Это направление заметно сказалось на поэтическом развитии Пушкина. Даже его стихотворные посвящения представительницам петербургского общества Е. С. Огаревой и А. И. Голицыной, с которыми он знакомится в салоне Карамзина, приобретают характер гражданской поэзии. Светские мадригалы Пушкина получают на фоне официального мистицизма и аракчеевщины острые политические черты. В трех строфах его стихотворения «К Огаревой, которой митрополит прислал плодов из своего сада», с исключительной легкостью даны основные мотивы недавнего «Монаха» — насмешливое отношение к отшельнику, в данном случае высокому представителю церковной иерархии, который сравнивается здесь с «богом садов», то есть с Приапом, считавшимся также богом сладострастия.

Политически заострены и ранние посвящения Пушкина Голицыной. По свидетельству Карамзина, поэт сильно увлекся этой «принцессой-полунощницей», дававшей меткие оценки ходу текущих государственных дел. В своем первом посвящении ей («Краев чужих неопытный любитель…») Пушкин заключил мадригальной концовкой общественный мотив, навеянный, очевидно, передовым кружком Тургеневых. Так же построено и второе посвящение Пушкина А. И. Голицыной («Простой воспитанник природы…»), сопровождавшее одно из его первых и самых сильных политических стихотворений, возникшее в том же тургеневском кружке.

Пушкин знакомится с рядом выдающихся людей, составивших его постоянное общество и даже круг его будущих друзей. Таков Грибоедов, его сослуживец по Коллегии иностранных дел, «меланхолический характер» и «озлобленный ум», в котором все, по позднейшему свидетельству Пушкина, «было необыкновенно привлекательно». Таков Гнедич, автор политического памфлета 1805 года «Перуанец к испанцу», в котором резко разоблачалось отечественное крепостничество под видом тирании испанских колонизаторов в Южной Америке. Сходится Пушкин и со штабс-капитаном Преображенского полка Катениным, первоклассным знатоком поэзии и сцены. Это был несомненный мастер живого литературного диалога, увлекавший своими смелыми и резкими суждениями, ниспровергавший авторитеты и отважно вступавший в бой с господствующими течениями. Представитель передовых общественных взглядов и даже член тайных обществ, он действовал на молодые аудитории и своими политическими убеждениями (за которые вскоре поплатился ссылкой в деревню).

Пушкин не раз признавал заслуги Катенина как переводчика, литературного теоретика, драматурга и особенно как создателя русской народной баллады. Но некоторые свойства этого поэта-архаика вызывали иронию Пушкина: оказывается, только в устах гениальной Семеновой «понравились нам славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отверженные вкусом и гармонией!»

Осенью 1818 года Катенин познакомил Пушкина с Шаховским. Автор «Липецких вод» интересовался первыми песнями «Руслана и Людмилы», а Пушкина привлекали веселые вечера у модного драматурга, где после спектаклей собиралась театральная молодежь, писатели, критики. Через семь лет в письме к Катенину он не без признательности вспомнил «один из лучших вечеров» своей жизни: «помнишь?.. на чердаке Шаховского?» Оценил Пушкин и творчество этого неутомимого театрального деятеля, создавшего особый вид пьесы — занимательной, разнообразной, живой и пестрой, обычно с плясками, песнями и хорами. Раннее предубеждение Пушкина против этого «гонителя Карамзина» сменилось теперь несомненным интересом к «шумному рою» его колких комедий.

Всеобщий «арзамасский опекун» Александр Тургенев, который шесть лет тому назад определил «певца-ребенка» в лицей, познакомил его теперь со своим младшим братом, Николаем. Это был один из образованнейших людей молодого поколения, выдающийся политический мыслитель и горячий патриот. Как Чаадаев и несколько позже братья Раевские, Николай Тургенев стал одним из «университетов» молодого Пушкина.

