Страсть к чтению буквально обуяла, захватила отрока Маршака. Он брал в библиотеке книги чаще, чем разрешали установленные правила — книги выдавали раз в неделю. Но книги ему хватало лишь на одну ночь. И он перечитал все, что брали в этой библиотеке, но не всегда читали до конца его одноклассники. «По счастью, немногие из моих одноклассников довольствовались тем запасом книг, которым заведовал отец Евгений Оболенский. Мы охотились за книгами где только могли и обменивались своими находками друг с другом». В особенности Маршаку нравились миниатюрные книги издания Ступина. Саму фамилию издателя он ассоциировал со словом «ступенька»: «Каждая книжка этой библиотечки была для меня ступенькой какой-то лестницы».

Пройдут годы, десятилетия, и маститый, признанный поэт Маршак напишет в статье «О талантливом читателе», опубликованной в «Новом мире»: «Литературе так же нужны талантливые читатели, как и талантливые писатели. Именно на них, на этих талантливых, чутких, обладающих творческим воображением читателей, и рассчитывает автор, когда напрягает все свои душевные силы в поисках верного образа, верного поворота действия, верного слова.

Художник-автор берет на себя только часть работы. Остальное должен дополнить своим воображением художник-читатель». А поэт Валентин Дмитриевич Берестов, друг Маршака, однажды сказал мне: «По большому счету читатель поэзии — поэт. Я не разделяю на отдельные группы тех, кто пишет стихи, и тех, кто умеет их прочесть».

Но вернемся к гимназическим годам Маршака.

Его успехи в учебе вызывали не просто одобрение, а восхищение педагогов. Он был любимцем преподавателя литературы и классного наставника Владимира Ивановича Теплых. Быть может, любовь эта перешла к нему по наследству — до этого любимым его учеником был старший брат Самуила — Моисей. «Не знаю, был ли Владимир Иванович хорошим педагогом в общепринятом значении этого слова. Занимался он главным образом со способными и заинтересованными в изучении языка ребятами. К тупицам и неряхам относился с нескрываемым пренебрежением. Зато лучшие ученики шагали у него семимильными шагами».

Спустя шестьдесят лет Маршак в беседе со своим другом Василием Субботиным скажет о Владимире Ивановиче Теплых: «Он дал мне образование и всему научил». А Василий Ефимович Субботин в своих воспоминаниях напишет: «Самуила Яковлевича и сейчас занимает этот замечательный человек. Как попал он в эту глушь? Маршак считает, что, по-видимому, какая-то романтическая история привела этого человека в Острогожск… И теперь еще с тогдашним детским своим огорчением говорит о том, как случилось, что он поссорился со своим учителем».

Братьев Маршаков Владимир Иванович Теплых почему-то называл триариями — отборными римскими воинами. Когда возникали вопросы, на которые никто из гимназистов не мог ответить, Теплых объявлял на латыни: «Res venit ad triarios!» — «В дело вступают триарии!» Самуила он прозвал «Маршачком» (через несколько лет, разумеется, не договариваясь с Владимиром Ивановичем Теплых, так же его стал называть Владимир Васильевич Стасов). Именно он — Владимир Иванович Теплых — привил Маршаку любовь к древнегреческой литературе. «Героев „Илиады“ я знал в то время не хуже, чем многие из нынешних ребят знают наших чемпионов футбола, хоккея, бокса, — рассказывал Самуил Яковлевич. — Я мог, не задумавшись, сказать, кто из ахеян и троянцев превосходит других силой, весом, ловкостью, кто из них первый в метании копья и кому нет равного в стрельбе из лука».

Маршак так увлекся древнегреческими и древнеримскими поэтами, что еще в младших классах перевел поэму Горация «В ком спасение». Через несколько лет он приведет в восторг этим своим переводом Владимира Васильевича Стасова в первый же день их знакомства. Вот строки из этой поэмы в переводе Маршака:

В 1900 году семья Маршаков переехала из Чижовки в Острогожск. Произошло это потому, что, во-первых, детям стало трудно ездить из Майдана в острогожскую гимназию, а во-вторых, здесь жила теперь семья брата матери Моисея Борисовича Гиттельсона, переехавшая из Витебска.

