— А моего отца убили, когда мне не было и десяти лет, — неожиданно вымолвил Генри.

От изумления в голове Рут все смешалось.

— Это ужасно! — часто-часто моргая, выдавила она, не в силах до конца осознать то, что сказал Генри.

— Я боготворил его. Матушка тоже. Мы влачили тогда жалкое существование, но с отцом каждый день превращался в праздник.

Рут в растерянности смотрела на него, ничего не понимая. Не похоже, чтобы Генри рос в бедности. Такие цельность характера, уверенность в себе, с ее точки зрения, могли быть свойственны лишь тем, кто рожден быть богатым и властвовать.

— Это счастье, что у вас был такой отец! — Рут решилась высказаться по поводу того, что ей было ближе и понятнее всего.

— Да, — твердо произнес Генри, и лицо его вдруг помрачнело. Однако он тут же взял себя в руки и с академическим бесстрастием продолжил повествование: — Кончина отца потрясла матушку… И все же, несмотря на это и на отсутствие денег, она сумела вырастить нас, дать образование и вывести в люди.

— Надеюсь, она жива и здорова?

— К счастью, да. — Генри взглянул на Рут и тут же опустил глаза.

Было бы глупо расценивать его сдержанность, как нежелание продолжать разговор. Просто жизнь Генри, по-видимому, складывалась очень непросто, и объяснить в двух словах первому встречному ее перипетии было невозможно.

Тем не менее, Рут было немного обидно. Неужели Генри считает, что она не способна его понять, неужели сомневается в ее доброжелательности? Впрочем, почему должно быть иначе? Они ведь едва знакомы.

Взглянув на часы, Генри спросил:

— Вы не возражаете, если я включу телевизор?

— Конечно, нет.

Они успели захватить только конец тревожного сообщения, из которого следовало, что циклон неумолимо приближается со стороны Западного побережья.

Генри выключил телевизор.

— На этот раз прогноз звучит определеннее. Даже если ураган и отклонится в сторону, дождя прольется немало. Нормальный образ жизни нарушится.

— Похоже, так и будет. — К собственному удивлению, Рут улыбнулась. — Хотя вы и заставили меня сюда приехать, я благодарна вам за то, что оказалась здесь. Остаться наедине со стихиями — невеселое дело. Кстати, не могли бы вы показать мне мою комнату? Я распакую вещи, а потом помогу вам с приготовлением обеда.

— Буду благодарен за любую помощь. — Генри встал. — Я умею готовить только самое элементарное.

Захватив сумку Рут, он проводил девушку в ту самую комнату, где она спала вчера днем.

— Странно, — поднимаясь но лестнице, проговорила Рут, — я только сейчас сообразила, что у вас по-прежнему есть электричество, в то время, как у нас его давно отключили.

— Нас снабжает другая электростанция — она более мощная, — ответил Генри, открывая перед ней дверь. — Взгляните, вам из вещей больше ничего не понадобится?

— Пожалуй, нет. Спасибо!

Когда Рут вновь спустилась в гостиную, Генри смотрел по телевизору новости. Метеоролог демонстрировал на плакате, что представляет собой нынешний циклон: один вид этой спиралевидной облачности вызывал неприятные ощущения. Рут уселась в кресло и внимательно выслушала рекомендации диктора: укрепить окна и двери, не выходить из домов, вывести скот из низин. Когда он перешел к новостям из жизни королевской семьи, Рут взяла со столика какой-то журнал и стала рассеянно листать его.

— Вы, похоже, не роялистка? До членов венценосной английской фамилии вам и дела нет? — с добродушной насмешкой спросил Генри.

— Мне их просто жаль. Что это за жизнь — вечно на сцене, вечно под прожекторами?

Генри вскинул брови.

— Не труднее, чем у популярных певцов или актеров. Полагаю, и вы, когда решались на съемки в телевизионной серии, осознавали, что окажетесь в центре внимания и публики, и средств массовой информации?

