Наиболее правдоподобная мысль, которая может быть высказана насчет мнимых перемен в характере Александра, состоит в том, что скрытые на протяжении долгого времени черты его характера обнаруживались по мере того, как неудачи и утомление делали его самим собой. Проявленная им в ранней юности и в момент восшествия на престол склонность к насилию внезапно вновь заявила о себе в предполагаемом заговоре Филота и Пармениона. Поначалу полный снисходительности к тем, кто его критиковал, в конце, «слыша дурные о себе отзывы, он утрачивал разумность, становился жестоким и неумолимым, поскольку любил славу больше жизни и царства» ( Плутарх«Александр», 42, 4). Ко всякому принуждению Александр стал относиться так же отрицательно, как к любым помехам и препятствиям, и теперь, особенно после того, как начали умножаться дурные предсказания, он выглядел все более неестественным, недоверчивым, суеверным. Стоит ли приписывать все эти факты ужесточению его характера или просто счесть их проявлением его подлинной самости? Надо ли выносить об этом окончательное решение? Этот царь, этот воин, этот «пастырь народов» соединил в себе то, что не мог привести к согласию ни один из его братьев, хотя все они воспитывались точно так же, как и он: душу варвара и рассудок грека.

Здесь можно выявить оттенки и сделать уточнения. Художественные пристрастия, портреты, то, как умер Александр, — все это, на свой манер, проливает свет на его личность. Если угодно, это три зеркала, которые, при соединении образов, придают новую глубину таинственному лику Завоевателя. Следует признать, что в области искусства вкус Александра не соответствует ни нашему, ни тому, который был присущ афинянам в классическом IV веке до н. э. «От природы он любил словесность и учение, и любил также читать. Считая „Илиаду“ напутствием к военной доблести и отзываясь о ней именно в таком смысле, он взял с собой исправленный Аристотелем экземпляр поэмы, который прозвали „Илиадой из шкатулки“, и она всегда лежала у него под подушкой вместе с кинжалом, как повествует Онесикрит (первый кормчий флота Александра). Поскольку высоко в горах книг было мало, он велел Гарпалу прислать их ему, и тот прислал сочинения Филиста (историк Сицилии) и многие трагедии Еврипида (в частности, „Вакханок“), Софокла и Эсхила, а также дифирамбы Телеста (из Селинунта, конец V в. до н. э.) и Филоксена (с Киферы, начало IV в. до н. э.)» ( Плутарх«Александр», 8, 2–3). Можно констатировать: Александр предпочитал военные, драматические и хоровые сочинения, причем выраженные в музыке и созданные задолго до него. И ждал он от них, судя по всему, не эстетического заряда и не трепета при соприкосновении с прекрасным, а советов в области политики, морали и, вероятно, религии.

Александра окружали лишь поэты средней руки, а от людей науки, которых взял с собой в поход — врачей, естествоиспытателей, философов, публицистов, — он требовал, чтобы они в первую очередь служили интересам его политики. Всем известны конец и смерть Каллисфена. Царь любил театр и шел на большие расходы, чтобы лучшие актеры приехали из Афин или Македонии в Тир, Мемфис, Персию и Вавилон. Согласно Афинею (XIII, 595 и cл.), по случаю браков, которые заключили он сам и главные его товарищи, Александр велел поставить в Сузах или скорее в Экбатанах в 324 году небольшую политико-сатирическую драму под названием «Аген», в которой высмеивался любовник афинских гетер Гарпал, предавший своего царя сатрап (ср. там же,XII, 537d и cл.). Пьеса эта была в первую очередь политической, и дошедшие до нас фрагменты не создают благоприятного впечатления о чувстве юмора ее авторов.

