— Знаете, мистер Никербокер, вообще-то… — неуверенно начал я, но старик захихикал и снова ткнул меня в бок.

— Ну конечно любишь, кобель ты эдакий! — усмехнулся он. — Мы все их любим! Признаюсь, сударь мой, я вообще за ужин не сажусь, если рядом нет девочек. Люблю, чтобы они вились, порхали вокруг меня.

Такси остановилось, и я собрался открыть дверь и выйти, однако Папаша Никербокер схватил меня за руку и выглянул в окно.

— Подожди, подожди! — прошипел он. — Сейчас попросим кого-нибудь расплатиться! Пятьдесят центов за меня любой знакомый отдаст. Платить за себя — моветон. Вот, этот точно раскошелится!

Через минуту мы вошли в большой ресторан и оказались среди блеска и суматохи нью-йоркского бомонда за ужином. Желтолицые музыканты в гавайских костюмах играли на укулеле какую-то дикую мелодию, которая не заглушала, а скорее подчеркивала доносящийся отовсюду гул голосов и лязг посуды. Мужчины в смокингах и женщины в декольтированных платьях всех цветов радуги сидели за столиками, пускали к потолку клубы сизого дыма и пили пестрые коктейли из бокалов на тонких ножках. На маленькой сцене в углу зала скакали танцовщицы кабаре, но на них практически никто не смотрел.

— Ха-ха, чудо, а не ресторан! — восторженно проговорил Папаша Никербокер, когда мы устроились за столиком. — Вот это красотка! Ты только посмотри на нее! Или тебе больше по вкусу томная брюнетка, что сидит рядом?

Мистер Никербокер обводил взглядом обеденный зал, глазел на женщин с явной бесцеремонностью и маразматическим вожделением. Я сгорал от стыда, но остальным, похоже, было все равно.

— Ну, какой коктейль желаешь? — спросил мой спутник. — На этой неделе здесь подают новый, называется «Фантан» по пятьдесят центов за порцию. Закажешь его? Отлично! Два «Фантана»! А есть что будешь?

— Можно порцию холодной говядины и пинту светлого пива?

— Говядина! — презрительно скривился Никербокер. — Дружище, говядина стоит всего пятьдесят центов! Закажи что-нибудь приличное: омара по-ньюбургски или нет, лучше филе бурбон а-ля что-нибудь. Не знаю, что угодно, только, ради бога, сударь, не дешевле трех долларов за порцию!

— Отлично, — согласился я, — тогда сами и заказывайте!

Мистер Никербокер так и сделал: раскрыл меню и, благосклонно внимая подобострастным кивкам метрдотеля, принялся тыкать длинным указательным пальцем в самые дорогие блюда с самыми непонятными названиями. Наконец метрдотель удалился, и Папаша снова повернулся ко мне.

— Вот теперь поговорим, — предложил он.

— Пожалуйста, расскажите о старых временах! — попросил я. — Каким был тогда Бродвей?

— Та-ак, — протянул Никербокер, — «старые времена» — это, вероятно, лет за десять до открытия театра «Зимний сад». Прогресс идет семимильными шагами, сударь, семимильными! Десять лет назад за Таймс-сквер не было практически ничего интересного, а сейчас — никакого сравнения!

Как правило, старики помнят «былые времена», но в памяти Папаши Никербокера интересующая меня эпоха явно не сохранилась. Его интересовали лишь современные кабаре, рестораны, меню и укулеле.

— А вы не помните яблоневые сады и зеленые рощи, что в давние времена росли вдоль Бродвея? — робко поинтересовался я.

— Рощи! — фыркнул Никербокер и маразматически подмигнул мне поверх бокала с коктейлем. — Я покажу тебе рощу, да что там, райские кущи, перед которыми меркнут лучшие сады мира!

Так он и болтал — на протяжении всего ужина я слушал о кабаре и танцах, фокстротах и полуночных ужинах, блондинках и брюнетках, «феях» и «чаровницах» — при этом его взгляд сновал по обеденному залу, бесстыдно долго задерживаясь на молодых женщинах. Время от времени он привлекал мое внимание к «самым представительным и достойным» из гостей.

— Видишь мужчину за вторым столиком? — шептал мне он. — Целых десять миллионов на государственных подрядах выкружил! Прошлой осенью его хотели посадить, но уличить так и не сумели: слишком ловок! Обязательно вас познакомлю… Рядом с ним сидит его адвокат, по слухам, первый мошенник в Америке! После ужина мы к ним подойдем… — он осекался и восклицал: — Боже милостивый, какие милашки! — и пожирал глазами выбегающих на сцену танцовщиц.

