Наиизысканнейший тон, которым принц отвечал на наши вопросы, помог нам несколько расслабиться, и в конце концов мы обнаружили, что беседуем с его высочеством в самой свободной манере, без ложной стыдливости, моветонаи какой бы то ни было мальвазии.

Тем не менее мы поняли, что имеем счастье лицезреть не только опытного воина, полиглота и дипломата, но еще и собеседника высочайшего уровня.

Его высочество, обладая исключительным чувством юмора — мы снова и снова убеждались в этом во время нашей беседы, — выразил одновременно восхищение и озадаченность американскими деньгами.

— У вас очень сложная система, — сказал он. — Наша куда проще: шесть с половиной гронеров равняются одному с третью гроссгронеру или четверти нашего ригсдалера. А у вас все так запутано.

Мы осмелились продемонстрировать принцу полудолларовую монету и, чтобы объяснить ее ценность, положили рядом два двадцатипятицентовика.

— Понятно, — сказал принц, который славится выдающимися математическими способностями. — Два двадцатипятицентовика равняются одному пятидесятицентовику. Постараюсь запомнить. А пока, — добавил он, по-королевски снисходительным жестом положив деньги в карман, — я оставлю ваши монеты у себя для примера. — Мы пробормотали слова благодарности. — А теперь объясните мне, пожалуйста, про ваши пятидолларовые золотые монеты и десятидолларового «орла». [8]

Мы, впрочем, решили сменить тему беседы и задали принцу пару вопросов об американских политиках. И очень быстро поняли, что хотя его высочество и впервые на нашем континенте, он быстро разобрался в наших институтах и политической жизни. Впрочем, его превышевсегошество своими ответами показал, что знает о наших политиках не меньше нас самих. На вопрос о новейших тенденциях в высших эшелонах современной политики принц задумчиво ответил, что ничего об этом не знает. На вопрос, развивается демократия или, напротив, деградирует, принц, после короткого раздумья, сообщил, что не имеет об этом ни малейшего понятия. На попытку узнать, кого из военачальников Гражданской войны в Европе считают величайшим стратегом, принц отреагировал мгновенно: «Джорджа Вашингтона».

Прежде чем закончить интервью, принц — а он, как и его прославленный отец, великолепный спортсмен, — полностью поменялся с нами ролями и принялся с энтузиазмом допытываться у нас об особенностях американской охоты на крупную дичь.

Мы рассказали ему — то, что смогли припомнить, — об охоте на сурка в местах, откуда мы родом. Принц сразу же проявил недюжинный интерес. Глаза его вспыхнули, утомленность и некоторую вялость, замеченную нами в ходе интервью, как рукой сняло. Принц засыпал нас вопросами со скоростью человека, очевидно привыкшего повелевать, а не слушать.

Как охотятся на сурка? Верхом на лошади или, возможно, на слоне? А может, на бронемашине или танкетке? Сколько требуется для сурковой охоты загонщиков? В каком количестве необходимы носильщики? Насколько велик риск, коему подвергается охотник в случае гибели одного из загонщиков? Каков процент вероятности подстрелить собственного загонщика? Сколько стоит носильщик, и так далее, и тому подобное.

На все эти вопросы мы постарались ответить максимально исчерпывающе, хотя принц, несомненно, ухватывал суть еще до того, как мы успевали открыть рот.

В заключение беседы мы рискнули испросить у его высочества автограф. Принц, который обладает, пожалуй, более изысканным чувством юмора, нежели любой другой европейский монарх, со смехом объявил, что у него нет ручки. От души рассмеявшись неподражаемой шутке, мы попросили принца оказать нам честь и воспользоваться нашей авторучкой.

— А есть ли в ней чернила? — поинтересовался принц, вызвав в нас новый пароксизм смеха.

