Она мысленно представила себе улыбку Гарта, когда Стефани открыла ему дверь в номер. Она сидела в спальне, мысленно представляя себе его улыбку, чувствуя всем телом прикосновение его рук. Ах, любовь моя, прости меня. Все так запуталось… единственное, что осталось простым, — это моя любовь к тебе, но я не могу отделить ее от всего остального. Прости меня, прости! Я люблю тебя.

Увлекая детей за собой, Александра решительно вошла в кафе и, самовольно заняв понравившуюся ей кабинку, с надменным видом приказала официантам принести меню, содовую и кофе с молоком. Всем своим видом излучая энергию, она завладела вниманием детей. Она стала рассказывать им невероятные истории о фокусах, рекламных плакатах, которыми были увешаны стены; о том, как у одного официанта появился большой красный нос, почему владелец кафе всегда высовывается из двери, ведущей на кухню, но никогда не выходит в зал, почему у пса, свернувшегося калачиком в углу, такой угрюмый вид. Она без остановки придумывала для них все новые истории и чувствовала себя совершенно измученной, но при взгляде на детей, слушавших ее с открытыми ртами, ее охватывала неизъяснимая радость. Она продолжала рассказывать, а про себя недоумевала, почему именно сегодня фокусник решил опоздать, хотя в предыдущие дни отличался пунктуальностью.

Стоя на улице, Стефани смотрела через стекло на детей, сидевших к ней спиной и наклонившихся вперед, поближе к Александре. Пенни то и дело подпрыгивала на стуле; она и раньше так делала всякий раз, когда что-нибудь приводило ее в особый восторг, мелькнула у Стефани мысль. Минуты текли, толпа обходила ее с обеих сторон. Парочки прогуливались вдоль Сены или отдыхали на скамейках, подкрепляясь снедью из бумажных пакетов. Глядя через стекло, Стефани видела, как Александра что-то говорит, не останавливаясь и то и дело поглядывая на смеющиеся лица детей. Вот они живо вскинули головы, когда к их столику подошел мужчина с рыжими усами, в смокинге и цилиндре. Держа в руках большую плетеную корзину, он что-то сказал Пенни и Клиффу, затем помахал над корзиной рукой в белой перчатке, и через мгновение на голове у Пенни появилась шляпка, украшенная яркими, разноцветными перьями. Широко раскрыв глаза от изумления, Пенни подняла руку, чтобы потрогать шляпу, потом сняла ее, и они с Клиффом принялись вертеть ее в разные стороны, заглядывая внутрь и пытаясь разгадать секрет фокуса. Точь-в-точь как их отец, подумала Стефани. Он ведь считает, что все должно иметь свое объяснение. Но тут она поймала их восторженный, смеющийся взгляд, устремленный на Александру и фокусника, и поняла, что они верят и в волшебство.

Она прижала руки к теплому оконному стеклу и почувствовала себя чужой. Вот она стоит на улице и через стекло вглядывается в то, что происходит внутри. Она не слышит, о чем говорят ее дети, поэтому не может посмеяться или изумиться, восхититься вместе с ними. Но я же не чужая им, мелькнула у нее мысль; я их мать. Она повторила последнюю фразу вслух.

— Я их мать. Они любят меня. Я их мать. Я их мать.

И все-таки она продолжала стоять так на улице. Стекло отделяло ее от них, их мыслей, их радостного возбуждения, оживленной болтовни с фокусником и Александрой. Откуда они знают Александру? Ах да, Сабрина говорила, что та была в Эванстоне. А как она там оказалась? Этого Сабрина не сказала. Наверное, пока Стефани не было, произошло что-то еще, и еще — десятки, сотни событий… которых, возможно, было так много, что она никогда всего не узнает, да и не сможет узнать.

Я больше не являюсь частью их жизни. И винить в этом мне некого, кроме самой себя. Я выбрала для себя другую жизнь, даже не подумав о том, что могу их потерять.

Но я еще могу к ним вернуться, могу снова стать для них в жизни всем, снова стать им настоящей матерью, я знаю, что смогу это сделать. Просто для этого понадобится время, и мне нужно будет вести себя с ними на редкость деликатно…

А что, если у меня ничего не получится? Что, если я так изменилась… или они так изменились… что они сразу поймут, что я чужая? Как я все это объясню?

