Так появился Алексеенко в нашем партизанском отряде. А вскоре к нам добрались и те, кого не настигли пули фашистских карателей в ту страшную ночь. Все они стали отличными бойцами, беззаветно сражались с врагом.

Лагерь для военнопленных окружен четырьмя рядами колючей проволоки. Высота каждого ряда около четырех метров. На ночь в проволоку подается ток высокого напряжения. На вышках вокруг лагеря день и ночь стоят немецкие часовые с автоматами и пулеметами. Лагерь охраняется и с наружной стороны. Там беспрерывно патрулируют немецкие автоматчики.

Внутри лагеря вдоль южной стены глубокий, около двух метров, ров. Сюда сбрасывают трупы военнопленных, которые ежедневно десятками погибают от голода, болезней и жестоких побоев. В лагере построена высокая труба. К ней приставлена лестница, по которой гонят раздетых догола людей. Потом их сбрасывают в трубу.

В центре лагеря три длинных барака. Они набиты до отказа, и многие военнопленные ютятся под открытым небом, на сырой земле. Разутые и раздетые, опухшие от голода и побоев, люди едва передвигаются. Кажется, достаточно легкого дуновения ветра — и они упадут. И они действительно падают, и многие уже не встают.

Есть в лагере еще один барак. В нем находятся более или менее трудоспособные военнопленные. На заре их выводят группами и в сопровождении конвоя и овчарок гонят на работу. Возвращаются пленные только поздно вечером. Искалеченных, истощенных и обессилевших отделяют и переводят в общий барак. Тех, кто попал сюда, ждет неминуемая и близкая смерть.

…Темная ночь. Моросит мелкий, колючий дождик. Из отдаленного барака вышли трое и бесшумно двинулись к центру лагеря. Там к ним присоединились еще двое. Все вместе крадучись двинулись к северо-восточной окраине лагеря. Ползком, следуя друг за другом, подобрались к колючей проволоке. Гигантского телосложения человек осторожно и ловко перерезал проволоку стальными ножницами. Эти ножницы ему передали сегодня рабочие станционного депо. Они же достали и резиновые перчатки.

Рабочие ждут пленных в условленном месте.

Дождь усилился, подул холодный ветер. Когда были перерезаны три ряда проволоки, послышался сигнал «остановись»: товарищи заметили опасность. Все пятеро плотно прижались к земле, замерли. Мимо шел часовой… Он ничего не заметил. Передний, поправив резиновые перчатки, снова стал резать и отгибать проволоку, расширяя проход.

Наконец перерезана последняя проволока. И снова тревога: послышались голоса патрулей. Пленные залегли, сдерживая дыхание. Хлюпая по жидкой грязи тяжелыми сапогами, немцы подошли почти вплотную. Неужели заметили? Если они сейчас зажгут фонарь, придется часовых убить. Так было условлено заранее. Немцы, укрывшись плащ-палатками, закурили. Блеснул слабый огонек зажигалки. Постояв минуту, часовые разошлись: один — вправо, другой — влево.

Проход сделан. Четверо военнопленных выскользнули из лагеря. Пятый поднялся с земли и направился к баракам. Там его ждали товарищи.

Богатырского роста человек, проделавший проход в проволочных заграждениях, — это Кабден Калдыбаев. В ту темную дождливую ночь он вывел из лагеря смерти тридцать пять человек и пробрался с ними в леса Винницкой области, к украинским партизанам. Наш отряд пополнился целым взводом новых храбрых бойцов.

Самое сложное, самое необходимое в партизанской жизни — это четкая, налаженная связь. Разбросанные в разных концах огромного района мелкие отряды и подпольные группы должны были действовать сообща, по строго разработанному плану, для чего, разумеется, нужна регулярная информация. В отряды из подпольных организаций шло пополнение, штаб партизанского соединения регулярно передавал подполью указания с «Большой земли».

Мне много раз приходилось по приказу командования связываться с подпольем. Дело это было очень трудное. Приходилось пробираться от села к селу через кордоны полицейских и гарнизоны немецких солдат. Об одном таком задании я и хочу рассказать.

…Долго пробирались мы по Понятовскому лесу и наконец, повернув влево, увидели ленту Днепра. У заросшего кустами берега остановились, чтобы разведать подступы к реке. Наш командир Иван Кузьмич подал сигнал осторожно следовать за ним, быстро нырнул в кусты и скрылся. Я поспешил вслед, стараясь не сбиться с дороги в густых зарослях лозняка.

