Отмечая «анахронизмы», свойственные традиционной историографии, Вико сетует на то, что в древней истории есть «времена пустые», которые должны быть наполнены фактами, и к таким временам относит «век Богов». Но и сам он об этом времени сообщает не так уж много, и ясно — почему. Ведь главным источником его исследования является поэтическая мифология и до некоторой степени библейская «священная история», а в них события разных периодов перемешаны настолько, что их трудно разделить. На долю чистого «века Богов» остается совсем немного. Это было время установления оседлого образа жизни, формирования больших патриархальных семей, во главе которых стояли обладавшие деспотической властью «отцы», правившие чадами и домочадцами от имени всемогущих богов. Священный культ, освящаемые браки и торжественные погребения умерших образовывали фундамент народившейся цивилизации. К ним Вико по справедливости мог бы прибавить и собственность, ибо возникшая цивилизация, по его словам, покончила с «гнусной общностью вещей и женщин» — источником раздоров и распрей «естественного состояния» (которое он рисует теми же примерно красками, что и материалист Гоббс). Обуздание животных страстей и установление порядка человеческого общежития достигалось крайне свирепым образом. Только так и можно было воздействовать на людей, едва вышедших из естественного состояния, ибо для того, чтобы удержаться в своем новом положении, они нуждались в давлении внешней силы. Первоначально в мире животноподобных человеческих орд, где царили насилие и произвол, появились лишь маленькие островки цивилизации. Мифологические рассказы о битве богов с титанами имеют, по Вико, двоякий смысл: они, во-первых, свидетельствуют об укрощении людьми обуревавших их диких страстей в результате появления веры в сверхъестественную силу (таковы железные кольца, которыми прикованы к скалам титаны вроде Прометея) и, во-вторых, повествуют о столкновениях между новым порядком и старым беспорядком.

Почти с самого начала в патриархальных семьях помимо кровнородственных связей складывались и чисто социальные отношения господства. Эти отношения крепли по мере того, как на землях патриархов скапливались люди, искавшие защиты от насилия, царившего в первобытных лесах. Эти люди попали в отношение личной зависимости от патриархов, и слово «герой» или «царь» обозначало предводителя какого-то числа зависимых от него людей. «Поэтому нужно сказать, что из того первого древнейшего покровительства, которое Герои оказывали беглецам на своих землях, должны были возникнуть в мире Феоды; первоначально то были персональные земледельческие Феоды и соответственно им такие вассалы были первыми vades (идущими. — М. К.),лично обязанными следовать за своими Героями, куда бы те их ни посылали, чтобы обрабатывать их поля» (там же, 229). Упоминание об обработке полей здесь не случайно, ибо земледелие было основным занятием людей в первоначальной фазе человеческой истории. И первые «герои» человечества — это люди земледельческого труда, трудовых, а не военных подвигов. Таким в Греции, например, был Геракл, а на Востоке — Зороастр. История подвигов Геракла вплоть до мученической смерти отражает, как думает Вико, всю историю героического века вообще, его расцвета и упадка. Основное в подвигах Геракла — укрощение земли: немейский лев, лернейская гидра символизируют землю, которую нужно было отвоевать у девственного леса, чтобы посеять хлеб. Золотые же яблоки Гесперид, которые Геракл добыл на краю земли с помощью титана Атласа, — это урожай золотой пшеницы. События многих столетий героической эпохи содержит и миф о Кадме — легендарном основателе Фив. «Он убивает огромную Змею — сводит великий древний лес земли; он сеет ее зубы… — вспахивает первые в мире поля;…из борозд рождаются вооруженные люди — вследствие героической распри вокруг первого Аграрного Закона… Герои выходят из своих земель, чтобы сказать, что они — их господа, и, вооруженные, объединяются против плебеев…бороздами же обозначены те Сословия, в которые объединяются Герои; благодаря Сословиям образуются первые города на основе оружия, а Греки говорили, что Кадм превратился в Дракона, писавшего законы кровью» (там же, 295–296). Так история культуры оказывается неразрывно связанной с антагонизмом социальных сил, на которые распадается общество уже в «героический» период своего существования. Но это особая тема, которую мы рассмотрим отдельно.

