Есть в цикле стихов Маршака «Детки в клетке» стихотворение «Тигренок». Написал он его в 1923 году.

В 1935 году поэт вернулся к этому стихотворению и… оставил от него лишь последнее двустишье: «Эй, не стойте слишком близко!/ Я — тигренок, а не киска!» Почему так поступил Маршак? Автору, разумеется, виднее. Но не вызывает сомнения, что такие стихи, как «Тигренок», «Обезьяна» и другие мог написать только человек, сохранивший детскую душу, детское восприятие мира. Впрочем, лучше всего об этом написала Марина Цветаева в своих заметках «О новой русской детской книге»: «„Детки в клетке“ С. Маршака из всех детских книг моя любимая. Начнем с названия. Не звери в клетке, а детки в клетке, те самые детки, которые на них смотрят. Дети смотрят на самих себя. Малолетние (дошкольники) — слон, белый медведь, жирафа, лев… кого там нет! Все там будем…

Закончу спокойным и удовлетворительным утверждением, что русская дошкольная книга лучшая в мире».

Маршак видел Марину Цветаеву лишь однажды — в 1940 году. Через двадцать с лишним лет, 19 января 1963 года, он написал письмо ее дочери Ариадне Сергеевне Эфрон:

«Дорогая Ариадна Сергеевна,

меня обрадовало и глубоко тронуло Ваше доброе и щедрое письмо. Драгоценным подарком были неизвестные мне прежде строчки из статьи Марины Ивановны о детских книгах. Даже в этих нескольких словах, — как и во всем, что она писала, — чувствуется ее душа, ее талант. Право, это лучшее из всего, что когда-либо писали о моих книгах для детей.

Очень хочу как-нибудь встретиться с Вами — дочерью дорогой и всегда живой для меня Марины Цветаевой.

Не предполагаете ли Вы побывать в Москве в ближайшее время? До весны я пробуду в городе или в каком-нибудь подмосковном санатории, а весной уеду — вероятно, надолго — в Крым.

Посылаю Вам на память мои книги — сборник моих оригинальных стихов, сонеты Шекспира и на память о Вашей детской полке — небольшой сборник одного из классиков английской поэзии для детей, веселого и затейливого Эдварда Лира.

Крепко жму руку».

Это письмо Маршака — ответ Ариадне Сергеевне на ее письмо, присланное из Тарусы, к сожалению, в архивах не сохранилось. Самуил Яковлевич, конечно же знал о трагической судьбе Ариадны, незадолго до этого возвратившейся из восемнадцатилетней ссылки из Туруханского края. Знал о ее незаурядном таланте, о стойком характере — она не утратила волю к жизни, несмотря на нескончаемые испытания и горести. Ариадна Сергеевна была женщиной высокого ума. Свидетельством тому — ее письма, воспоминания. В письме Эммануилу Казакевичу от 12 октября 1961 года она написала: «…Где-то у мамы в записной книжке есть слова о том, что живому поэту посмертная слава не нужна, и вот через это никакой моей радости по поводу книжечек, книг или собраний сочинений не перешагнуть. Я рассудком (хоть и мало у меня его) — знаю, что все это нужно и хорошо — книги, имею в виду, а сердце ничуть не радо — пепел Клааса сильней всего, пусть он только пепел. Ни до чего мама не дожила — мало сказать не дожила. Ах, Эммануил Генрихович, как мне мертвы многие живые, как мне живы мертвые — не дожившие…» Не дожила Марина Ивановна Цветаева и до стихотворения Маршака, ей посвященного:

Об отношении же Цветаевой к Маршаку можно судить не только по ее отзывам о книге «Детки в клетке», но и по ее письму к Евгении Яковлевне Эфрон (жене брата Сергея Эфрона — мужа Марины Цветаевой; с ней она была очень дружна), написанному 24 сентября 1940 года, то есть вскоре после возвращения Цветаевой в СССР: «Весь вчерашний день, до 10 час. вечера добирала остальные 2 тыс. Бесконечно трогателен был Маршак. Он принес в руках — правой и левой — две отдельных пачки по 500 р. (принес Нейгаузу) с большой просьбой — если можно — взять только одну (сейчас ни у кого — ничего), если же не(выделено авт. — М. Г.) можно — увы — взять обе. (Взяла — одну, а другую (т. е. еще 500 р.) — почти насильно вырвала у одной отчаянно сопротивлявшейся писательской жены. Вообще, <было> много(выделено авт. — М. Г.) смешного). В 10 1/2 ч. веч<ера>, в сопровождении бесконечно милого Нейгауза, внесла все деньги за год вперед и получила расписку, свезла паспорт, чтобы они сами меня прописали».

Самуил Яковлевич Маршак, еще совсем недавно (в феврале 1939 года) подписавший вместе с другими писателями, удостоившимися высоких правительственных наград, письмо, заканчивавшееся словами: «Мы хотим, товарищ Сталин, чтобы каждая наша строка помогала делу, которому Вы посвятили свою жизнь, — делу коммунизма…», Маршак, признанный властями, отважился (да, да — отважился!) оказать помощь опальной поэтессе. В то время как многие из тех, кто числился среди ее друзей, проявили малодушие. Асеев, например, велеречиво расточавший в ее адрес комплименты и восторгавшийся ее талантом, отказался поддержать кандидатуру Цветаевой, когда речь зашла о вступлении поэтессы в Союз писателей, хотя понимал, как это для нее важно.

4 мая 1941 года Асеев писал Маршаку: «Что действительно меня увлекает, так это разузнавание Марины Цветаевой. Она — гордячка, чуть манерная, но в хорошем смысле, очень обиженный и не умеющий обижаться на жизнь человек. Стихи ее — по-мужски мускулисты, в то время как стихи многих мускулистых мужчин, вроде Луговского, — вялы и женственно-истеричны. Марина Ивановна — одна из женщин-поэтов знает силу звука. Потому она — сказочница, она умеет вить нитку. Все это очень приятно, хотя мы уже раз чуть с ней не поссорились. Но потом я сообразил, что ее гордость — от […] опасения унизиться и показаться заинтересованной по каким-либо побочным причинам.

Вот какие вещи. Я мечтаю о том, чтобы поближе познакомить Вас, ее и себя. Как приедете — будем устраивать пирушки?! Ведь такие строчки не всякий напишет:

Правда, здорово? Даже завидно, что не сам написал.

Обнимаю Вас сердечно.