Зато художественные пристрастия Александра в полной мере раскрылись в архитектуре: он всегда предпочитал все колоссальное, громадное, чрезмерное. Будь то план его Александрий, одной из которых, той, что «возле реки Египет», довелось стать самым большим городом Средиземноморья вплоть до начала христианской эры; сооружение гробниц членов семьи или друзей; возведение алтарей двенадцати богов на берегу Биаса в Индии, недалеко от ложного лагеря, по которому были разбросаны огромные кормушки и удила, — всюду архитекторы Динократ и Стасикрат делали по его заказу нечто огромное, величественное, дерзкое и исполненное роскоши. Стасикрат предложил превратить гору Афон в статую Александра, «держащую в левой руке город в 10 тысяч жителей, а из правой испускающую реку, которая водопадом стекала бы в море» ( Плутарх«Александр», 72, 6; «Об удаче или доблести…», II, 335с-е). Кажется, Александр отверг это предложение, однако в его бумагах нашли еще более фантастические и дорогостоящие проекты.

Гигантский курган высотой в 14 метров и 120 метров в поперечнике, где в месте, называемом Палатица, вблизи от Эг (ныне Вергина в Македонии), посреди роскошной мебели покоился прах Филиппа II и одной из его дочерей, не идет ни в какое сравнение с тем колоссальным катафалком, который Александр возвел для своего дражайшего Гефестиона в Вавилоне в начале 323 года. Здесь придется дать пространную цитату из Диодора (XVII, 115, 1–5), который описывает его, вероятно, на основании использованных Клитархом документов канцелярии. Уже с самого начала чтения он кажется выполненным в стилях барокко и «нувориш»: «Собрав архитекторов и множество мастеров-ремесленников, Александр снес стену на участке длиной 10 стадиев (ок. 1800 м), выбрал обожженный кирпич и приготовил ровное место для погребального костра. Затем был возведен сам этот четырехсторонний памятник, каждая сторона которого имела в длину одну стадию (177,6 м). Весь участок был разделен на 30 отсеков [26], крыша его была покрыта стволами пальм, так что все сооружение стало прямоугольным. После этого с внешней стороны были установлены самые разнообразные украшения. Цоколь заполняли золотые носы пентер числом 240, а на их боковых выступах стояли по две статуи лучников, опирающихся на колено, высотой в 4 локтя (1,80 м), и по статуе воина в полном вооружении в 5 локтей высотой (2,25 м). Промежутки были заполнены пурпурного цвета войлочными коврами. На следующем уровне располагались факелы высотой в 15 локтей (6,75 м). Их рукоятки были украшены золотыми венками, там, где вырывается пламя, помещались орлы с распростертыми крыльями и опущенной головой, а возле оснований — змеи, устремившие взгляд на орлов. По третьему периметру были пущены сцены охоты на разнообразных животных, на четвертом располагались изготовленные из золота сцены кентавромахии, на пятом, чередуясь, — золотые львы и быки. Самый же верх заполняли македонские и варварские доспехи: первые символизировали доблесть, вторые — поражения. Поверх всего перечисленного были установлены полые внутри сирены, в которых могли незаметно спрятаться люди, распевавшие надгробный плач по усопшему. Высота всего этого сооружения составляла более 130 локтей (больше 58 м)… Говорят, всего было израсходовано 12 тысяч талантов». Юстин, Плутарх и Арриан оценивают расходы в 10 тысяч. И тем не менее две вещи — излишество и роскошь — как нельзя лучше характеризуют данный вид искусства, которым, однако, вдохновлялись эллинистические государи и авторы катафалка самого Александра. Мимоходом можно отметить, насколько этот семиэтажный погребальный костер напоминал как передвижные башни армейских инженеров, так и вавилонские зиккураты: синтез экзотики и военной техники.

Греки начали заниматься физиогномикой по крайней мере с того времени, когда Гомер в конце VIII века до н. э. сочинял свои «Илиаду» и «Одиссею»: внешний вид героев, их поведение и даже имя служили объяснением характера. Достаточно перечитать портрет Одиссея, который набрасывают Елена с Антенором, разглядывая его с троянских стен: приземистый, ворчун с опущенным взглядом, скрывающий под деревенским видом непомерные сообразительность, расчетливость и красноречие («Илиада», III, 200–224). Мы делаем то же самое, когда говорим об упрямом лбе, волевом подбородке, чувственных губах, красноречивых жестах.