В химии он разочаровался. И с тех пор долгие годы не решался отдать предпочтение ни точным наукам, ни фотографии, которые тоже интересовали.

Уже потом, после возвращения из американской тюрьмы, рассказывал своему товарищу по работе полковнику Павлу Георгиевичу Громушкину, что еще в детстве много рисовал. Покупал карандаши, акварельные краски. Делал наброски знакомых, писал натюрморты. Родители не придавали увлечению сына никакого значения. Английские учителя следили за его потугами абсолютно равнодушно. Он был способным или даже талантливым самоучкой, которому наверняка требовался хороший наставник. И тогда, вполне вероятно, мы бы услышали о художнике Фишере. Увы, в школьные годы рядом не оказалось никого, кто бы оценил и помог. Вилли был словно в свободном плавании, пребывая в ожидании, куда же вывезет или на какой берег выбросит его волна.

В школе он учился хорошо. В Англии, как и в других странах Западной Европы, экзамены — только письменные. Предпочтение дается коротким, четко сформулированным ответам. Тут преподавателя на жалость не возьмешь. И Вилли отлично сдал выпускные.

Он уже работал учеником чертежника. Появлялась возможность поступить в университет: ему полагалась стипендия. Перспективы у сына рабочего открывались радужные. Он выбрал Лондон, с его престижными учебными заведениями. Сдал в 1919 году экзамены в университет… По некоторым чужим, не семейным упоминаниям, в которые мне верится с трудом, отучился там пару курсов. Никаких документальных подтверждений этому пока не найдено. В ту пору семья уже сидела на чемоданах: отец твердо решил, что пора возвращаться в Россию. Перечить ему никто не посмел, в семье этот вопрос даже не обсуждался. Шла весна 1920-го.

Ну а как же все-таки с революционными настроениями сыновей старого большевика? Да никак. Лишь в коротких и сугубо официальных воспоминаниях Вильяма Генриховича промелькнул скромный абзац. После Февральской революции 1917-го в магазин Ньюкасла зашли русские моряки. Спросили, где можно купить марксистскую литературу. Хозяин, он случайно оказался эмигрантом из России и знакомым семейства Фишеров, указал на Вилли. Неизвестно, свел ли моряков 13-летний мальчик со своим папой или нет. По крайней мере, Вилли этот эпизод в память врезался. Помнил он и о выступлениях отца на митингах Общества «Руки прочь от Советской России».

Участвовал ли в этом движении он сам? Сомнительно. Слишком был молод.

Зато когда в мае 1920-го семья вернулась в Москву, Вилли Фишеру, сыну старого большевика, сразу нашлось дело. Оно, как и почти все то, что предстояло совершить в этой новой своей жизни будущему полковнику Абелю, отдает некой таинственностью. Как понять такую фразу из его биографии? «В Советской России я работал среди молодежи из семей эмигрантов, вернувшейся на Родину и не знавшей русский язык. Эта работа очень помогла мне в изучении иностранных языков». Как работал Вилли? Что конкретно делал? Встречаются упоминания, будто уже в самой своей юности трудился по линии Коминтерна, куда пристроил его отец — кадровый сотрудник, хранитель драгоценнейшего архива организации, откуда и вышли чуть позже почти все советские разведчики иностранного происхождения.

В книге о его товарище по разведке — нелегале Кононе Молодом приводится любопытный эпизод. Якобы Фишер — Абель был первым выпускником только-только созданной разведшколы, в которой он старательно отучился в начале 1920-х аж целых четыре года. Вильяма тут же забросили за границу. Посадили с липовыми документами в поезд Москва — Варшава. В польской столице Вилли, не выходя из вокзала, пересел на состав, благополучно доставивший его в Гамбург.

Задание — сложнейшее: установить связи со старой русской агентурой, в Германии давно осевшей, работавшей еще на проклятый царский режим и теперь затаившейся в ожидании так и не поступавших дальнейших инструкций. По приведенному Фишером признанию, таких «спящих», как говорят в разведке, агентов было полтысячи!

И направляясь ранним утром в Гамбурге по первому же адресу, юный чекист вдруг услышал окрик на чистом русском: «Эй, а где тут можно помочиться?» И ответил, повинуясь инстинкту, тоже по-русски, мол, в первой же подворотне. Вопрос — по-русски, ответ — тоже. Гамбург, утро, исчезнувший незнакомец… Запахло провалом, которого не последовало. По утверждению Молодого, эпизод относится к 1924 году.