Маршак очень полюбил Острогожск. В письмах своих, в воспоминаниях он всегда с нежностью говорил об этом городе. «Этот скромный город, где не было ни одного дворца, ни одной триумфальной арки и памятника на площади, казался мне в те времена гораздо более жилым, населенным, чем торжественный и многолюдный Петербург».

Казалось, что в Острогожске Маршаки задержатся надолго, но… Якова Мироновича опять пригласили в Петербург. На сей раз от приглашения он не отказался. Оставив старших сыновей-гимназистов в семье Моисея Борисовича Гиттельсона, Яков Миронович Маршак с женой и младшими детьми отправился в столицу. Моисей и Самуил теперь стали самостоятельными.

Из воспоминаний Н. М. Афанасьевой — дочери М. Б. Гиттельсона:

«Мои двоюродные братья жили в комнате на втором этаже. Сёма подружился с владельцем единственной в городе книжной лавки и проводил там много времени. Как-то весной он вышел из дома с опозданием, по дороге раздумал идти в гимназию (в этот день не было интересных уроков) и завернул к приятелю-инвалиду, с которым издавал рукописный журнал „Первые попытки“. Целый день он писал стихи, а его приятель — рисовал. Старший брат вечером устроил ему головомойку, и с тех пор они всегда отправлялись в гимназию только вдвоем. Сёме это не очень нравилось, но ему пришлось смириться — он никогда не сердился, если его ругали за дело. Но плохо приходилось тому, кто нападал на него зря. Как-то мой отец, не разобравшись, кто из племянников виноват в какой-то проделке, и считая, как обычно, что все беды — от младшего, основательно его выбранил, назвав „шалым малым“ и хлопнув, уходя, дверью. Возмущенный Сёма начал барабанить кулаками по двери, непрестанно повторяя: „Возьми свои слова обратно! Возьми свои слова обратно!..“ — покуда отец не выполнил его требования…

Сёма подружился с гимназистами-старшеклассниками, любил бывать на их вечеринках, где вели споры на литературные и политические темы, играли, пели, читали. Старший брат влюбился в черноглазую гимназистку, но от застенчивости даже не решался с ней познакомиться. Сёма легко подружился с ней и с ее домашними. Однажды она написала ему записку, попросив не говорить об этом брату. Сёма ничего брату не сказал, но положил записку так, что тот сам ее обнаружил. Он набросился на младшего с кулаками, но, когда в комнату вошел мой отец, драка сразу оборвалась. Племянники обнимались, лукаво поглядывая на дядюшку.

Позже в дом черноглазой красавицы стали приглашать обоих братьев, и младший, как мог, помогал старшему перебороть смущение».

Наступили каникулы, и братья, быстро собравшись, отправились в Питер. «С беззаботной легкостью — не так, как другие пассажиры, долго прощавшиеся и хлопотавшие около своих вещей, — мы сели в поезд». Время в пути пролетело незаметно, и вот они в столице.

«В петербургской извозчичьей пролетке с поднятым над нашими головами кожаным верхом — в это время моросил дождь — въехали мы во двор дома на Забалканском проспекте», — вспоминал Самуил Яковлевич. Двор этот весь был загроможден огромными телегами с поднятыми кверху оглоблями. «Едва только мы въехали… нас оглушил разноголосый шум: удары молотка по железу, надрывный плач ребенка, хриплая песня гармошки, ржанье и дробный топот лошадей в конюшне». На втором этаже одного из флигелей была квартира, которую снимали родители. Но как только мальчики в нее вошли, почувствовали себя дома, — так же, как это бывало в других квартирах в Острогожске, Бахмуте, Витебске… Все та же плюшевая, но уже потертая скатерть, тот же комод, а на нем старинные подсвечники, доставшиеся маме от родителей, большая керосиновая лампа, висевшая на стене, создавала в комнате особый уют. Яков Миронович, как всегда, был преисполнен оптимизма: «У нас будет прекрасная, просторная квартира при заводе за Московской заставой».