Здесь было меньше людей, и мы быстро нашли пустую скамейку. Мы сели, и моя нервозность сменилась чувством неловкости. Я не смел поднять глаза на дона Хуана.

После длинной напряженной паузы, все еще не глядя на него, я сказал, что внутренний голос в конце концов погнал меня искать его, что поразительные события, свидетелем которых я был в его доме, глубоко повлияли на мою жизнь и что мне необходимо поговорить о них.

Он сделал нетерпеливый жест и сказал, что никогда не учил меня жить событиями прошлого.

— Главное, что ты последовал моему совету и принял свой повседневный мир как вызов, — сказал он, — Доказательством тому, что ты сохранил достаточно силы, является то, что ты без малейшей сложности нашел меня на том самом месте, где и должен был.

— Что-то не верится, — сказал я.

— Я знаю только одно — я ждал тебя, и ты появился, — сказал он. — Воину этого достаточно.

— И что теперь, когда я нашел тебя? — спросил я.

— Во-первых, мы не будем обсуждать дилеммы твоего разума, так как они относятся к другому времени и к другому настроению. Собственно это лишь ступени бесконечной лестницы, и делать на них ударение означало бы уходить от значимости того, что происходит сейчас. Воин не может себе этого позволить.

У меня было почти неодолимое желание жаловаться, но не потому, что я сожалел о чем-то случившемся. Просто я искал утешения и сочувствия. Казалось, дон Хуан видел меня насквозь; он заговорил так, словно я действительно произнес вслух то, что думал.

— Только если человек — воин, он может выстоять на пути знания, — сказал он. — Воин не может ни на что жаловаться и ни о чем сожалеть. Его жизнь — бесконечный вызов, а вызовы не могут быть плохими или хорошими. Вызовы — это просто вызовы.

Он говорил сухо и сурово, но улыбка была теплой и обезоруживающей.

— Теперь, когда ты здесь, мы будем ждать знак, — сказал он.

— Какой знак?

— Мы должны выяснить, сможет ли твоя личная сила выстоять сама по себе, — сказал он. — В прошлый раз она ужасно истощилась, но сейчас, как кажется на первый взгляд, обстоятельства твоей личной жизни дали тебе все необходимое для того, чтобы иметь дело (столкнуться) с объяснением магов.

— Так ты сможешь рассказать мне о нем?

— Это зависит от твоей личной силы. Ты знаешь, что в том, что касается деланияи неделаниявоинов, значение всегда имеет только личная сила. Но я могу сказать, что пока ты действовал неплохо.

После секундной паузы он поднялся и, как бы желая сменить тему, указал мне на свой костюм.

— Я надел свой костюм ради тебя, — таинственно сказал он. — Этот костюм — мой вызов. Смотри, как хорошо я выгляжу в нем! Как легко! А? Не правда ли?

Дон Хуан действительно выглядел прекрасно. Для сравнения я вспомнил о своем дедушке, когда он надевал свой тяжелый английский фланелевый костюм. Мне всегда казалось, что он чувствует себя в нем неестественно. Дон Хуан же, напротив, смотрелся очень непринужденно.

— Думаешь, мне легко выглядеть естественно в костюме? — спросил он.

Я не знал, что ответить, но про себя подумал, что, судя но его виду и поведению, для него это самая легкая вещь в мире.

— Носить костюм — это вызов для меня, — сказал он. — Вызов такой же трудный, как для тебя — носить сандалии и пончо. Однако у тебя никогда не было необходимости принимать это как вызов. Мой случай другой. Я — индеец.

Мы посмотрели друг на друга. Он вопросительно поднял брови, как бы ожидая моих замечаний.

— Основное отличие между воином и обычном человеком заключается в том, что воин все принимает как вызов, тогда как обычный человек принимает все как благословение или проклятие. Факт, что сегодня ты здесь, указывает на то, что ты склонил чашу весов в пользу пути воина.

Его пристальный взгляд беспокоил меня. Я хотел было встать и пройтись, но он удержал меня.

— Ты будешь спокойно сидеть здесь до тех пор, пока мы не закончим. Мы ждем знака; мы не можем продолжать без него, так как только одного того, что ты нашел меня здесь, — недостаточно, как недостаточно было лишь найти в тот день Хенаро в пустыне. Твоя сила должна накрутиться здесь и дать нам указание.

