У Сабрины вырвался протяжный вздох; именно этот вопрос незримо присутствовал во всех их беседах в течение всех тех дней, что они провели вместе.

— Знаешь, я все время о них думаю. Когда ты мне показала фотографии из альбома, у меня было такое чувство, что я не выдержу — так мне хотелось прижать их к себе, услышать их голоса, то, как они болтают, перебивая и чуть не заглушая друг друга, такие взволнованные, такие довольные тем, что живут на этом свете… Господи, Сабрина, я так по ним скучаю, мне так одиноко без них… знаешь, как-то раз в Лондоне у Габриэль вышла размолвка с Бруком, она приехала ко мне, села ко мне на колени, и я, не подумав, брякнула: «Ну, успокойся, моя милая, милая Пенни…». Ах, почему я сразу не вернулась домой, зачем отправилась на яхте на морскую прогулку…

— Пофлиртую напоследок, — напомнила Сабрина, хотя понимала, что напоминать об этом сейчас жестоко по отношению к сестре.

— Я знаю, знаю, но мне казалось, что можно получить все сразу. Казалось, все можно отложить на чуть-чуть, потом еще на чуть-чуть, и ничего от этого не изменится, и не придется потом за все платить. Это, конечно, была еще одна фантазия, но я не позволяла себе об этом задумываться, потому что мне не хотелось возвращаться к прошлой жизни и снова становиться самой собой. Потому что такой я себе не нравилась. Но, несмотря на это, я любила своих детей и не забывала о них, даже лишившись памяти. В глубине души я чувствовала, что они все время со мной. Как-то раз в Эксе я встретила группу школьников на экскурсии. Одна девочка отстала от класса, и я взялась ее проводить. Я невольно назвала ее Пенни. Она спросила, почему я это сделала, а я сама не знала, почему, но подумала… и еще сказала об этом Максу… что так, наверное, зовут мою дочь. Когда я пришла в себя и мы стали разговаривать, он сказал мне, что я не была замужем… и это, разумеется, была правда, насколько ему было известно, потому что он думал, что я — это ты… но, встретив ту маленькую девочку, я решила, что он либо солгал мне, либо выдумал. В другой раз я сказала Леону, что Клифф всегда старался сделать так, чтобы я непременно обнаружила у него в комнате радиоприемник, который он откуда-то притащил. Все это было так странно, и я подумала, что у меня, видимо, есть сын, которого зовут Клифф. Я как-то раз даже вспомнила имя Гарта.

Официант ловко расставил на столе заказанные блюда, хотя они склонились друг к другу так, что между ними почти не оставалось свободного места. Он бросил мельком взгляд на два одинаковых, таких красивых лица и поразился, что таких женщин может быть две, но, не став задерживаться, налил вина в бокалы и отошел. Он с пониманием относился к посетителям, что пришли поговорить по душам.

— Я даже не уверена, что хочу жить в Америке. Знаешь, я могла бы жить во Франции, вместе с Леоном, Пенни и Клиффом. Этого хочет Леон. Он хочет, чтобы у нас были еще дети… я тоже хочу… но я хочу, чтобы Пенни и Клифф были со мной.

Эти слова раздавались в тишине, и, словно удары молота, они разбивали идиллические представления о жизни Сабрины вдребезги. Она оцепенела, словно уберечь свою жизнь можно было, лишь запретив себе какие бы то ни было чувства. Откинувшись на спинку стула, она отпила из бокала с вином и бесстрастным взглядом посмотрела на Стефани.

— И что ты им скажешь?

Стефани залилась румянцем.

— Я думала… Я думала, ты…

— Все им скажу вместо тебя? Нет. Этого я делать не стану. Или ты думала, что я тихонько отойду в сторону, чтобы освободить тебе место? Но они — не куклы, которых можно то и дело передавать из рук в руки, в зависимости от того, какой сегодня день недели, от того, что нам это удобно. Однажды мы уже обвели их вокруг пальца, и Гарту понадобилось немало времени, чтобы свыкнуться с этим, а если ты хочешь обмануть их во второй раз, то я не желаю в этом участвовать. Я люблю его, Стефани, люблю их всех, не представляю себе жизни без них, но даже если бы это было не так… Боже милостивый, нельзя же так обходиться с людьми, словно это оловянные солдатики!

