Чтобы сделать из внучки достойную наследницу Ноана, госпожа Дюпен де Франкёй решила вырвать ее из «семьи птицеловов». Аврора знала, что «старые графини» смотрят на нее критическим взором. Одна из них, госпожа де Пардайян, обращалась к ней всегда со словами «моя бедняжка!» и изрекала: «Будь доброй, тебе многое придется прощать». При Авроре часто говорилось, что неравный брак Мориса навлек на нее трудную судьбу. Мечтой бабушки было превратить ее в девицу, «привлекательную внешне, тщательно одетую и изящную в обращении».

Конфликт между двумя женщинами особенно разросся на религиозной почве. Мать простодушно и горячо верила в бога. Француженка, дитя своего века, она бессознательно привносила романтическую поэзию в свои религиозные чувства. Бабушка, женщина прошлого века, признавала только отвлеченную религию философов. Она питала, по ее словам, «большое уважение к Иисусу Христу»; по ее приказанию внук Ипполит ходил к причастию, но ведь причащал-то его добряк кюре из церкви Сен-Шартье, аббат Монпеиру, вера которого была чисто формальной. Аврора с ее страстной жаждой чудесного восхищалась горячей верой матери, и ее огорчало, когда бабушка с точки зрения здравого смысла высмеивала чудеса, которые Авроре были так дороги.

Разрыв отношений между матерью и бабушкой был неизбежен. Госпожа Дюпен не желала принимать у себя сводную сестру Авроры, Каролину Делаборд, которая родилась до связи Мориса с Софи; мать же отказывалась бросить ребенка, у которого не было на свете ни одного близкого человека, кроме нее. Софи-Виктория мучилась вопросом: «Где будет Аврора счастливее — в Ноане или со мной?» Несмотря на мольбы Авторы, она считала, что не имеет права лишать ее блестящего воспитания и пятнадцати тысяч ливров дохода. К тому же они могут видеться с дочерью каждую зиму в Париже. Аврора жестоко страдала. «Моя мать и бабушка рвали мое сердце на клочки». Ее любовь к матери обрела мучительную силу запретного чувства. Авроре казалось, что мать бросает ее в мир, который сама же научила ее презирать. Она много плакала.

И все же после отъезда матери из Ноана она наслаждалась полной свободой. Дешартр обучил ее естественным наукам и латыни; бабушка сделала из нее превосходную музыкантшу и привила ей свою любовь к литературе. Аврора прочла «Илиаду», «Освобожденный Иерусалим». Писала сочинения о сельской жизни — в них впервые обнаружилось ее дарование. Но, как и все человечество, она задумывалась над вопросами религии, а ее не учили ни одной из них. В прочитанных книгах ей встречались и Юпитер и Иегова. Ей хотелось другого бога — более человечного. Хотя ей и приказали пойти в церковь к первому причастию, с ней никогда не говорили о Христе. А ей нужно было любить, нужно было понять: «Зачем я существую? Зачем Ноан? Зачем весь этот свет? Зачем есть злые? Зачем старые графини?» Человек бросает в мир свои вопросы, а он отражает их в виде мифов. Ребенку необходимо сознание, что он не одинок, что его поддерживает какая-то волшебная сила. И Аврора создала себе своего собственного бога; он был сама нежность, сама доброта; она назвала его Корамбе. Она воздвигла в гуще кустарника алтарь из мха и ракушек и приносила туда птичек и жуков — не для того, чтобы приносить их в жертву богу, а для того, чтобы выпускать их на свободу. Но для того чтобы выпустить, надо прежде поймать, а это причиняло птицам и жукам мучения. Из этого ясно, что корамбеизм, как всякая религия, был полон тайн.

