ХУДОЖНИК. Что же тебя смутило, Певи?

ПЕВИ. Мне показалось, что сегодня я встретила её на набережной, когда шла с репетиции из филармонии.

ХУДОЖНИК. Почему же ты молчала до сих пор?

ПЕВИ. Сама не знаю. Я так обрадовалась, что испугалась, как бы потом не разочароваться. А вдруг это не она.

ХУДОЖНИК. Ты перепутала, девочка.

ПЕВИ. Наверное. Теперь мне уже кажется, что я встретила не только её, но и вас вместе с ней, господин Профессор.

ХУДОЖНИК. А ты к ней обратилась по имени?

ПЕВИ. Да.

ХУДОЖНИК. И что она тебе ответила?

ПЕВИ. В том-то и дело, что ничего. Пожала плечами и виновато улыбнулась.

ХУДОЖНИК. К сожалению, ты ошиблась. Мать Августа умерла. И никто не воскресает, девочка.

ПЕВИ. Прости, папа, я тебя расстроила?

ХУДОЖНИК. Ничего, ничего. Иди спать. Спокойной ночи.

ПЕВИ. Спокойной ночи, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. Спокойной ночи.

ХУДОЖНИК. У нее навязчивая идея. Ей кажется, что женщина, умершая много лет назад, жива. И она постоянно её где-нибудь встречает. Но человек живет один раз.

ПРОФЕССОР. Однако, один и тот же случай возвращается к человеку дважды. И редко у кого хватает фантазии вырваться из замкнутого круга, созданного случаем.

ХУДОЖНИК. Но я получил справку из клиники, что она умерла.

ПРОФЕССОР. Но ведь вы не были на её могиле?

ХУДОЖНИК. Но она находилась в сумасшедшем доме где-то в Сибири. И там их хоронили варварским способом без всяких могил.

ПРОФЕССОР. Да, это верно. Их не хоронили, а просто зарывали в землю.

ХУДОЖНИК. Я бы очень хотел, чтобы мы с вами были незнакомыми людьми. На незнакомых людей не давит груз прошлого. И они не связаны обязанностью вспоминать одно и то же.

ПРОФЕССОР. Но зато их исповеди друг перед другом лишены достоверности.

ХУДОЖНИК. В них нет мести.

ПРОФЕССОР. Но мы с вами знакомы давно.

ХУДОЖНИК. К сожалению, господин Профессор, к сожалению. Из огромного моря фактов мы выбираем те, которые создали сами. Эти факты и есть наше обвинение и наше беспомощное алиби.

ПРОФЕССОР. Скорее обвинение, чем алиби. Но вам, господин Художник, нравится тусклый свет воспоминаний.

ХУДОЖНИК. Вы посторонний человек. Вы уйдете со своими проблемами, а я погружусь в свои. Главное, меня не беспокоит ваша жизнь, а вас не может беспокоить моя. Но вы видели, какими счастливыми глазами смотрела девочка, думая, что эта женщина жива.

ПРОФЕССОР. Да.

ХУДОЖНИК. А с чем приехали вы? Несколько лет назад… К старости кисть становится всё менее послушной. На меня работало имя, но краски уже сопротивлялись. Я клал один цвет, а ложился другой.

ПРОФЕССОР. Краски начали мстить?

ХУДОЖНИК. Это был внезапный кризис.

ПРОФЕССОР. Вы сказали — несколько лет назад…

ХУДОЖНИК. Да, сказал. В минуту творческой слабости рядом со мной оказалась Певи. Не понимаю почему, но я ей рассказал историю семьи Августа.

ПРОФЕССОР. Конечно, без лишних подробностей…

ХУДОЖНИК. Сначала судьба поступила слишком щедро — она соединила этих двух людей — женщину совершенной красоты и художника божественного дарования. Возможно, отец Августа не понял бы вечной тайны искусства, если бы рядом с ним не оказалась Мона, а красота Моны, наверное, растворилась бы в ежедневной суете, когда бы она вышла замуж не за Гения, а за обычного человека. Но, оказавшись вместе, они стали упреком советскому обществу, в котором главным законом была зависть… Гении в таком обществе обречены… Обречено всё совершенное… И он, и Мона были обречены за свое совершенство. Этот прекрасный портрет Моны Гений написал за несколько дней до своего ареста. Он написал его здесь, в моём доме…

ПРОФЕССОР. Почему вы его тоже не называете по имени?

