Кто-то крикнул:

— Вы националист!

— Если я националист, — возразил Чичерин, — то я националист угнетенных, националист эксплуатируемых мировым капиталом трудящихся масс России, а вы националисты капиталистического спрута, вы националисты ростовщиков и эксплуататоров.

Незадолго до войны Чичерин на некоторое время уехал в Лилль, чтобы на месте изучить и понять деятельность местных социалистов. Встречи с лилльскими лидерами не вызвали восторга, и здесь он обнаружил отвратительное мещанство и господство личных интересов. У него было достаточно оснований заявить: «Я горячо полюбил французскую рабочую среду, но правящие круги партии представлялись мне складочным местом лицемерия, карьеризма и интриг».

В Лилле его и застала мировая война.

В начале августа Чичерин выехал в Брюссель на конгресс представителей социал-демократических партий, созванный Международным социалистическим бюро. По дороге из Лилля успел заехать в Париж. Консьержка дома № 11 по rue Severo, где он жил, обещала сохранить в полном порядке все его вещи и бумаги. Захватив самое необходимое и заплатив за комнату за несколько месяцев вперед, Чичерин распрощался с любезной старушкой, которая искренне пожелала ему счастливого пути и скорейшего возвращения. Но господин Чичерин, он же Орнатский, больше не вернулся в столицу Франции. Лишь много лет спустя Париж посетит советский нарком Чичерин.

В Брюсселе Чичерин узнал, что конгресс ввиду военных действий вообще отменяется. Возвращаться во Францию не имело смысла, он устанавливает связи с русскими революционерами в Бельгии и становится членом здешней «эмигрантской комиссии», где вступает в борьбу против попыток эмигрантов-революционеров, поддавшихся военной истерии из-за ложного чувства патриотизма, оправдать войну.

Немецкие войска подошли к Брюсселю — знаменитый план Шлиффена осуществлялся пока с чисто немецкой пунктуальностью. Накануне оккупации все русские социал-демократы пешком двинулись в Голландию. Вместе с ними ушел и Чичерин. Из Голландии он вскоре перебрался в Лондон.

Слишком долгое общение с меньшевиками, привело к тому, что Чичерин не мог сразу разобраться, какую же позицию следует занимать по отношению к войне. Но в ноябре 1914 года в газете «Социал-демократ» он прочитал ленинский Манифест ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия». Манифест поразил его своей ясностью и точностью, он полностью согласился с характеристикой германской социал-демократии и других социалистических партий, вожди которых изменяли делу социализма. Сомнения возникли, когда дошел до характеристики задач, стоящих перед пролетариатом воюющих стран.

В манифесте говорилось: «В России задачами с.-д. ввиду наибольшей отсталости этой страны, не завершившей еще своей буржуазной революции, должны быть по-прежнему три основные условия последовательного демократического преобразования: демократическая республики (при полном равноправии и самоопределении всех наций), конфискация помещичьих земель и 8-часовой рабочий день. Но во всех передовых странах война ставит на очередь лозунг социалистической революции…» [6]

Ему было непонятно, почему перед пролетариатом различных стран в равных условиях войны ставятся различные задачи. Ведь у пролетариата есть только один враг — буржуазия, развязавшая чудовищную войну.

Он мужественно выступает против войны, против мутной волны шовинизма. И не случаен тот факт, что именно к нему обращаются с различными просьбами лица немецкой национальности, интернированные английскими властями в начале войны. Они твердо уверены, что этот русский интернационалист поможет им, и они не ошибаются. Он дает советы, снабжает деньгами, смело обращается к властям, доказывая их неправоту в каждом отдельном случае, и делает все это, несмотря на опасность для себя лично. Ведь мало кто в атмосфере всеобщего шовинизма и лжепатриотизма рисковал поднимать свой голос в защиту политических эмигрантов из враждующих между собой стран.

Не менее решительно выступает Чичерин и против английских социал-предателей, поправших принципы интернационализма. Его последовательная борьба находит поддержку среди рабочих. Имя Чичерина-Орнатского, русского эмигранта, становится широко известно в Великобритании.

В Лондоне Чичерин занят с утра до поздней ночи. Его можно увидеть в разных районах, вечно куда-то спешащего. Одет он был скромно, из карманов длинной, широкой поношенной крылатки постоянно торчали письма, газеты. В руках неизменный спутник — чемоданчик, набитый бумагами и книгами. Там же и знаменитое «стило», стеклянная палочка в виде карандаша, которой он писал под копирку.

