И медленно постигали.

На одной чаше весов жизнь и здоровье всего лишь нескольких миллионов рабочих, на другой — вся колониальная политика Великобритании.

Для «истинного» англичанина не было выбора и колебаний.

Монд разъяснял своим коллегам:

— Непосредственно под кожным покровом у животных залегает целая сеть маленьких железок. По внешнему виду своему они так мало отличны от клеток эпителия, среди которых расположены, что до самого последнего времени об их существовании не знали.

Монду принадлежит честь их открытия.

Они названы — железы Альфа-Монда.

В спокойном состоянии эти железы не функционируют. Они выделяют секрецию только при раздражении. Раздражающе действуют на них всякое сокращение произвольных мышц и всякая работа произвольных центров нервной системы.

Железы выделяют токсин, по химической природе своей весьма близкий к морфию.

Сон есть результат отравления организма этим токсином.

Во время сна железы Альфа-Монда не функционируют, зато приходят в действие расположенные в том же слое подкожного эпителия железы Бета-Монда. Последние выделяют секрецию свою лишь тогда, когда организм находится в состоянии покоя.

Железы Бета-Монда выделяют антитоксин, который нейтрализует и поглощает токсин желез Альфа.

Сон человека продолжается до тех пор, пока Бета-Монда не выделяет столько антитоксина, сколько нужно, чтобы уничтожить весь скопившийся в организме сонный токсин.

— Физиологическая природа сна изучена мною досконально и исчерпывающе, — закончил Монд эту часть своей речи.

И продолжал дальше:

— Но мною сделано еще более великое открытие. Равного ему еще никогда не удавалось сделать физиологу. Мною открыт реактив, который, будучи введен через дыхательные пути или иным каким-нибудь способом в кровь человеческого организма, разрушает железы Альфа-Монда. Полностью или частично — это зависит от степени концентрации реактива и введенного количества. Подвергнутый действию этого моего реактива человек лишается, так сказать, самого источника сна. Реактив мой — бесцветный тяжелый газ без запаха и вкуса. Имя его — сусанит.

Хольтен вдыхал этот газ в концентрации 1/1000 в течение одного только часа, и вот он не спит уже пятый год. По-видимому, все железы Альфа-Монда уничтожены у него полностью и без остатка.

Но железы Бета сохранились у него в неприкосновенности. И едва Хольтен на несколько мгновений сохраняет полное спокойствие, тотчас же железы эти начинают вырабатывать свой антитоксин. Деваться этому антитоксину некуда, и он в больших количествах скопляется в крови, достигая постепенно предельных степеней концентрации.

Кровь человека, насыщенная таким образом антитоксином, приобретает способность в свою очередь влиять на железы Альфа, вызывая более или менее полный их паралич.

Кровью человека, не спящего год под влиянием сусанита, можно прививать бессонницу морским свинкам и крысам. Через два года кровь отравленного сусанитом может привить вечную бессонницу лошади и человеку.

Хольтен не только феномен бессонницы, он источник ее, настоящая фабрика неутомимости и вечной работоспособности.

Двух литров крови Хольтена достаточно было бы для того, чтобы все докеры Лондона приобрели способность работать беспрерывно и бессменно, не нуждаясь во сне.

Нескольких тонн сусанита достаточно для того, чтобы весь Лондон выбросил за ненадобностью все свои постельные принадлежности в Темзу.

Сусанит дает возможность принести свой сон в жертву на алтарь отечества.

Сусанит даст возможность Англии вырабатывать военное снаряжение в утроенном количестве.

Сусанит позволит осуществить ипритовую блокаду Индии и Китая и тем избавит мир от социалистической революции.

Сусанит, наконец, — это средство, облагораживающее каждого человека в отдельности. Удлиняет жизнь его на одну треть и избавляет его от многих пороков, связанных с необходимостью спать.

Слушая все это, Хольтен стоял, прислонясь к кафедре, и веки опущенных глаз его нервно вздрагивали. Если бы цвет кожи его не был так безупречно черен, он, наверно, побледнел бы от волнения.