— Ты ведь говорила, что Пенни и Клифф еще ни о чем не знают.

— Не в этом дело. Это люди, а не игрушки, и нельзя вести себя с ними, словно это не так. Кроме того, за последний год они повзрослели. Может быть, поначалу такой номер и пройдет, но в конце концов обман раскроется. Как и большинство детей, они все еще заняты собой, но они умны, любопытны и полны любви. Они многое видят, ко многому прислушиваются, пытаются сопоставлять увиденное и услышанное со своими представлениями. А через какое-то время они начинают задавать множество вопросов, на которые очень сложно отвечать. Стефани, я ведь их хорошо знаю! И я не допущу, чтобы им причинили боль!

— Тыне допустишь, чтобы им причинили боль! Они же мои, а не твои дети! Ты же сказала, что они не куклы, которых можно то и дело передавать с рук на руки… да кто ты такая, чтобы говорить мне,что ты их хорошо знаешь, как будто ты можешь как ни в чем не бывало явиться в семью, занять мое место и заменить им мать…

— Я и есть их мать, — ледяным тоном ответила Сабрина. — И я действительно явилась в семью и заняла твое место. Я сделала то, о чем ты меня просила.

Стефани задрожала всем телом. Она рывком отодвинула блюдо, к которому даже не притронулась. Уголки ее губ грустно поникли.

— Значит, это мне и придется им сказать, да? Что их матери захотелось побыть кем-то еще и… она их бросила.

Отчаянные нотки в голосе сестры умерили пыл Сабрины, и ее душа невольно потянулась к Стефани, желая утешить ее. Но рука ее так и осталась лежать на коленях. Соперница моя, любовь моя, мелькнула у нее та же мысль, что и в Везле. Они сидели друг против друга, словно были чужими.

— Да, — без обиняков ответила она. — Именно это тебе и нужно будет им сказать.

— Но наверняка ведь можно придумать какой-нибудь способ сказать обо всем так, чтобы это звучало не так ужасно… — Стефани в отчаянии сжала руки, мысли лихорадочно теснились у нее в голове. — Обязательно должен быть способ объяснить, чтобы они все поняли. У каждого бывают безумные мысли. Наверное, они смогут это понять. Дети всегда думают о вещах, которые кажутся безумными и уму непостижимыми… если бы мне удалось дать им почувствовать, что я испытывала в то время, уверена, они простили бы меня. Такое прощение далось бы им непросто, но они бы меня простили, простили, я уверена.

Она посмотрела на свои руки.

— Нет, наверное, не простили бы. Наверное, они просто не смогли бы этого сделать. Они потеряли бы веру во все, в доброту своей матери… — Бросив взгляд на Сабрину, она поправилась: — …обеих матерей.Они возненавидели бы нас обеих, правда? Дети верят, что в мире все устроено надежно и предсказуемо, и, если бы я им сказала, что сделала, что мыобе сделали, они решили бы, что мир сошел с ума. Что в нем больше нет ничего надежного. Что в нем не на что и не на кого больше рассчитывать.

Вокруг слышались обрывки приглушенных разговоров, время от времени раздавался смех, звон бокалов, кто-то произносил тост, с кухни доносился звон посуды. Однако за столиком Сабрины и Стефани царила тишина. Они сидели совсем рядом, но Сабрине казалось, что они отдаляются друг от друга все быстрее и быстрее, словно в фильме, который прокручивается в ускоренном темпе обратно. Совсем скоро они превратятся в крохотные точки, что больше уже не способны узнать друг друга. Она не знала, как этому помешать; ей казалось — они бессильны, и единственное, что остается, — наблюдать, как точки становятся все меньше и меньше, пока не исчезнут.

Стефани поерзала на стуле.

— Но я обязана им обо всем рассказать, правда? Поверенный Дентона отправится в полицию, и вся эта история выплывет наружу. Все узнают, что я жива… я хочу сказать, что Сабрина Лонгуорт жива… и Пенни с Клиффом узнают об этом по телевидению, либо из газет, либо от людей… если я сама им все не расскажу. Либо от тебя. — Она посмотрела на Сабрину. — Но ты сказала, что не станешь этого делать. А я не смогу попросить тебя об этом. Попросить сказать им, что ты не их мать.