Так и произошло.

Наш Поразительный Властелин часто воспевал транспарентность нравов в политике, а ничего более прозрачного, чем герцог де Сабле, он отыскать не смог бы: тот вечно пропускал его на полшага вперед, имея талант всегда держаться чуть позади и радея о неукоснительном сего призвания осуществлении. Изгнанный из правительства короля Ширака, коего с тех пор не уставал проклинать, он примкнул к сторонникам Нашего Величества и в качестве воздаяния получил дворец Матиньон. Герцог де Сабле вид имел нижайшего из смиренных, а одевался и выглядел, как рядовой руководитель среднего звена: волосы разделены хорошо прочерченным пробором, но одна черная как смоль прядка падает на глаз и кустистую бровь. Сын нотариуса-голлиста, воспитывавшийся у иезуитов в графстве Мэн, он слыл очень деловым человеком, всегда оставаясь на своем месте. Любил джаз, гусиный паштет, белые носки и все гаэльское (очевидно, путая обитателей Уэльса с галлами).

С такими талантами стратега мог ли он возвести на должную высоту вверенное его попечению правительство? Навряд ли. Его Величество обо всем позаботился сам, он дал ему уже прошнурованную команду, где тонко сочетались все цвета и возрасты, как это делается в газетках, рекламирующих звезд, поскольку разнообразие лиц украшает любое издание.

Все существо герцога де Сабле свидетельствовало, что им удобно управлять, он с радостью примет из рук Нашего Предусмотрительного Государя весь шампур с нанизанными на него министрами и постарается, как сумеет, гармонично свести их партитуры в общую симфонию власти, проследив, чтобы оркестр не играл мимо нот. Шампур являл совершенное сочетание, в коем представлены все слои общества. На одном конце — известная фигура, герцог Бордоский, выплывший на поверхность при крушении прежнего порядка и едва отдышавшийся после годичной ссылки в Канаду, где имел дело с Судебным ведомством, отдуваясь за финансовые плутни предыдущего монарха, в то время объявленного неприкасаемым. Там, на Дальнем Севере, он обрел новую веру и возлюбил планету: скорбел, видя, как тают иглу, в Скалистых горах оплакивал агонию хвойных лесов, гибнущих от нашествия паразитов, поскольку зимы там стали недостаточно морозными. Вернувшись в родной город и быстренько заняв место помощника бургомистра, он начал с кампании по запуску в лес партии майских жуков, которым предписывалось пожрать мерзких букашек-вредителей. Он неизменно носил костюм, но ездил на велосипеде: ныне герцог Бордоский искал популярности, коей ему всегда не хватало. Наш Монарх отправил его в большое суетливое министерство, где под экологическим соусом могли всякого обуть и вмешивались во что ни попадя.

С другого конца шампура к министрам под сенью Правосудия присоседилась приемная дочь Нашего Сострадательного Величества, баронесса д’Ати, поскольку на традиционных групповых фото сотрудников этого министерства среди угольно-черных мужских костюмов полагались вкрапления ярких женских платьев, что освежало общую картину и делало ее привлекательнее на взгляд. Жизненный путь баронессы д’Ати изобиловал эпизодами, трогавшими сердце Повелителя: такие сюжеты исторгли бы слезы у чувствительных душ, как некогда чтение «Двух сироток» на сон грядущий. Достоинство, воля, воздаяние за труды праведные — баронесса была воплощением всего этого, живым укором врожденной лени людского стада, над которым любая работа тяготела, как постылое бремя, ежели имелась в наличии, а еще более — когда ее вдруг не оказывалось. «Ах! — восклицали эти нерадивые. — Надо бы написать историю рабства, начиная с его отмены…» Такая предрасположенность к унылому брюзжанию возмущала обитателей Дворца, и они превозносили до небес самоотверженную деятельность баронессы, сей образец высокого воодушевления.

