Преданность солдат Александру отчасти объяснялась его успехами. Даже если в первые годы своего правления он и извлекал для себя пользу из планов, разработанных штабом Филиппа, а затем, вплоть до взятия Газы в ноябре 332 года, использовал сокрушительную военную машину, образованную кавалерией гетайров, фалангой и македонским инженерным корпусом, как полководец Александр был непогрешим и долгое время таковым оставался. Даже если приписывать его победы, пускай неокончательные и бесполезные, непредсказуемости решений, удачному подбору вспомогательных средств, личной доблести и покровительству богов, нельзя не сказать, что собственная уверенность Александра передавалась его воинам. Один успех следовал за другим, и вот мы видим, как за несколько месяцев благоприятного времени года Александр привел свои хорошо вооруженные войска в соприкосновение с гетами и кельтами современной Румынии, выбрался из иллирийского осиного гнезда, с помощью своих метательных машин взял семивратную фиванскую твердыню и навязал македонский мир городам континентальной Греции.

После битвы при Иссе в ноябре 333 года Александр полагал, да что там — был совершенно уверен — в собственной непобедимости. Тон его ответов, направленных Дарию из Марафа и Тира, ожесточение, с которым он принялся штурмовать этот последний считавшийся неприступным город, отовсюду окруженный морем, самопроизвольный переход на сторону Александра всего семитского мира и египетского жречества — все это свидетельствует о непоколебимой вере в его звезду. Да и само очарование или, если угодно, соблазн, окружавший Александра, был соткан из довольно банальных, если брать их сами по себе, качеств — юности, красоты, ума, горячности, стойкости, — короче, темперамента, а также из того сияния славы, которое сопровождало его, усиливаясь год от года. Для солдат же это было соединение личных качеств с божественной благодатью.

Египетская экспедиция, закладка Александрии, превратившая Александра в «героя-основателя», и визит в святилище в Сиве, сделавший его сыном бога Амона, утроили его силы, придав ему уверенности. Теперь он был не только гарантом и распорядителем ритуалов в Македонии и в своей армии, перед которой он каждое утро совершал жертвоприношения, он был не только защитником религиозных культов эллинистического мира. Ныне Александр спрашивал себя о том, какие труды, какие испытания, какие подвиги и завоевания приберегло для него божественное родство, или, иначе говоря, станет ли он новым Ахиллом или новым Персеем, новым Гераклом или новым Дионисом, чтобы заслужить (и интересно, в каком возрасте?) апофеоз. Предания навевают желания.

Александру особенно не давал покоя последний бог. Он тоже был «сыном Зевса», Di-wo-nu-so(s), как указывает его дошедшее от микенской эпохи имя. Однако в Македонии в IV веке у Диониса было два культа: один — военный, который сопровождался официальными играми (как устроенные в Тире в мае 331 г.), другой имел оргиастический характер и практиковался, судя по всему, в узких кругах аристократии и вне государственной религии, в частности Олимпиадой, царицей-матерью, и ее окружением вакханок. В одном из ее писем, которое цитирует Афиней (XIV, 659–660), Олимпиада предлагает сыну сведущего в священнодействиях раба Пелигна, чтобы тот помог ему в отправлении религиозных обязанностей, поскольку этот μάγειρος (повар) был знаком как со священнодействиями, практиковавшимися предками Александра по мужской линии (обрядами Аргеадов и вакхическими ритуалами — пиры и пляски), так и со священнодействиями, которые практиковала Олимпиада (обряды Эакидов и оргиастические ритуалы Диониса). Преувеличенный, экстравагантный, экстатический и буйный характер этих восторгов подтверждается вазописью, сочиненной в Македонии трагедией Еврипида «Вакханки» и особенно тем отрывком из принадлежащего Плутарху жизнеописания Александра, где дается характеристика царицы-матери («Александр», 2, 7–8).

