгновение оказывается посреди комнаты, выставив перед собой нож.

Невысокий, щуплый человек в длинном плаще стоит у окна, опираясь на все те же старые вилы.

- Филатов! - облегченно вздыхает Эн. - Как же вы нас напугали!

- За такие штучки… - начинает Ник угрожающе.

- Анансыгым! - ругается Хал и добавляет по-русски: - Козел, я чуть не обделался!

- Старые дома часто обманывают своих постояльцев, - туманно говорит невозмутимый Филатов.

Он абсолютно бесшумно проходит на средину комнаты, скидывает на пол рюкзак, кладет рядом вилы и садится. Серое, морщинистое лицо его не выражает никаких эмоций.

- Вы, я вижу, только что изволили отобедать. Позвольте и мне потрапезничать, со вчерашнего вечера ничего не ел.

- Да легко, блин… - Хал убирает нож и неожиданно брякает: - Прошу вас.

- Какой там «отобедать», - грустно вздыхает Ник.

Филатов резиново улыбается, быстро стреляет водянистыми серыми глазами на Ника, Эн, а длинные тонкие пальцы его уже расстегивают клапан рюкзака.

Через несколько секунд перед потрясенными ребятами разворачивается настоящая скатерть-самобранка. Свежие огурцы, печеная картошка, вареные яйца, зеленый лук, ополовиненная пачка галет и - о, чудо! - жареная на вертеле утка. Большая, румяная, истекающая соком утка, призывно растопырившая свои чуть обугленные крылышки. Этот великолепный натюрморт довершает бутылка с выцветшей этикеткой.

- «Зубровка», настойка горькая, - судорожно сглатывая слюну, читает Хал.

- Филатов, да вы волшебник! - улыбается Эн.

- Угощайтесь, - радушно предлагает тот в ответ. - И без церемоний. Вы ж чуть живые. А силы вам еще понадобятся.

- Откуда вы знаете, что нам понадобится? - медленно, чтобы никто не заметил, как ему на самом деле хочется есть, беря картофелину, спрашивает Ник.

- Я всё знаю, господа - и про Цирк, и про произвол Асланова. Слухами земля полнится.

- Да откуда он взялся-то, хорек это? - с набитым ртом интересуется Хал.

- Кружка у меня одна, пить будем по очереди, - проигнорировав вопрос, скрипит Филатов и скручивает крышку с бутылки.