Но ведь в ОГПУ Фишера официально примут гораздо позже, 2 мая 1927-го. По-моему, мистификация. Их в исполнении Молодого немало, к некоторым мы еще обратимся. Но есть основания предполагать, что этот короткий отрезок между прибытием и зачислением в чекисты был определенной пробой сил молодого человека, к которому сразу после возвращения начали присматриваться люди из ЧК. Уж очень этот Вилли Фишер был нашенским, правоверным.

Он стал настоящим комсомольцем, получил членский билет еще в 1922-м. В Хамовническом районе занимался пропагандой и агитацией. Его комсомольская ячейка не знала жалости к отступникам. Вовсю боролись с троцкистами. Иногда интеллигент Фишер доказывал правоту высших ленинских принципов и с помощью кулаков. Здесь он никогда не был среди лидеров, зато ни разу не оставил поля боя.

Но и учебу, столь успешно начатую в Англии, бросать не хотелось. Увлечение живописью пересилило даже мечты о радиоделе, которым он начал активно заниматься, и пробуждающуюся страсть к математике, а также к прочим точным наукам. Он сдал экзамены во ВХУТЕМАС. Тогда это художественное училище было скопищем молодежи и преподавателей, принявших революцию и отрицавших искусство, которое было до нее. Профессура это поощряла, а Вилли Фишер — нет. Претил ему авангардизм, к которому начинающий профессиональный (фактически) художник питал явную неприязнь, скорее отвращение с юных лет. Спорил с учителями, не сошелся со студентами. Из училища, теперь известного как знаменитое Суриковское, он ушел сам. Немного обидно. Был, казалось, на верном пути. Затем последовало поступление на, почему-то, индийское отделение Московского института востоковедения и успешное завершение первого курса. Однако профессия востоковеда тоже не привлекала.

Родители этими метаниями были недовольны. Они-то в свои 20 уже твердо знали, за какие идеалы и как биться. Мать Любовь Васильевна (об этом мне постоянно рассказывала Эвелина Вильямовна) вообще была к младшему, теперь единственному сыну строга чрезмерно. Трещина в отношениях еще более углубилась, когда трагически погиб старший и любимый Гарри.

Я все никак не мог разобраться в этой путанице имен — Гарри или Генри, Генрих, как записано в свидетельстве. Но и отец с матерью, приспосабливаясь к новой жизни после двух десятков лет отсутствия, называли своих ребят по-разному. Однако суть не в этом. Вот эпизод гибели старшего сына в подробностях.

Тогда Вилли и Гарри поехали купаться на Учу, неподалеку от Москвы. За ними увязались другие ребятишки из числа тех, родители которых, как и Фишеры, вернулись в Советскую Россию после жизни в далеких краях.

Гарри хорошо поплавал, Вилли, не умевший держаться на воде, загорал на бережку. Накупавшись, старший уже засобирался домой. И вдруг крик, суматоха: недалеко от берега тонула маленькая девочка из их компании. Гарри не раздумывая бросился на помощь. Вытолкнул ребенка из омута, а сам пропал под водой. Его относительно быстро вытащили — не так глубоко, до берега близко. Пытались откачать. Младший брат не растерялся, пытался сделать искусственное дыхание. Кричал, не давал увезти брата в морг…

Он принес домой страшную весть. И любимая мать, потеряв самообладание, выдохнула: «Почему не Вилли…»

Это «почему» мучило Вилли Генриховича всю жизнь. В чем и как провинился он перед матерью, за что не заслужил любви? Наверно, тут и закончилось детство-отрочество нашего героя. Жить в семье взрослому и не такому желанному сыну было непросто. Служба в Красной армии, на которую его призвали в октябре 1925-го, открывала новую главу в пока пустоватой биографии.

Служил больше года во Владимире в 1-м радиотелеграфном полку Московского военного округа. Попал туда, куда надо. Радиолюбительство стало коронным, после рисования, увлечением. Он мог собрать приемник из ничего. Тащил проволоку для катушек из каких-то старых квартирных звонков. Находил непонятно где кристаллы для детекторов. В будущем эта неимоверная изобретательность пригодилась радисту-нелегалу Фишеру. Он умел починить вышедшую из строя рацию, учил будущих разведчиков-диверсантов обходиться своими силами при поломках даже сложного радиооборудования.