Когда Монд кончил замечательную речь свою, Хольтен вдруг выпрямился и голосом, полным горечи, воскликнул, обращаясь к профессору:

— Привили ли вы себе и своей дочери эту облагораживающую бессонницу, сэр?

— Мы не негры и не чернорабочие, — надменно ответил Монд.

ГЛАВА 22

С пространным объяснением ЧЕРНЫХ ПЯТЕН, некоторых событий в степи и разговора Ганса-Амалии Кюрре

Ганс Кюрре ехал верхом рядом со своей женой-монголкой Кызымиль Хохтаевой. Выжженная на огромное пространство степь простиралась перед ними. Столбы отживающего свою жизнь телеграфа торчали еще кое-где. Они были из бетона, и потому никто их не стащил на топливо.

Ганс многого не понимал, и киргизке, по-видимому, не хотелось объяснять ему тайну похищения. Ночью, когда она приходила к нему, переводчики не требовались, а днем Ганс презирал и ее, и себя. Себя — за связь с монголкой.

Он, качаясь в седле, негодовал вслух:

— А еще коммунисты, — не могли в горах контроль над производством ввести: сколько скота у ней. Что хочет, то и делает.

Больше всего его возмущало — пришлось нарядиться в халат из дешевой московской материи и брюки носить из ситца.

Но, с другой стороны, его радовало — здесь в степях нет ни милиции, ничего не слышно о войне, и даже лень было думать, что в папке лежит секрет целлюлозы Ши.

Вдруг вдали на холме они увидали облако пыли.

Оно желтело и пухло, и вскоре далеко по пустыне Ганс услышал характерный звук бегущего автомобиля.

Тракт натягивался, как жила.

Наконец можно было разглядеть не один, а добрый десяток автомобилей.

Они мчались нестройно, перегоняя друг друга и словно понукая друг друга раздраженными гудками. Какие-то желтые цветы блестели внутри машин.

Вот один из них поравнялся со всадниками, и Ганс увидал там несколько людей, вооруженных автоматическими ружьями. Люди густо обросли волосом, настолько, что Ганс невольно пощупал себя. Женщины держали в руках хоругви и раскрашенные доски, которые русские называют «иконами».

И все мчащиеся автомобили плотно забиты такими волосатыми людьми и иконами, на которых святые еще больше обросли волосом.

Золото риз блестело, их хоругви походили на золотые паруса. Автомобили все прибывали и прибывали и все направлялись к горам.

Вспух тракт высоко у вершин гор — вспух от пыли.

Никто ничего не мог объяснить.

Но вот, наконец, новое облако пыли вдали, и новый, болезненно раздраженный треск мотора.

Ганс скорее сердцем, чем глазами, разглядел красные шапки милиционеров. Здесь-то он порадовался своему монгольскому костюму и что у него так отросла бородка, делавшая его неузнаваемым.

Сворачивать было поздно, и автомобили погони приблизились.

Ганс первый, дабы они не задержались подле него, указал им на пыль умчавшихся в горы.

Но автомобиль остановился, и человек в красной шапке окрикнул Кызымиль.

— Гражданка, подойдите сюда!

Гансу стало жалко свою новую подругу. Он вдруг понял, что привык к ее миловидному, бодрому лицу, а его возмущало, что она носит гребенки самые дешевые, из бумаги.

Но из автомобиля показался человек в белом халате с бритвой. Другой белый халат подставил стул монголке. В мгновение ока белые халаты густо намылили голову монголке и, не обращая внимания на ее вопли, обрили ее.

— Следующий, — проговорил белый халат.

Ганс закричал, указывая на свою давно, на монгольский вкус, обритую голову.

— Не хочу.

— Борода, — указал ему белый халат.

Ганс вспомнил свой шрам и понял, что таким способом, обривая все население, ищут его, Ганса Кюрре.

— Видно, ничего не поделаешь, — проговорил он, садясь в складной стул. — Хотелось бы мне только посмотреть, какой фирмы употребляете вы гребенки.