Она говорила дальше: «Праведник горд, но не тщеславен». Это довольно точное изображение того, чем она сама хотела быть. Гордой? Без сомнения. Она себя чувствовала сильной, презирала мнение толпы, с удовольствием находила в своем сердце презрение отца к условностям, в своем уме — неизменную рассудительность бабушки. Дешартр учил ее благоразумной осторожности, напоминая ей священные слова: горе человеку тому, им же соблазн приходит [10]. Тщетно! То, что свет называет соблазном, говорила она, совсем не то, что называл соблазном Христос. Благоразумие? «Совесть, вот что я признаю своим единственным судом и считаю, что имею полное право пренебрегать благоразумием, если мне нравится переносить хулу и гонения, неизбежно связанные с выполнением опасного и трудного долга…» Воспитанная по-мальчишески, она была по-мужски честолюбива; воспитанная христианкой, она надеялась в конце концов стать человеком праведным.

Удивительная свобода Авроры, столь необычная для «молодой особы» того времени, ставшая причиной ее громадной уверенности в себе, объяснялась постоянно менявшимися условиями ее жизни. Аврора всегда была в полной зависимости от бабушки, а сейчас бабушка уже не могла осуществлять свою власть. Оставался Дешартр, но этот добряк был без ума от своей воспитанницы. К сожалению, болезнь бабушки к концу года стала заметно прогрессировать. Она потеряла память, она все время дремала, но никогда не спала. Аврора проводила около нее почти каждую ночь, читая Рене и Лару. В результате — меланхолическое настроение. Ее преследовали мысли то о самоубийстве, то о монастыре, но никогда о замужестве. Единственный человек, интересовавший ее, Стефан, обратился к атеизму и материализму. «Между нами легла пропасть». Аббат де Премор советовал Авроре не добиваться от бабушки, чтобы она выполнила свой религиозный долг:

И действительно, то, на что надеялся снисходительный и мудрый аббат, совершилось. Арльский архиепископ, незаконный сын дедушки Дюпена и госпожи д’Эпине, в благодарность за то, что госпожа Дюпен когда-то хорошо отнеслась к нему, внебрачному сыну ее собственного мужа, пришел к умирающей, чтобы спасти ее душу. «Я знаю, вам это покажется смешным, — сказал он, — конечно, вы не верите, что вас ждет проклятие, если вы не исполните моей просьбы; но я верю в это, и право, вам ничего не стоит доставить мне радость».

К великому удивлению внучки, старая дама не протестовала: «Я согласна: видимо, смерть в самом деле близка. Ну что ж! Я понимаю, что тебя мучает совесть; если я умру, не примирившись с церковниками, ты будешь упрекать себя в этом или они будут упрекать тебя. Я не хочу, чтобы в твоей душе был разлад с совестью или чтобы у тебя был разлад с друзьями. Я убеждена, что не совершаю ни подлости, ни лжи, соглашаясь на обряд, который в час разлуки с любимыми служит неплохим примером. Пусть у тебя будет спокойно на сердце, я знаю, что делаю». Она велела пригласить своего доброго старого кюре из Сен-Шартье и пожелала, чтобы Аврора присутствовала при ее исповеди — благородной и до конца искренней. Старый аббат на своем крестьянском наречии сказал ей: «Моя дорогая сестра, мы будем все прощены, потому что всеблагий господь нас любит и хорошо знает, что, когда мы раскаиваемся, это значит, что мы его любим». Архиепископ, слуги и работники поместья — все собрались в комнате бабушки во время ее предсмертного причастия.

Она умерла в первый день рождества 1821 года. Последние ее слова были обращены к Авроре: «Ты теряешь своего лучшего друга». На своем смертном ложе, свежая, розовая, в кружевном чепчике на голове, она была царственно-величавой, прекрасной в своем спокойствии и, больше чем когда-либо, дочерью маршала Саксонского. Убитый горем Дешартр — на него просто жалко было смотреть — возымел вдруг некую романтическую, но мрачную идею. Подготовляя в семейном склепе место для нового погребения, он вскрыл гроб отца Авроры и холодной ночью привел девушку на маленькое кладбище в глубине парка. Голова Мориса Дюпена была отделена от скелета. Подняв ее, Дешартр дал поцеловать ее дочери Мориса. Аврора была настолько потрясена всей обстановкой, что приняла это как нечто естественное.

«Ты теряешь своего лучшего друга», — сказала ей бабушка. Она теряла также и свою единственную защиту против злобы и алчности. Семнадцатилетняя девушка, богатая наследница — в Париже у нее был отель де Нарбонн, в Берри — имение Ноан и к тому же солидная рента, — представляла собой большой соблазн для претендентов на ее руку. Бабушка очень мудро выбрала ей в качестве опекуна графа Рене де Вильнев, внука ее собственного мужа; по планам бабушки, Аврора должна будет жить в Шенонсо; госпожа де Вильнев будет вывозить ее в высший свет вместе со своей дочерью Эммой (будущей графиней де ла Рош Эймон); Аврора будет жить в деревне, так как она всегда говорила: «Я никогда не могла бы жить в городе, я бы умерла там с тоски. Я обожаю уединение…» Супругам де Вильнев это предложение бабушки было приятным, но при одном условии: что их маленькая родственница порвет окончательно с «ужасной средой» своей матери и забудет навсегда про «походный брак» своего отца. Господин де Вильнев, приехав в Ноан, очаровал Аврору; он был мил, весел, читал наизусть массу стихов; она обрадовалась такому опекуну.

Но покойная бабушка недооценила неистовую натуру Софи-Виктории. Узнав о смерти своей свекрови, Софи мгновенно пустилась в путь вместе со своей сестрой — тетушкой Люси Марешаль. Наконец-то Ноан был открыт для Софи! Аврора встретила мать с большой нежностью; вначале обоюдным ласкам не было конца. Но потом дурные воспоминания взяли верх, и у госпожи Морис Дюпен вырвалась наружу вся ее ненависть к умершей. Аврора буквально оторопела от непристойной брани Софи-Виктории, но, верная принципу смирения, противопоставила этому буйному шквалу только спокойствие и почтительность. «Не то делаешь, — учила ее тетка, — тебе надо так же кричать и беситься, как она». Но это было против нравственных правил Авроры. Вскрытие завещания довело стареющую фурию до белого каления. Только она одна, заявила Софи-Виктория, является естественной и законной опекуншей своей дочери и никому этого права не уступит.

Аврора подчинилась беспрекословно. У нее уже не было прежней влюбленности в мать — ненависть Софи к покойной бабушке внушала ужас Авроре, — она послушалась из чувства долга. Она надеялась, что Софи-Виктория поместит ее опять в монастырь или по крайней мере оставит в Ноане; но ее увезли в Париж. Перед отъездом Аврора выдала Дешартру расписку в полном расчете по хозяйственным делам в имении, хотя этот «великий человек», будучи очень плохим управляющим, и недополучил восемнадцати тысяч арендных денег. К ужасному негодованию Софи, Аврора поклялась, что получила их; она надеялась, что бог простит ей эту ложь.