— Поначалу мне это и в голову не приходило. Но в чем-то вы правы — свет прожекторов и мне иногда приятно щекотал нервы. Однако с королевской семьей все обстоит несколько иначе: в отличие от певцов и актеров, которые при желании могут избежать вторжения в свою личную жизнь, они вынуждены все время быть на публике — такая уж у них работа.

— Когда привыкаешь к этому с рождения, может быть, ноша и не кажется такой тяжелой? — тихо произнес Генри.

Рут пожала плечами.

— Не знаю… Я восхищаюсь всем, что королевская семья делает для общества, но, по-моему, она находится в каком-то порабощенном состоянии.

— Сильно сказано, — произнес Генри и прищурившись посмотрел на Рут.

— В старших классах я училась в привилегированной частной школе, и моей соседкой по комнате была девушка, принадлежавшая к высшей знати одной азиатской страны. И надо же было такому случиться, чтобы незадолго перед выпуском она влюбилась в приятеля своего брата, который учился вместе с ним в университете, но происхождения был самого простецкого. Она знала, что ей не разрешат выйти за него замуж, и они решили бежать и пожениться тайно. Брат сообщил об этом плане отцу, и тот забрал ее домой, прежде чем им удалось его осуществить. Вскоре родители выдали ее замуж за далекого родственника, который, очевидно, соответствовал их стандартам. Через два-три года я случайно встретила ее. Это было бледное подобие человека. О, она улыбалась, разговаривала и вела себя, как и все. Но в глазах у нее зияла пустота.

— И вы во всем конечно же вините ее родителей?

— Я их не виню… — Рут чувствовала, что начинает злиться, и это еще больше выводило ее из себя. — Виновата их веками освященная система ценностей, в которой брак с нужным человеком считается важнее личного счастья.

— Вас просто раздражает разница между культурой, ориентированной на семейные ценности, и привычной вам — той, во главу угла которой поставлен индивидуализм. — Спокойный тон Генри резко отличался от горячности, с которой говорила Рут. — И у той и у другой культуры есть свои плюсы и свои минусы.

— Можно было бы понять, если бы такое происходило сотни лет назад, когда от этого зависело выживание семьи. Но в наши дни…

Порыв ветра обрушился на дом, и оконные стекла задрожали. Через несколько секунд ветер стих, зато дождь пошел с новой силой.

На экране телевизора сменилась картинка, и Генри прибавил звук. Рут узнала уже виденные улочки небольшого города на Балканах.

«К настоящему времени говорится о трех погибших, — сообщал репортер. — Есть данные, что раненых демонстрантов затаскивают в военные казармы и медицинской помощи не оказывают. Полагают, смертельных случаев было бы гораздо больше, но солдаты отказываются стрелять в соотечественников. Вряд ли правящий режим подчинится мнению горстки протестующих, на знаменах которых начертано имя наследного принца, который по-прежнему не проявляет признаков политической активности».

Щелкнул выключатель, экран погас. Комната наполнилась шумом дождя.

— Как жаль этих людей, — сказала Рут, пытаясь снять то напряжение, которое возникло между нею и Генри. — Создается впечатление, что кто-то борется за власть, а они — лишь пешки в той игре. Но какая идея могла заставить их выйти на улицы? Ведь не этот же мифический принц…

Откинувшись на спинку кресла, Генри устремил мрачный и отрешенный взгляд куда-то в пространство. Властный, аристократический профиль отчетливо вырисовывался на фоне светлой стены.

— Видите ли, когда страной в течение столетий правят короли, народ привыкает к своей монархии и верит, что она является панацеей от всех бед, — спокойно и задумчиво проговорил он. — Трудно в одночасье избавиться от многовековых традиций.

— У меня такое впечатление, что вас всерьез волнует то, что происходит в этой стране, хотя она и не играет важной роли в мировой политике. — Рут мучило любопытство, и она твердо решила докопаться до истины.

Генри немного помолчал, словно подбирая слова, а затем почти бесстрастно произнес:

— Мои предки родом оттуда. Правда, сейчас уже почти никого из них нет в живых.

Рут посмотрела на Генри и поняла, что тот снова ушел в себя и развивать тему о родственниках не собирается. Тем не менее, она попыталась вытащить его из кокона молчания.