ХУДОЖНИК. Нет, нет. Ни в коем случае этого делать нельзя. Мы с вами не знаем его настоящего имени. Это он так назывался, пока был среди нас… Я никогда не обращался к нему по имени. Я называл его только Гением. Даже в третьем лице. Если кто-нибудь звонил, спрашивал или говорили о нём… Я и теперь не могу произнести его имя. Мне даже кажется, что я этого имени и не знал. Я знаю, что он был Гением. Это я знаю, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. Мне очень обидно, что портрет Моны висит в вашем доме…

ХУДОЖНИК. Не забирайте его, я вас умоляю.

ПРОФЕССОР. Вы всё еще ее любите?

ХУДОЖНИК. Не смейте, не смейте меня об этом спрашивать. Вы были лечащим врачом Моны, и это не позволяет мне думать о вас дурно… Послушайте, что было дальше… Певи училась на втором курсе консерватории. Она часто ездила за границу и очень хотела разыскать их сына.

ПРОФЕССОР. Видимо, Певи понимала, что вам одному не справиться со своей болью. Талантливые дети очень рано чувствуют, какое проклятие они унаследовали от родителей.

ХУДОЖНИК. У Певи странный характер. Она перед всеми чувствует себя виноватой, перед Виктором, передо мной, даже перед миром, потому что он сотворен так уродливо… Певи была уверена, что Август одинок и она сделает его счастливым… Два года она колесила и наводила справки о нем по всей Европе.

Наступали каникулы — и Певи исчезала. Нашла она его в Америке, в Нью-Йорке, он заканчивал математический факультет университета.

ПРОФЕССОР. Мне трудно с вами говорить, как будто виноватым вы хотите сделать меня… Мне постоянно что-то приходится преодолевать в разговоре с вами… И всё-таки вам придется мне ответить на вопрос, почему всё это произошло…

ХУДОЖНИК. Я давно понял, что во все времена человек задает себе один и тот же вопрос. Но каждая новая эпоха отвечает на него всё с большей жестокостью.

ИУДА. Да… Он интересовался картиной «Кровавая паутина»… Они остановились в отеле «Националь»… В двадцать первом номере… Номер оплачен до пятнадцатого… Да… Каждое утро, в шесть он делает ей укол… Да… Они улетают в Америку пятнадцатого в 11.00… Художник ждет его прихода ночью… Если разрешите, я вам позвоню сам… (Вешает трубку.)

ХУДОЖНИК. Значит, Мона жива… Минуту назад кремлёвские часы пробили три раза. Теперь они снова бьют, словно кто-то исправляет время. Или мне кажется, что его надо исправить… Москва-река… Даже её они умудрились превратить в сточную канаву…

ХУДОЖНИК. Виктор, не стучи. Всех разбудишь.

ВИКТОР. Доброе утро, отец.

ХУДОЖНИК. Доброе утро… Писатель, когда вы работаете?

ПИСАТЕЛЬ. Маэстро! Я живу!

ВИКТОР. Он прост, у него нет комплексов.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Здравствуйте, папочка!

ХУДОЖНИК (Виктору). Кто это? Опять новая?

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Ах, я у тебя не первая?

ВИКТОР. Черт возьми! Я уверен, что Иуда притворяется. Он не спит, он просто не хочет открывать.

ХУДОЖНИК. Не стучи.

ВИКТОР. Тебя я всё равно не разбужу никаким стуком.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка! А почему вы не спуститесь и не откроете нам дверь? Это было бы так восхитительно.

ВИКТОР. Тс-сс.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Никаких «тс-сс». В тишине я плохо слышу. Вы слышали, папочка? Часы Кремля пробили дважды одно и то же время! Говорят, что когда заседала тайная вечеря апостолов, черт звонил в колокол, пока кто-то кого-то не предал и не зарезал. Интересно, кого это там в Кремле предали или зарезали. Но партийным монстрам не привыкать. Они только этим и занимаются. И всё-таки, зачем это они, папочка, часы переводят?..