— Не могу понять, чего ты хочешь, — сказал я.

— Я видел как что-то кружилось вокруг парка, — сказал он.

— Это был союзник?

— Нет, не союзник. Поэтому мы должны оставаться здесь и выяснить, что за знак накручивает твоя сила.

Он попросил подробно рассказать о том, как я следовал его рекомендациям в отношении своей повседневной жизни и взаимоотношений с окружающими. Я был несколько смущен, но он расслабил меня, сказав, что мои личные дела не были личными, а включали в себя магическую задачу, поставленную передо мной им и Хенаро. Я, шутя, заметил, что из-за этой магической задачи моя жизнь разрушилась, и рассказал, как трудно мне теперь поддерживать мир своей повседневной жизни.

Я говорил долго. Дон Хуан смеялся до слез. Пару раз он хлопал себя по ляжкам, и этот жест, который я видел в его исполнении сотни раз, был не слишком уместен для человека, одетого в костюм. Я чувствовал невыразимое опасение.

— Твой костюм пугает меня больше всего того, что ты делал со мной, — сказал я.

— Ты привыкнешь к нему, — сказал он. — Воин должен быть текучим и сдвигаться в гармонии с окружающим миром, будь это мир разумаили мир воли.

Самый опасный момент в этом сдвиге возникает тогда, когда воин обнаруживает, что мир — это ни то и ни другое. Я говорил тебе, что единственный способ добиться успеха в этом решающем сдвиге — это продолжать действовать так, как если бы ты верил. Другими словами, секрет воина в том, что он верит, не веря. Разумеется, воин не может просто сказать, что он верит, и на этом успокоиться. Это было бы слишком легко. Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Во всех случаях, когда воин должен связать себя с верой, он делает это как выбор, как выражение его глубочайшего предрасположения. Воин не верит, воин долженверить.

Несколько секунд он молча наблюдал за тем, как я записываю. Я так и не уловил разницы, но мне не хотелось ни спорить, ни задавать вопросов. Мне хотелось обдумать сказанное им, но меня отвлекало происходящее вокруг. На улице позади нас стояла длинная вереница непрерывно сигналящих автомобилей и автобусов, а на краю парка, метрах в сорока от нашей скамейки, стояла группа из семи или восьми человек, включая трех полицейских в светло-серой форме. Они склонились над каким-то мужчиной, неподвижно лежащим на траве. Вероятно, он был или пьян, или серьезно болен. Взглянув на дона Хуана, я заметил, что он тоже смотрит на этого человека. Я сказал ему, что почему-то никак не могу разобраться в том, что он только что сказал мне.

— Я не хочу больше задавать вопросов, — сказал я, — Но если я не попрошу тебя объяснить, то сам не пойму. Не задавать вопросов — совершенно ненормально для меня.

— Прошу тебя быть нормальным любыми средствами, — сказал он с наигранной серьезностью.

Я сказал, что не понимаю разницы между тем, когда веришь и когда должен верить. Для меня это — одно и то же.

— Помнишь историю, которую ты рассказывал мне о своей подруге и ее кошках? — спросил он спокойно.

Взглянув на небо, он откинулся на скамейке, вытянул ноги и, заложив руки за голову, напряг мышцы всего тела. Как обычно, при этом его суставы громко хрустнули.

Он имел в виду историю, которую я как-то ему рассказал. Моя подруга нашла однажды в сушилке прачечной двух почти мертвых котят. Она взяла их домой, выходила, и со временем котята выросли в двух огромных котов — черного и рыжего. Через два года она продала свой дом. Поскольку взять котов с собой не было возможности, а новых хозяев для них не нашлось, оставалось единственное — отвезти их в ветеринарную больницу, чтобы там их усыпили.

Я помогал ей отвозить котов в больницу. Коты никогда раньше не бывали в машине, и она старалась их успокоить. Они царапались и кусались, особенно рыжий, по кличке Макс. Когда мы, наконец, подъехали к больнице, она взяла черного кота на руки и, ни слова не говоря, вышла из машины. Кот играл с ней, слегка трогая ее лапой, когда она толкнула стеклянную дверь.