— Неужели в Папаше Никербокере осталась лишь похоть? — пробормотал я. — Где же дух славного прошлого? Растворился в вине и спертом воздухе плотских утех? — Я озадаченно взглянул на своего спутника и с удивлением заметил: его лицо и манеры преобразились. Правой рукой он сжимал краешек стола и смотрел прямо перед собой — сквозь шумную толпу куда-то в пустоту, в воспоминания, которые я считал потерянными. Маразматической похоти как ни бывало: передо мной восседал строгий, сдержанный Никербокер с журнальной ксилографии.

Когда он заговорил, в голосе звучали сила и неподдельная тревога.

— Слышишь? — прошептал Никербокер. — Слышишь? Залпы с моря…Это пушки на кораблях, они просят помощи! — Он схватил меня за руку. — Скорее в Баттери-парк! Им нужна подмога, без нас…. — Никербокер неловко откинулся на спинку стула, и выражение его лица снова изменилось: очевидно, тревожное видение исчезло. — О чем я говорил? Ах да… Это старый бренди весьма редкого сорта, по доллару за порцию. Его держат специально для меня! Я здесь личность известная! — добавил он с прежним маразматическим бахвальством. — Меня все официанты знают. Стоит войти в ресторан, метрдотель кланяется, он всегда место для меня бережет. Ну, попробуй этот бренди, и поедем по театрам!

Тем не менее, полностью сосредоточиться на происходящем вокруг моему спутнику никак не удавалось: во взгляде по-прежнему читалась рассеянность.

Вот он склонился над моим ухом и вкрадчивым шепотом спросил:

— Я сейчас с собой разговаривал? Да, боюсь, так и было. Скажу откровенно: с недавних пор периодически возникает странное ощущение, будто что-то происходит, но что именно, определить не могу. Порой кажется, — Никербокер отчаянно симулировал старческий маразм, — я бездарно прожигаю жизнь! Поди пойми… Только факт остается фактом, — он снова посерьезнел, — иногда чувствую: что-то происходит, что-то надвигается.

— Никербокер, — твердо начал я, — Папаша Никербокер, разве вы не знаете: кое-что действительно происходит. На сегодняшний вечер, который мы с вами проводим в этом царстве излишеств и изобилия, запланировано выступление президента США перед Конгрессом о важнейшей миссии, которая…

Увы, меня не слушали. Взяв со стола бокал с коктейлем, Никербокер похотливо разглядывал танцующих на сцене девиц.

— Только посмотри на нее! — торопливо перебил меня он. — Вот на ту, последнюю в ряду… Ну, как она тебе? Фея, чаровница… — Никербокер осекся, потому что в эту самую минуту мы услышали шум: он доносился из конца улицы, но быстро приближался. Мой спутник тоже его уловил, тотчас сел прямо и, приложив руку к уху, обратился в слух. — Это на Бродвее! — проговорил он. — Слышишь? Что это за звук? Я и раньше его слышал! За два века я слышал все бродвейские звуки! Только что это? Кажется, узнаю!

Топот и разноголосые крики звучали все громче и отчетливее. Посетители ресторана повернулись к окнам и обратились в слух. Оркестр перестал играть. Едва официанты раздвинули тяжелые шторы, все как по команде бросились к окнам, дабы увидеть, в чем дело. Папаша Никербокер поднялся со своего места, но смотрел не на улицу, а в пустоту, точно у него снова случилось видение.

— Узнаю этот звук! — вскричал он. — Да, все было именно так… Видишь, видишь их? Это же массачусетские солдаты, они на юг, на войну спешат! Слышишь бой барабанов и визг дудок? Северяне идут первыми. Шестьдесят лет назад я видел их на этом самом месте… — Никербокер замер, воздев руки к потолку, и тут его лицо просветлело. — Теперь понимаю, понимаю, в чем дело! Вот почему меня тревожили эти звуки, эти пушечные залпы с моря и молящие о помощи голоса! Теперь я понимаю, в чем дело! Дело, сударь мой, в том, что…

Договорить помешал громкий вопль. Он прорвался сквозь окна и двери, эхом разнося по залу одно единственное слово «Война! Война!» «Президент объявил войну!»