Чтобы не обнаружить себя, мы переговаривались, в случае надобности, на партизанском языке — условными знаками. Выйдя к самому берегу, Иван Кузьмич укрылся за стволом старого тополя, Я тихо подошел к нему и увидел недалеко от нас человека, спешившего куда-то на своей маленькой лодочке. Он стоял во весь рост на середине лодки, изредка отталкиваясь длинным шестом. Лодочник никого не замечал и плыл прямо на нас. Иван Кузьмич вышел из-за дерева и окликнул его:

— Причаливай-ка, братец, дело есть…

Лодочник растерялся, лодка качнулась.

— Сюда, сюда поворачивай! — приказывал Иван Кузьмич.

Тот молча вытащил шест из воды, зацепил им за корягу и быстро пристал к берегу. Незнакомец ловко выпрыгнул из лодки, железной цепью привязал ее за ствол дерева и подошел к нам.

— Здравствуйте, — неуверенно сказал он.

Иван Кузьмич ответил на приветствие и спросил:

— Из какого села будешь?

— Да вот из этого, — ответил он, указывая рукой в сторону села Бучак.

По нашей одежде и по оружию он, конечно, сразу догадался, кто мы такие. Особой радости от этой встречи мы не прочитали на его лице. Маленькие, глубоко посаженные глаза незнакомца поочередно ощупывали нас без любопытства, но с каким-то скрытым страхом. На все последующие вопросы Ивана Кузьмича он отвечал односложно:

— Не знаю.

— Может быть.

Мы невольно насторожились.

— Нам надо переправиться на тот берег, — сказал Иван Кузьмич.

Незнакомец молча направился к лодке, кивком головы выразив свое согласие.

Только мы отплыли от берега, как вверху показался пароход.

— Греби быстрее! — приказал Иван Кузьмич, строго глядя на лодочника.

Тот налег на весла, греб, широко разбрасывая руки и то и дело оглядываясь на пароход. Мы были в двух десятках метров от берега, когда пароход с нами поравнялся. Большие волны одна за другой накатывались на берег, били в борта нашей лодчонки. Мы положили автоматы на дно лодки, прикрыли гимнастерками кобуры пистолетов и пряжки ремней. Лодочник наблюдал за всеми нашими действиями. Видно было, что на палубе парохода много немецких офицеров и солдат. Некоторые из них рассматривают нас в бинокль.

Мы были уже у берега, но продолжали оставаться в лодке. Скоро пароход обогнул мыс у села Бучак и скрылся за поворотом. Когда выбрались на берег, Иван Кузьмич подозвал лодочника и предупредил:

— Знаешь, что тебя ждет, если ты кому-нибудь скажешь о нас?

— Знаю, — коротко ответил тот.

По дороге Иван Кузьмич заговорил о незнакомце.

— Ты заметил, Вася, какой это замкнутый и странный человек?

— Да, — ответил я и высказал предположение, которое меня волновало с первых минут встречи с этим человеком: — Сам он, наверное, не служит у оккупантов, но кто-то из его близких, пожалуй, работает на них. Может быть, брат или кум. Он, конечно, узнал, кто мы такие, и недоволен встречей. Но выбора у него не было, и он исполнил наше требование.

— Да, пожалуй, так, — мрачно согласился Иван Кузьмич. — Не переношу таких, которые ни нашим, ни вашим. Старается спасти свою шкуру, как-нибудь пережить тяжелое время. Эти люди — тоже наши враги.

Обойдя стороной деревню Комаровка, мы приблизились к селу Хоцкое. Иван Кузьмич посмотрел на часы.

— Вася, нам осталось всего два часа, — проговорил он. — А идти еще порядочно. Давай поторопимся.

Я хотел было спросить у него, сколько километров осталось нам до места назначения, но промолчал. Иван Кузьмич очень не любил и сердился, когда у него допытывались: «Куда?» «Далеко ли?» «Зачем?»… Так и шли мы молча почти всю дорогу. На западном краю показавшегося впереди села раскинулась молодая березовая роща. Здесь Иван Кузьмич велел мне дожидаться, а сам отправился в село. Вскоре он вернулся и привел с собой человека высокого роста, с орлиным носом на слегка скуластом мужественном лице. Было ему лет пятьдесят, но выглядел он молодо для своих лет, был крепким.