А может, ничего и не надо будет объяснять. Я просто возьму и скажу, как сильно я их люблю и как жалею о том, что в свое время их бросила. Разве этого не будет достаточно?

У нее навернулись слезы на глаза, и дети стали видны, словно в тумане. Если сказать своим детям, что ты их любишь, этого должно быть достаточно. Любви достаточно, чтобы сгладить все невзгоды.

А если нет…

Круто повернувшись, она пошла обратно той же дорогой, понурив голову; по щекам струились слезы. Стоя в нескольких футах поодаль и наблюдая за ней, Гарт подошел, взял ее за руку и крепко сжал. Теперь у нее не оставалось иного выбора, как пойти с ним в гостиницу.

— Где она?

Не переставая плакать, Стефани даже не расслышала, что он сказал.

— Что?

— Сабрина. Где она?

Она бросила на него безумный взгляд.

— О чем ты говоришь?

— Ты отлично знаешь, о чем я говорю, черт побери! Господи, Стефани, неужели ты все еще думаешь, что вам удастся снова меня одурачить? — Резко остановившись, он посмотрел ей прямо в глаза, горевшие безумным огнем. Вот Стефани. Настоящая Стефани. Но Сабрина заменяла ему Стефани в течение такого долгого времени, была единственной женщиной, которую он…

Сейчас я не могу об этом думать.

Он направился дальше, чуть ли не волоча Стефани следом за собой.

— Вам обеим удалось сделать так, что все это время считалось, будто тебя нет в живых. Но больше в ваших дурацких шутках я участвовать не намерен.

— Постой, ты ошибаешься. — Ее охватило непередаваемое облегчение. Он все знает. Ей ни о чем не нужно ему рассказывать. — Сабрина не…

— Ошибаюсь? Выходит, это не ты сделала так, что все считали тебя мертвой? Не ты жила другой жизнью весь прошлый год? А Сабрина, значит, не повеселилась, одурачив меня, пойдя на очередной обман, кстати на редкость удачный? В течение последних двух недель она каждый вечер звонила мне и все время лгала, рассказывая о том, что делает и с кем проводит время. — От гнева голос его задрожал. — Ложь… Господи, как вы обе в ней преуспели! А теперь тебе понадобилось что-то еще, и ты решила «воскреснуть». Год назад ты хотела уйти из семьи, и в конце концов ушла. Ты сделала, черт побери, все, что хотела, а теперь тебе, значит, понадобилось что-то еще. Ну и что же? Если ты хотя бы на секунду подумала отнять у меня детей…

— Отпусти руку! Мне больно!

— У тебя нет права говорить о боли. — Остановившись у железной ограды, тянувшейся вдоль берега Сены, он, придержав, заставил ее встать перед собой и снова принялся вглядываться в ее лицо. Как две капли воды похожа на Сабрину. Невероятно, подумал он; даже сейчас ее вполне можно принять за Сабрину. И все же было в ней что-то такое, что говорило, что это Стефани, женщина, которую он не любит, женщина, которую должен презирать за все, что она сделала.

Она попыталась вновь высвободить пальцы.

— У меня и в мыслях не было причинять тебе боль. Мне просто хотелось вырваться на свободу, начать новую жизнь… Я не была счастлива… ты знал это!.. но мне хотелось вырваться всего на несколько дней. Мне казалось, через неделю я вернусь обратно, и мы снова попытаемся наладить наши отношения. У меня и в мыслях не было причинять тебе боль!

— Для этого ты выбрала довольно своеобразный способ. — Он чуть разжал руку, которой держал ее за локоть. — Но тебя никто ни к чему не принуждал. Ты сама выбрала свой путь в жизни, сама прошла его, и теперь все кончено. А если ты вернулась, чтобы забрать Пенни и Клиффа, то забудь об этом. Они останутся со мной. Не знаю, чем ты занималась в течение года, так же как не знаю, с кем ты их провела, но за все это время ты не удосужилась ни позвонить, ни написать своим детям, а если говорить обо мне… или, пожалуй, о судье, если уж на то пошло… то это автоматически лишает тебя всех прав на них. Ты меня слушаешь? Смотри на меня, черт побери! Сейчас они для меня дороже всего на свете, и я постараюсь сделать так, чтобы они ни о чем не узнали: ни ты, ни Сабрина ничего им не скажете. Господи, какие вы все-таки сучки — взяли и решили поиграть с детьми, которые любили вас и во всем на вас полагались…