За последнее время в их селе участились случаи грабежа и насилий. Особенно зверствовал староста Роман Мойса.

Бывший кулак, он при советской власти скрывался где-то под чужой фамилией, но в начале войны вернулся в село. Все полицаи в селе были близкими родственниками Мойсы.

Старик умолк, задумался.

— Когда же, дети мои, Красная Армия придет? — спросил он со слезами на глазах.

— Придет, придет, отец, дай срок, — как мог, ободрял я старика.

— Дай-то бог, дай-то бог!

— Ну, диду, а не слышно что-либо в вашем селе о партизанах? — осторожно спросил Бутенко.

Старик развел руками:

— Не знаю даже, как и сказать… Хотя вот, — оживился он: — на днях Красная Армия высадила парашютистов, почти прямо над нашим селом. Переполох был. Немцы все село подняли на ноги, обыскали каждый дом, каждый уголок. Стращали, грозили… Но так и не нашли никого.

— А куда могли деваться парашютисты? — спросил я.

Старик лукаво улыбнулся и спокойно ответил:

— Кругом свои люди, не пропадут…

— Товарищ командир, время, — напомнил Бутенко.

Я посмотрел на часы — десять минут восьмого. Впереди у нас был длинный и опасный день.

Старик проводил нас. Мы попросили его никому не говорить о нашей встрече.

— Ладно, ладно, понимаю, — обещал он. — А вообще-то я здесь бываю каждый день. Если что — всегда меня найдете.

Прошло четыре дня, как я скитаюсь один в Понятовских лесах. Все товарищи мои погибли. Истерзанный, израненный, в каком-то полузабытьи я бреду по лесу, сам не зная куда. Смерть пощадила меня в бою, но еще неизвестно, что было бы лучше в моем положении: погибнуть в схватке, или пасть обессиленным в глухом, бесприютном лесу, вдали от верных товарищей. Как глупо все получилось. Отправляясь в тыл врага, мы надеялись быстро попасть в свой партизанский отряд и вместе со своими друзьями громить ненавистных оккупантов. «Большая земля» щедро снабдила нас всем необходимым. Мы везли с собой радиостанцию, секретное оружие, словом, все, что было необходимо для развертывания активных партизанских действий.

Приземлились мы удачно и в условленном месте ждали проводника. Мы знали его. Это был Минько, житель одной из приднепровских деревень, помогавший нашим партизанам. Он должен был выйти к северной опушке леса, встретиться с нами и указать дальнейший маршрут. Нас в группе — немного, всего пять человек: радистка Лена, минер-инструктор Михаил, партизаны Крикуненко, Овчаренко и я — их командир. Если все обойдется благополучно, уже сегодня в ночь мы будем в отряде. Скорее бы появлялся Минько. И вот он появился. А за ним… целая орава фашистов.

— Товарищ командир! — взволнованно доложил Овчаренко, посланный на опушку леса для встречи с проводником. — Сюда идут немцы.

— А где же Минько? — спросил я.

— И он с ними, — пожал плечами Овчаренко, — с винтовкой. Видно, ведет на нас карателей.

Надо было срочно принимать меры. Уйти днем от преследователей очень трудно и даже невозможно. Принимаем решение задержать карателей до вечера, вступить с ними в бой. Ясно, что предатель Минько постарается пойти на хитрость, чтобы выманить партизан из леса. Надо перехитрить его. Приказываю минеру быстро заминировать небольшую полянку, а остальным отойти в глубь леса и укрыться за деревьями. Эта поляна — место нашей условленной встречи с проводником. Что ж, встретим его с «гостями» как полагается, по-партизански.

Лежа под деревом, я думал о том, как и почему наш проводник оказался заодно с карателями. Мысленно ругал я подпольщиков, доверившихся этому человеку. Как они могли под личиной «патриота» не разглядеть нашего смертельного врага? Мне приходилось встречаться с Минько и раньше. Не скажу, чтобы он вызывал какие-либо подозрения. Наоборот, он всегда старательно выполнял все поручения партизан. Только много позже, захватив документы немецкой комендатуры, мы до конца узнали, что представлял из себя этот человек. Минько давно служил немцам и именно по их заданию поддерживал связь с партизанами.

