В эти дни решительного сражения Пушкин разъезжал по горным вершинам, наблюдая отдельные моменты боя: марш Бурцова на левый фланг, артиллерийскую подготовку Муравьева, налет турецкой конницы, контратаку татарских полков. Пушкину удается спасти раненого турка, которого хотели прикончить штыками; он наблюдает агонию татарского бека, рядом с которым неутешно рыдает его любимец.

«Лошадь моя… остановилась перед трупом молодого турка, лежавшим поперек дороги. Ему, казалось, было лет осьмнадцать: бледное девическое лицо не было обезображено; чалма его валялась в пыли; обритый затылок прострелен был пулею. Я поехал шагом…»

Это было новое ощущение войны, первое подлинное представление о ней. Не парадная героика, а действительная битва, беспорядочная и нестройная, тяжелая и оскорбительная, — «война в настоящем ее выражении, в крови, в страданиях, в смерти» (так через двадцать пять лет сформулирует Лев Толстой). Главы «Путешествия в Арзрум», где дана глубоко правдивая картина боя во всей его неприкрашенной трагической сущности, — первый опыт новейшей батальной живописи, утвержденной в мировой литературе «Войной и миром».

21 июня Паскевич вступил в арзрумский пашалык, а 23 июня, в девять часов вечера, занял древнейшую крепость Турецкой Армении, воздвигнутую римлянами, — Гассан-Кале, передовой оплот горной столицы Анатолии. 27 июня, в день Полтавской победы, русские войска вступили в Арзрум. В плен сдались сам сераскир и трое его пашей — трехбунчужный Осман-паша и двухбунчужные Абут-Абдулла-паша и Ахмет-паша. Один из них вскоре встретил Пушкина пленительным восточным приветствием:

«Благословен час, когда мы встречаем поэта».

Пушкин был тронут и восхищен этим лестным приветствием. Он живо обрисовал этого восточного оратора в своих путевых записках и воспел стихами его «многодорожный» город:

Плоские зеленые кровли, извилистые и тесные улицы, высокие минареты, шумная толпа армян — все это было ново, неожиданно и заманчиво по своей «чужеземности». Пока в завоеванном городе учреждалось областное правление с военным губернатором, русские войска расположились лагерем на северо-востоке от города, в долине Евфрата.

Именно здесь, в «лагере при г. Арзруме», как он официально назывался, или в «лагере при Евфрате», как назвал его Пушкин, он обратил внимание на татарского юношу Фахрат-бека, входившего в состав мусульманских частей русской армии. «Сардар» Паскевич, как его называли в этих полках, усиленно вербовал новобранцев в каждой завоеванной области. Под Арзрумом в его войска входили и регулярные части из тюрок, курдов, армян, греков, жителей Карабаха и других провинций. Пушкин, видимо, пожалел юного рекрута из татарского отряда, обреченного на кровавую борьбу с единоверцами. 5 июля было написано стихотворное приветствие молодому беку. «Не пленяйся бранной славой…» Восточный колорит образов здесь сочетается с проникновенным преклонением поэта перед юным и прекрасным существом, захваченным трагическими событиями:

Это один из лучших фрагментов в «ориенталиях» Пушкина.

От турецких пленных и арзрумских турок Пушкин мог слышать подробные рассказы о потрясшем весь Восток недавнем кровавом событии — разгроме Махмудом II восставших янычар. Эти старинные телохранители и вершители династических судеб Турции решили теперь фанатически защищать древний строй Оттоманской империи от «западнических» реформ султана. Вскоре Пушкин напишет одно из своих превосходнейших исторических стихотворений — «Стамбул гяуры нынче славят», в котором изобразит невиданную резню 1826 года, истребившую полновластную гвардию янычар в Константинополе, Смирне, Румелии, Сирии, Алеппо и Арзруме. Замысел задуманной Пушкиным повести о казни стрельцов, противодействовавших преобразованиям Петра, получил теперь своеобразное воплощение в этом зачине суровой восточной поэмы, где правоверный Арзрум противостоит вероломному Стамбулу. «Нововведения, затеваемые султаном, не проникли еще в Арзрум, — сообщает Пушкин в своем «Путешествии», — войско носит еще свой живописный восточный наряд. Между Арзрумом и Константинополем существует соперничество…» Этот драматический мотив смертельной розни двух политических сил и лег в основу великолепного фрагмента пушкинской поэмы о противоборствующих течениях мусульманского мира:

Эта борьба двух мировоззрений и двух воинских укладов и подняла толпу палачей «от Рущука до самой Смирны». Пушкин ввел с небольшими изменениями это стихотворение в пятую главу «Путешествия в Арзрум» под видом отрывка из одной янычарской поэмы. Невозможно было сильнее и ярче выразить политическую трагедию, раздиравшую в те годы обреченный ислам.

В лагерях поэт не переставал работать: его постоянно видели с тетрадями и записными книжками. Помимо лирики и дорожного дневника, он занят замыслами новых поэм. Слагается сюжетный вариант к раннему «Кавказскому пленнику»: русская девушка-казачка спасает пленника-черкеса. Еще сильнее увлекает тема столкновения суровых горных нравов с проповедью миссионеров; увлекает образ «черкеса-христианина», отвергающего неумолимый родовой обычай кровавой мести. Психологический конфликт от столкновения двух этических систем вызвал замечательные диалоги Гасуба-старика и юного Тазита. Младший сын горного узденя отказывается стать «могучим мстителем обид». На такой драматической внутренней антитезе строилась новая поэма.

Она давала широкий простор для воплощения новых путевых впечатлений Пушкина. Действие «Тазита» происходит в Кабарде, на берегу Терека, «вблизи развалин Татартуба», в виду Казбека и Дарьяльского ущелья:

Это уже не «закубанские равнины», а дикий, суровый, неприступный Кавказ, раскрывшийся Пушкину на крутых тропах Военно-Грузинской дороги, где он узнал быт, обряды, нравы и предания горных саклей. Верховые игры молодых чеченцев, Похороны Гасубова сына (описанные по личным наблюдениям автора над осетинским погребением в одном из аулов Кап-Коя), погребальные и венчальные обычаи «адехов», величественный пейзаж — все это воплощено в отрывке поэмы о юноше адыгейце Тазите, изгнанном из патриархальной среды своих соплеменников и гибнущем на войне.

В поэме чувствуется приток новых слов в поэтический лексикон Пушкина, восприятие целого ряда речений кавказских народностей, придающих живописность в звучность описаниям. Прелестны по своей мелодичности отдельные образы, например черкесской девушки у водопада:

Стих «Гасуба» являет высшие образцы пушкинского сочетания воздушности и энергии. Неоконченная повесть строится на глубокой проблематике враждующих мировоззрений и в этом смысле возвещает кавказские поэмы Лермонтова.