Как всегда, он мало заботился о себе. Последствия сказались очень скоро: в 1915 году он перенес длительную и тяжелую болезнь кишечника.

Жил Георгий Васильевич в полутемной мансарде с единственным окном. Посредине комнаты стоял четырехугольный стол без скатерти, на столе были беспорядочно свалены книги, газеты, тарелки, объедки колбасы, тут же стояли недопитые бутылки лимонада. В углу — кровать, на которой Георгий Васильевич любил сидеть, разговаривая с посетителями. На полу вдоль стен подымались горы бумаг, писем, тетрадей, различных книг. Все покрывал густой слой пыли и лондонской копоти, самому на уборку не оставалось времени, хозяйка же не считала своей обязанностью убирать за жильцами. Впрочем, Чичерина это мало угнетало, дома он бывал редко.

Его часто можно было встретить в Британском музее, в редакциях газет и рабочих клубах, у друзей и знакомых. Неугомонный нрав гнал его к людям.

Много сил и энергии потратил он, чтобы осуществить свою идею создания Комитета помощи политическим каторжанам. Сначала предполагал заняться лишь сбором денег в пользу революционеров, томящихся в царской неволе, но вскоре комитет развернул политическую борьбу против царского режима. Чичерин, используя личное знакомство с членом палаты общин левым либералом Джозефом Кингом и его парламентскими друзьями, распространял информацию о состоянии политической борьбы в России, разоблачал царский произвол и добивался через своих друзей внесения парламентских запросов в палате общин по поводу преследования революционеров и других антидемократических действий царского правительства. Он придавал работе в комитете большое значение.

Его первым и незаменимым помощником по работе в комитете стала англичанка Бриджес-Адамс. Это была одна из тех деятельных личностей, которые всегда привлекали Чичерина. Бриджес-Адамс предоставила в распоряжение комитета свою квартиру. Здесь Чичерин принимал посетителей, сочинял листовки и воззвания.

Но деятельность в комитете была лишь частью его политической работы. «Я всеми фибрами хотел обновления всего движения», — писал он, устав от бесплодных споров с меньшевиками. Стремление к этому обновлению все больше и больше толкало к большевикам.

В мае 1915 года возник серьезный конфликт между Чичериным и Мартовым. Это было вполне закономерно, к этому шло дело. Выступая против партийной линии Ленина, Мартов предъявил редакции примиренческого издания «Наше Слово», в котором сотрудничал Чичерин, ультиматум, потребовав разрыва с Лениным и борьбы против него. Чичерин не поддержал Мартова и раскритиковал его. Самолюбивый меньшевистский лидер высокомерно пренебрег мнением Чичерина и впредь при всех случаях демонстрировал презрительное отношение к нему. Чичерин понял, что Мартову безразлична судьба партии, он озабочен лишь собственной персоной. Это живо напомнило Троцкого, к которому Георгий Васильевич питал чувство неприязни.

Встав на позицию интернационализма, Чичерин уже к началу войны начал отходить от меньшевиков, хотя окончательно и не порвал с ними. Оценка значения интернациональных связей, конечных целей революционного движения и роли пролетариата, характера будущей революции — все это было у них фальшиво, далеко от научного анализа, отдавало сектантством и дешевым фарисейством. Он высмеивал тех, кто предлагал «растащить марксистские партии по национальным квартирам». Революционер, к какой бы национальности ни принадлежал, обязан поддерживать революционное движение всех стран — к такому выводу пришел Георгий Васильевич и не уклонялся от него. Меньшевики, его недавние друзья, теперь в годы кровавой бойни, сдали остатки своих идейных позиций и выступали заодно с буржуазными партиями. Ему стыдно было признаться, что он совсем еще недавно так горячо верил в них. Остатки веры поколебала их полная солидарность с Вандервельде. Когда тот осенью 1914 года с помощью царского посла монархиста Кудашова обратился к русским социалистам в думе с призывом прекратить борьбу с царским правительством и выступить в защиту империалистической войны, меньшевики поддержали этого социал-предателя! Теперь отношения с Марковым и меньшевиками подошли к окончательному и бесповоротному разрыву, который и произошел в связи с «гвоздевской эпопеей»; Чичерин нашел эту эпопею чудовищной, а поведение меньшевиков — позорным.