И вот наша маленькая группа должна была стать первой жертвой гнусного предателя. Проведав о нашем прибытии с «Большой земли», оккупанты справедливо рассчитывали заполучить важные сведения, так необходимые им для успешной борьбы с партизанами. Мы сразу поняли это, увидев, как торопятся каратели поскорее захватить нас в свои руки. Целый взвод фашистов с винтовками и автоматами наперевес высыпал на край лесной поляны. От группы отделился Минько. Он был в черной шинели полицая, ловко сидевшей на нем.

— Партизаны, — громко крикнул предатель, — сдавайтесь! Все равно от нас не уйдете. Не будете сопротивляться — сохраним жизнь.

Мы молчали. Предатель еще раз повторил свое требование. Не дождавшись ответа, фашистский офицер подал какую-то команду, и каратели бросились вперед. Одна за другой взорвались мины, застрочили наши автоматы. Немцы отхлынули, оставив на поляне убитых и раненых. Тут же из-за деревьев хлестнул по нас ручной пулемет, в нашу сторону полетели гранаты. Я приказал своим товарищам с боем отходить в лес. Но тут меня остановил Овчаренко.

— Смотрите, — кричал он, указывая в сторону фашистов, — видите, этот гад за деревом прячется. Не уйду, пока не прикончу его!

Овчаренко дал длинную очередь — и черная фигура предателя неловко качнулась из-за дерева — он рухнул в пыльную траву. На секунду показалась голова немецкого офицера, и я сразил его. Овчаренко радостно вскрикнул, вскочил с земли, застрочил из автомата. В ту же минуту его прошила немецкая пулеметная очередь. Непредвиденная задержка стоила нам жизни товарища. Я тихо отполз за толстое дерево и, пригнувшись, побежал догонять своих. То, что я увидел, поразило меня: убит минер Миша, радистка ранена в ногу и сильно хромает.

— Прикрой нас, — попросил я Крикуненко, — подбежал к радистке, снял с нее тяжелый ящик радиостанции. — Давай я понесу. С такой тяжестью ты не дойдешь.

От дерева, за которым укрылся Крикуненко, послышался стон. Я подбежал к другу. Сквозь левый рукав его пиджака сочилась кровь. Вокруг густо щелкали пули, и я подумал, что в любую секунду могу быть также ранен и даже убит. Положение, в котором мы оказались, было тяжелым.

— Ничего, — сквозь зубы сказал Крикуненко, — чуть зацепило левую руку. Правая цела, так что я могу стрелять и кидать гранаты.

— Надо уходить, — торопил я товарища. — Под таким огнем мы долго не выдержим и зря погибнем. Будем подстреливать их поодиночке.

— Хорошо, идем. Сейчас я угощу гадов хорошенько, — Крикуненко приподнялся и ловко метнул в фашистов одну за другой три гранаты. Послышались озлобленные крики, ругань.

Пользуясь замешательством врагов, мы стали отходить. Шагов через пятьдесят наткнулись на мертвую радистку. Она лежала у подножья гнилого пня, крепко сжимая маленькими руками пистолет. Крикуненко склонился над девушкой, взял пистолет, прикрыл ее лицо.

— Прощай, Лена, прощай, — с дрожью в голосе проговорил Крикуненко и зло погрозил фашистам большим узловатым кулаком.

Пули свистели над нашими головами, осыпая нас сбитыми с деревьев ветвями.

— Идем, — снова поторопил я Крикуненко, — иначе попадем в ловушку.

— Нет, — возразил Крикуненко, — идти придется тебе одному. Беги, пока нас не окружили. Я останусь и задержу их.

В совете Крикуненко было много разумного. Кто-то из нас должен был добраться до отряда, доставить радиостанцию, сообщить наконец, в какую страшную беду мы попали. Но я не мог оставить раненого товарища одного. Мы укрылись за деревьями и открыли ожесточенный огонь по преследователям, а когда каратели немного приутихли, поднялись и побежали по лесу. В небольшом овраге зарыли свертки с бесшумными пистолетами. Это оружие давно уже просили с «Большой земли» наши партизаны, и мы старались, чтобы оно не попало в руки оккупантов. Радиостанцию решили нести с собой.

Едва мы покинули овраг, за нами снова раздались выстрелы. Неужели не удастся уйти от карателей? Задерживаемся на мгновение, отстреливаемся и снова отступаем. У нас еще достаточно гранат и патронов, но мы только двое, и один из нас ранен. Крикуненко старается не подавать вида, крепится, но я знаю, что ему тяжело. Рукав пиджака потемнел от крови, лицо побледнело, глаза лихорадочно блестят. Если фашисты не прекратят погони, мы не выдержим. Скорее бы стемнело.