Вследствие крайней скудости фактического материала изображение древнейшего периода человеческой истории, несмотря на ряд гениальных находок, оказывается у Вико чрезвычайно упрощенным. Современная реконструкция древнейшей истории опирается на данные археологических раскопок и этнографических исследований, которыми Вико никак не мог располагать. Немудрено, что кое-где он оказался недостаточно критичным по отношению к «простонародному преданию» (например, к библейской версии о древнейшем прошлом людей), а кое-где, наоборот, не удержался от гиперкритицизма (например, в гомеровском вопросе).

Сомнения в том, что «Илиада» и «Одиссея» — плод индивидуального творчества величайшего поэта Гомера, зародились довольно давно. Еще во времена Платона находились скептики, считавшие, что автором «Одиссеи» и «Илиады» не мог быть один и тот же человек. Но крупнейший авторитет в эллинистической грамматике (филологии, говоря современным языком) Аристарх Самофракийский намного веков утвердил мнение в авторстве Гомера, «царя поэтов». И вот Вико посвятил одну из частей «Новой науки» опровержению господствовавшего взгляда и открыл этим новое направление в истории гомеровского вопроса. Соображения эти оставались неизвестными знатокам классической филологии до тех пор, пока независимо от Вико они не были заново открыты знаменитым немецким филологом Вольфом (1759–1824). В 1795 г., спустя ровно 70 лет после выхода в свет первого издания «Новой науки», появились «Пролегомены к Гомеру» Вольфа. Немецкий ученый доказывал, что Гомер как реальное историческое лицо никогда не существовал, что это собирательное имя многих народных певцов — рапсодов. Эта точка зрения была тщательно обоснована многочисленными историческими и филологическими доводами.

То же самое мы находим и у Вико, но центральную роль в построениях философа играет его представление о «поэтическом языке», на котором непременно, по его мнению, должны были изъясняться древние народы. Вместо общих понятий, употребление которых требует высокого развития интеллекта, первые люди пользовались «поэтическими характерами», выражая общее содержание в индивидуальных образах. И сам Гомер — это «поэтический характер» древнего певца, прославляющего подвиги героев. Данное соображение Вико подкрепляет серией культурно-исторических аргументов. При этом особую важность имело его утверждение о том, что гомеровский эпос нельзя рассматривать как поэтический вымысел, ибо вымысел, как и софистика в сфере интеллекта, — продукт позднейшего времени. Поэтому-то «Илиада» и «Одиссея» приобретают значение исторического документа, настоящей сокровищницы сведений о «героической эпохе». Потому-то и герои Гомера так мало соответствуют каким бы то ни было идеальным представлениям. Конечно, Ахилл — символ героической доблести, но насколько же он далек от идеала «героической добродетели», как его понимали древнегреческие философы-моралисты, да и все позднейшие писатели. Он высокомерен, груб, мстителен до крайности, способен на величайшую жестокость и даже на глумление над беззащитной старостью (вспомним сцену с Приамом, молившим Ахилла выдать тело Гектора). А чего стоит его знаменитый «гнев», завязка всего действия «Илиады»! Разъяренный несправедливостью по отношению к себе, он сразу забывает все на свете и лелеет в душе ненависть к Атриду (Агамемнону). И только когда убивают его друга Патрокла, он (по личным мотивам) приходит на помощь терпящим поражение ахейцам. Где же тут любовь к отечеству, бескорыстное мужество защитника слабых и ниспровергателя несправедливых — качества, так украшающие настоящего героя? Их у Ахилла нет, и — что самое главное — Вико показывает, что их и не могло быть, ибо оборотной стороной героической доблести были неконтролируемое буйство души, переменчивость нрава, почти полное отсутствие рефлексивной жизни.