Империя погибала. Мария-Аврора Саксонская не жалела об этом; но Софи-Виктория Делаборд, подобно старой гвардии, хранила верность Наполеону. Опять повод для разногласий между двумя женщинами. Аврора, приезжая с бабушкой в Париж, радовалась, что вновь видит в крохотной квартирке своей матери обстановку, знакомую с детства, — вазы с бумажными цветами, жаровню, на которой она подолгу сидела, впервые погружаясь в мир фантазии. Но ей не всегда разрешали ходить к матери, ей запрещали играть со сводной сестрой Каролиной. Каждый раз бывали сцены, слезы. «Потерпи, — говорила мать, — я скоро открою магазин мод, возьму тебя к себе, и ты будешь мне помогать». Эта обманчивая мечта, в которую не очень верила и сама Софи-Виктория, привела Аврору в восторг, и она начала припрятывать свои скромные драгоценности, чтобы в один прекрасный день продать их и убежать. Горничная бабушки, мадемуазель Жюли, особа черствая, не любившая Аврору, раскрыла эту наивную тайну. «Вы хотите вернуться на ваш жалкий чердак?» — презрительно спросила она и доложила об этом бабушке, у которой только что был первый удар.

Последовала тягостная сцена. Старуха поставила внучку на колени возле своей кровати и рассказала ей о своей собственной жизни, потом о жизни своего сына и, наконец, о жизни своей снохи, которую она обличила в безнравственном поведении как в прошлом, так и в настоящем. Все это было преподнесено без всякой жалости и снисхождений. Но пришлось во имя справедливости по отношению к Софи Делаборд говорить и «о причинах ее несчастий: об одиночестве и нищете с 14-летнего возраста; о тлетворном влиянии развратных богачей, пользующихся бедностью девушек и лишающих их невинности; о беспощадной суровости общественного мнения». Пришлось сказать также о том, что Морис Дюпен был преданно любим в течение восьми лет. И тут бедная бабушка, вдохновляемая ненавистью к невестке, а также считая своим долгом предостеречь внучку, договорилась до громких фраз, вроде: Софи-Виктория — «погибшая женщина», а Аврора — «ребенок, который в ослеплении готов ринуться на дно».

Эти разоблачения вызвали неистовый взрыв. Аврора забросила учение, стала бунтовать. «Дочь моя, — сказала ей бабушка, — вы потеряли рассудок… Мы едем в Париж. Я решила поместить вас в монастырь». Аврора обрадовалась: она надеялась, что увидит в Париже мать, а в монастыре начнет вести новую жизнь. Она вошла в монастырь без жалоб и без отвращения.

Женский Августинский монастырь английского религиозного братства, основанный в Париже во время притеснения Кромвелем католиков, мало-помалу перевоспитывал пылкую, живую девочку, какой стала Аврора в Ноане благодаря свободе сельской жизни и семейным ссорам. В Париже она вновь встретилась со своей матерью. Она пришла к ней, к своей мамочке, как обычно, с восторгом, со страстным желанием найти в ней те добродетели, в которых отказывали ей несправедливые люди. Перед ней стояла безучастная женщина, у которой где-то, вне этого дома, была своя, заново начатая, свободная жизнь: она одобрила мысль о вступлении Авроры в монастырь, но в таких выражениях, которые глубоко ранили девочку.

Важное обстоятельство: в переходном возрасте любовь Авроры к своей легкомысленной и очаровательной матери была так сильна, что никакое другое чувство не могло ее вытеснить. Впоследствии она напишет: «О мать моя! Почему вы не любите меня, меня, которая так вас любит?» Она, правда, научится — раз уж так пришлось — обходиться в жизни без своей равнодушной матери, она привыкнет не советоваться с ней, но никогда не сможет отказаться от нее. Навсегда сохранит она пристрастие к этому немного вульгарному остроумию. И если в продолжение всей своей жизни Санд с особым удовольствием шокировала «высший свет», если при всех переворотах она была всегда на стороне народа, то только потому, что она с неизменной нежностью думала о чердаке Софи-Виктории. Сама она, конечно, будет объяснять свои поступки более рационально, но в ее сердце навсегда останется горечь разлуки с самым любимым на свете человеком, и это надолго определит ее восприятие окружающего.