Было ли то отторжение всего исходящего от матери, или же традиционные для солдат культы не имели ничего общего с исступлением этих дам, однако Александру, прежде чем он повстречался с мифом о Дионисе в индийской Нисе в 327 году, довелось трижды болезненно столкнуться с этим требовательным богом. Первый раз это произошло в 335 году, когда он повелел разрушить Фивы, где зародился культ Диониса в Греции. Второй раз — 25 апреля 330 года, когда, сопровождаемый куртизанкой, Александр бросил богу вызов во главе пьяной процессии, которая подожгла дворец в Персеполе. Наконец, в третий раз это случилось в ноябре 328 года, в Самарканде, когда Александр пренебрег традиционным жертвоприношением Дионису, чтобы совершить богослужение Диоскурам ( Арриан,IV, 8, 1–2). Во всех трех случаях Александру было в чем горько раскаиваться, и он во всеуслышание выразил сожаление в связи с тем, что произошло. Так, мы знаем, что за жертвоприношением Диоскурам последовала попойка, в ходе которой разъяренный Александр пронзил ударом копья друга своего детства и кормилицына брата Клита Черного. «Предсказатели же в один голос внушали ему, что это устроил Дионис, разгневанный тем, что Александр упустил совершить ему приношение» ( Арриан,IV, 9, 5). В каждом из перечисленных помрачений этот обычно столь проницательный и даже логичный в своих решениях государь внезапно осознавал иррациональный элемент, который в него вторгался, им овладевал и побуждал к действию. И в то же время Александр ощущал себя — и говорил об этом открыто — виновным в ошибке, пятнавшей его личную славу, которую он ценил выше всего на свете.

Александр не будет знать покоя, пока не сделает больше, не пойдет дальше, чем герой, от которого он происходит, — больше и дальше, чем сын Зевса, чьи подвиги наполняют весь восточный мир. Начиная с конца V в. до н. э. эпическому поэту Антимаху Колофонскому автору «Фиваиды» в 24 песнях, было известно, что Дионис, покарав нечестивцев, напавших на него вблизи Нисы, возвратился из Индии в Фивы, сидя на слоне ⁵¹. Итак, после вступления в Индию македоняне полагали, что откроют — как в топографических названиях, так и в религиозной практике индусов — следы древнего пребывания здесь Диониса. Мы уже видели, как, под влиянием своего окружения, Александр устроил дионисийский пир под открытым небом в 327 году близ крепости Ниса в Кафиристане, где бог должен был появиться на свет. Позднейшая традиция назовет это вакханалией в Нисе, как назовет вакханалией в Кармании отправившуюся из Сальмунта в феврале 324 года праздничную процессию, в которой мы видим пьяного Александра на повозке, которую тащат ослы, между тем как его военачальники чествуют бога вина.

Возведя самолично на берегу Бианта двенадцать громадных алтарей богам, которые привели его к восточным границам мира, Александр желал поддержать то утверждение, что зашел дальше Геракла, но также выказать подражание Дионису ( Страбон,III, 5, 5). Этот бог, как передавали, возвел за Яксартом (Сырдарьей) колонну, или столбы, аналогичные знаменитым Геракловым столбам на Гибралтаре ( Плиний Старший«Естествознание», VI, 16–49; Курций Руф,VII, 9, 15; «Эпитома деяний Александра», 12). И тем не менее беспокойство и чувство вины в отношении фиванского бога не переставали преследовать завоевателя: «Трусость, проявленную в отношении него македонянами (которые не пожелали следовать за ним дальше в Индию), которая сделала как бы незавершенным его поход и лишила его славы, Александр приписывал гневу и мщению Диониса» ( Плутарх«Александр», 13, 4). То же касается и катастрофического отступления по Гедросии. За несколько дней до смерти Александра некий человек по имени Дионис уселся на царский трон: то было зловещее предзнаменование, которое усилило беспокойство Александра ( там же,73–74).

На мой взгляд, если даже Александр сознательно подражал Дионису, то не для того, чтобы прикидываться богом или сделаться вторым Дионисом, как о том заявляли александрийцы, а чтобы примириться с этим богом вина. Следует вспомнить, что подобно тому, как Гефестион скончался в ноябре 324 года из-за того, что пожелал единым духом осушить чашу Геракла, также и Александр несомненно приблизил свой конец беспрестанными попойками, и что на последней из них, устроенной в честь Диониса у Медия из Лариссы, у Александра «начался сильный жар, вызвавший жажду, и тогда он выпил вина, после чего впал в беспамятство» (Аристобул, цитируемый Плутархом«Александр», 75, 6).