Сторонник экономического либерализма, он выработал программу радикальных реформ в России, где крепостная система находилась в резком противоречии с принципом свободного труда. Вернувшись осенью 1816 года после долголетнего пребывания за границей на родину, Николай Тургенев вынес от самодержавного строя самое тягостное впечатление, которое сохранилось у него и в последующие годы. Все, что относилось к политическому управлению страной, было «печально и ужасно»; все, что выражалось закрепощенным народом, «казалось великим и славным».

Общение с Николаем Тургеневым оказало сильное влияние на Пушкина и оставило глубокий след в его развитии. Во многом он, несомненно, воспринял воззрения своего старшего друга. Политические эпиграммы первого петербургского трехлетия Пушкина, гражданские стихи о царизме и крепостничестве в значительной степени вдохновлялись беседами с этим крупным государственным деятелем.

Пушкин узнал от него и о новейших экономических теориях, о которых вскоре упомянул в своей характеристике современного героя. Маркс и Энгельс отметили интерес Пушкина к политической экономии и сослались на известную строфу «Онегина» об Адаме Смите [3].

Непримиримый враг крепостного строя, Николай Тургенев исповедовал подлинный культ Радищева. Уже в своих ранних дневниках под непосредственным впечатлением «Путешествия из Петербурга в Москву» он гневно писал о преступлениях российских помещиков и о немолчном стоне крестьянства «от Петербурга до Камчатки».

В кружке Тургеневых раздавался и русский революционный гимн — «Вольность» Радищева, — частью вошедший в его знаменитую книгу и расходившийся полностью в списках среди русской оппозиционной молодежи. В этих негодующих строфах поэт-революционер XVIII века поднялся на огромную высоту социального возмущения и уже создал за столетие до Некрасова первую русскую песню, «подобную стону»:

Пушкин, как сам он отметил почти через двадцать лет в знаменитом варианте, написал свой первый гимн Свободе «вслед Радищеву», то есть в духе его грозной тираноборческой оды.

Строфы Пушкина слагались в виду «пустынного памятника тирана». Из окон квартиры Тургеневых был виден Михайловский замок, своеобразное создание Баженова, покинутое с 1801 года и с тех пор почти необитаемое: «Забвенью брошенный дворец…» Вид опустевшего замка живо вызвал в сознании Пушкина знаменитое 11 марта:

В нескольких строках запечатлен конец Павла I: «Калигулы последний час».

По позднейшему свидетельству Николая Тургенева, Пушкин половину оды написал в его комнате, затем ночью у себя дописал ее и на другой день принес полный текст своему старшему другу.

Эта ода о свободе вводит новую тему в поэзию Пушкина. От интимной лирики, от любовных элегий, от пуншевых песен он стремится теперь к мужественной, отважной, бунтарской поэзии. «Вольность» — это его декларация не только в политическом, но и в творческом плане.

Как бы в ответ на призывы старших друзей Пушкин хочет разбить «изнеженную лиру», обратиться к большим темам современной государственности: «Воспеть свободу миру, на тронах поразить порок…»

Хотя знаменитая ода Пушкина еще не свободна от противоречий, она все же ценна по своему порыву к борьбе с «неправедной властью» («Тираны мира! трепещите!..», «Восстаньте, падшие рабы!..»). Поэта угнетает мысль о повсеместных бичах, оковах, «неволи немощных слезах». В духе общественных учений XVIII века он видит выход из всеобщего рабства в сочетании «вольности», то есть свободы каждого, с «мощными законами», то есть с государственной хартией.

Здесь, несомненно, сказалась и «школа» Чаадаева. Молодой мыслитель считал в эти годы, что высшим авторитетом в государстве является законодательная власть, господствующая над всеми исполнительными органами. Четкие нормы закона, декретированные представителями народа в интересах общества и личной свободы каждого, священны и обязательны для монарха, действующего лишь по договору с нацией: властитель ограничен законом. Отголоски этого политического учения явственно различимы в пушкинской «Вольности»: «Владыки! вам венец и трон дает закон, а не природа…»