Затем принц взял ручку и подписал нам несколько своих фотографий. Он предлагал подписать еще, но мы сочли, что семи штук с нас вполне достаточно. Мы все еще давились от смеха, вызванного остроумием принца, а его высочество продолжал подписывать фотографии, когда рядом вдруг появился конюший и прошептал ему что-то на ухо. Его высочество с неподражаемым тактом, какому можно научиться лишь при дворе, мягко повернулся и, не произнеся ни единого слова, покинул комнату.

Мы не смогли припомнить, чтобы когда-либо принц — да и любой простой человек — покидал помещение с большей учтивостью и в то же время достоинством, в которых нашел отражение истинный аристократизм, выпестованный тяжким трудом поколений. В то же время его уход создал ощущение законченности, как бы намекая на то, что все действо было тщательно спланировано, а вовсе не явилось стечением обстоятельств.

Назад принц уже не вернулся.

Как нам стало известно, вечером он появился на приеме в мэрии в костюме альпийского егеря, а позже на концерте предпочел мундир лейтенанта полиции.

Как бы то ни было, у принца осталась наша авторучка, и в каком бы костюме он ни появился в поле нашего зрения, мы обязательно попросим ее вернуть.

Интервью с Великим Актером состоялось — тут следует упомянуть, что добиться встречи стоило нам немалых трудов, — в уединенности его библиотеки. Великий Актер восседал в глубоком кресле и был настолько поглощен думами, что едва ли заметил наше появление. На коленях он держал кабинетную фотографию, изображающую его самого. Взгляд Великого Актера пронзал фотографию так, словно пытался проникнуть в бездонную тайну. Мы также успели заметить прелестную, изображающую Актера фотогравюру на столе у его локтя, тогда как великолепный пастельный портрет его свешивался на шнуре с потолка. Лишь когда мы устроились напротив и достали записную книжку, Великий Актер поднял на нас глаза.

— Интервью? — вопросил он, и мы уловили в его голосе безмерную усталость. — Еще одно интервью!

Мы поклонились.

— Публичность! — пробормотал Великий Актер. — Публичность… Ну почему от нас всегда требуют публичности?

Мы и не собирались, уверили мы его, публиковать хоть слово из того…

— Э-э… что? — прервал нас Великий Актер. — Не публиковать? Не печатать? Так зачем…

Не публиковать без его разрешения, объяснили мы.

— Ах, — утомленно пробормотал он. — Мое разрешение… Да-да, я вынужден его дать. Мир требует этого от меня. Печатайте, публикуйте, что вам угодно. Я безразличен к похвалам, не забочусь о славе. Оценку мне вынесут потомки… Тем не менее, — оживился Великий Актер, — гранки попрошу доставить мне вовремя, дабы я мог внести все необходимые правки.

Мы послушно кивнули.

— А теперь, — начали мы, — позвольте нам задать несколько вопросов по поводу вашего искусства. Скажите, в каком жанре, вы полагаете, ваш гений раскрывается особенно полно, в трагедии или комедии?

— В обоих, — ответил Великий Актер.

— То есть, он не превалирует ни в одном из жанров?

— Вовсе нет. Он превалирует в обоих.

— Простите, — сказали мы, — мы не совсем ясно выразились. Проще выражаясь, мы хотели сказать, что вы, по-видимому, не считаете себя сильнее в том или ином жанре.

— Вовсе нет, — проговорил Актер, простирая руку в величественном жесте, которым мы восхищались многие годы, и одновременно тряхнул львиной головой, отбрасывая львиную гриву с львиного лба. — Вовсе нет. Я сильнее в обоих. Мой гений требует одновременно и комедии, и трагедии.

— Ах! — воскликнули мы, начиная понимать. — Из-за этого, по-видимому, вы и являете нам себя в шекспировских пьесах?

Великий Актер нахмурился.

— Я бы сказал, скорее Шекспир являет себя во мне.

— Конечно, конечно, — промямлили мы, устыдившись собственной тупости.

— Скоро я выступлю в роли Гамлета, — продолжал Великий Актер. — И смею надеяться, это будет совершенно новый Гамлет.

— Новый Гамлет? — потрясенно воскликнули мы. — Новый Гамлет! Неужели такое возможно?