В ней, мавританке с берегов Соны, было что-то хищное, поговаривали даже, что у нее зубы великоваты — и те, что внутри, и которые торчат снаружи. Ее происхождение, ее женственность, нежный для такого полновластного министерства возраст — все, что бы другую стесняло, ей служило к вящей раскованности. Обращаясь к собственному прошлому, баронесса роняла маленькие перлы: «Можно быть бедным и притом счастливым», — это в поучение тем миллионам бедолаг, что погрязали в нищете, не имея иных надежд, кроме лотереи «Евромиллион», поскольку никто не хотел их брать на работу, даже гребцами на каторжные галеры. Баронесса доказывала им, что тоже вышла из низов, ютилась в городке Приозерном близ Шалона с десятком братьев и сестер (впрочем, иные газеты насчитывали их одиннадцать или даже двенадцать) — целой гурьбой птенцов, которых пришлось выкармливать ее родителям, так и не научившимся грамоте. Еще в школе, положим, не вовсе государственной — кармелитской, носящей судьбоносное название «Школа Долга», юная баронесса советовала соученицам открыть душу истине, а во время уроков катехизиса читала им суры Корана. Однако стоит проследить, как девочка карабкалась по ступеням карьеры с нетерпением, присущим неистовой натуре. В пятнадцать лет ее уже отметили как лучшую продавщицу жидкой пены для ванн и освежающих лосьонов для дамской кожи: так она зарабатывала деньги на обучение на экономическом факультете в Дижоне; затем она прослужила какое-то время ночной сиделкой, носила горшки за золотушными больными, еще поторговала в супермаркете, в колбасной секции. Приобвыкнув навязывать покупателям свой товар и обивать пороги, она с толком воспользовалась полученными навыками, но уже у других, куда более впечатляющих дверей. Принялась писать письма сильным мира сего, их потрясала и ослепляла ее уверенность в собственных силах. И вот, получив судейскую должность, она стала добиваться высшей чести быть допущенной трудиться под началом Нашего Суверена, причем тогда, когда он еще только претендовал на престолонаследие. Он признал в ней сходство с собой и удочерил ее.

Первое правительство этого царствования по расположению действующих лиц походило на узор ковра; все живописные объемы и мотивы, все оттенки и сочетания цветов были сбалансированы. Но не надо пока вглядываться слишком пристально: мы еще успеем вникнуть в соотношение разных фигур по мере появления их на исторической сцене — разумеется, при условии, что они и впрямь туда попадут. По сути, средоточием власти оказались не дворцы, государством для сего предназначенные: ныне могущество угнездилось лишь в королевских палатах, причем не иначе как в непосредственной близости от Повелителя. Один лишь вид Монарха вызывал у его придворных небывалый приток сил, круг их разрастался и иерархизировался, подобно популяции клоачных крыс: если для этих чувствительных тварей благосостояние определяется близостью к воде, то здесь, во Дворце, источником живительной влаги служил императорский кабинет, где решалось, чьи советы важнее. Самые влиятельные консультанты занимали тот же этаж, что и Его Величество, а среди них спор уже шел за большую или меньшую близость к главной двери.

Среди этого народца и впрямь попадались фавориты, чей фавор оказывался посущественней, нежели у прочих. Именно на них Его Конструктивное Величество мог положиться и немного отдохнуть душой. Два главных любимца, как пара симметрично установленных подставок для книг, располагались по бокам святилища, где принимались основополагающие решения. Глядя на Дворец со стороны аккуратно подстриженных аллеек парка, справа от Государя в угловом кабинете мы бы обнаружили кардинала де Геана, сменившего там герцога де Вильпена, что занимал такой же пост в предыдущее царствование, но кардинал не обладал столь эффектной наружностью, как господин герцог: он был сер, как дождливое небо над Ла-Маншем. Плоды тридцатилетней службы в государственных подземельях и бункерах, где вся механика действий была им досконально изучена, Его Преосвященство предоставил в полное распоряжение своему Государю, которым он восхищался еще давно, имея счастье споспешествовать деяниям будущего Монарха в Полицейском ведомстве, а также во времена кампании по завоеванию престола. Безостановочное галопирование Суверена, перескакивающего, подобно некой блохе, от одного подданного к другому и с одной темы на другую, оказывало магическое действие на кардинала, недвижно застывшего в тени кулис, но при этом, надобно подчеркнуть, неизменно очарованного происходящим на сцене.