К концу 1940 года «группа Икс» стала работать так производительно, что руководство Айвором Монтегю взял на себя глава резидентуры ГРУ в Лондоне — полковник Иван Скляров, советский военный и военно-воздушный атташе (псевдоним — Брион). Расшифрованные донесения «группы Икс» говорят о том, что в Москву шел постоянный поток разведданных военного характера, включая сведения о передвижениях войск, об ущербе от воздушных налетов, техническую информацию от «офицера из Министерства ВВС», данные о производстве танков и иных вооружений, доклады о подготовке Великобритании к возможному немецкому вторжению: «Береговая оборона основана на системе ДОТов, конструкция которых слаба и не учитывает маневренности мощной артиллерии и танковой техники колбасников». Подобная информация представляла огромный интерес для Москвы, но еще больший для Германии, которая тогда активно планировала операцию «Морской лев» — вторжение в Великобританию.

Но самую ценную информацию Айвор Монтегю передал в Москву 16 октября 1940 года после воздушного налета на авиационный завод близ Бристоля: «30 бомбардировщиков и 30 истребителей колбасников использовали радиолуч для полета из Северной Франции».

В предыдущие месяцы точность бомбометания люфтваффе неуклонно возрастала, наводя на мысль, что немцы разработали некую изощренную систему воздушной навигации с использованием радиолучей. Это была так называемая система Knickebein: немецкие бомбардировщики двигались по радиолучу, посылаемому с французской территории, до его пересечения с другим лучом над целью; в этот момент сбрасывались бомбы. Для изучения этой системы и борьбы с ней Черчилль образовал специальный комитет. Проблема получила кодовое название «Головная боль», а контрмеры — разумеется, «Аспирин». Со временем британские ВВС научились «изгибать» радиолучи, тем самым отводя бомбардировщики люфтваффе от намеченных целей: «головная боль» прошла. Но в октябре 1940 года это был очень строго охраняемый секрет, известный лишь горстке руководителей разведки, старших офицеров ВВС и военных специалистов. Таким образом, «группа Икс» теперь добывала информацию на чрезвычайно высоком уровне.

Айвор Монтегю был идеалист, но вел он себя как предатель. Он передавал важные военные секреты не просто другой стране, но такой, которую дружественный пакт связывал с противником Великобритании. Айвор был убежденным антифашистом, и его возмутило бы обвинение в пособничестве нацистам, но его наивная преданность делу коммунизма не знала ограничений. В случае разоблачения он, несомненно, был бы арестован и судим как государственный изменник.

Источником части передаваемых Айвором сведений невольно мог быть его старший брат. Юэн Монтегю знал о политических пристрастиях брата («Он по-прежнему митингует», — писал Юэн жене), но понятия не имел о его шпионской деятельности. Он не подозревал, насколько пристально следят за братом его, Юэна, коллеги из МИ-5. Айвор, со своей стороны, знал, что брат занимает важный пост в военно-морской разведке, и его, несомненно, интересовало содержимое запертого чемоданчика Юэна. Перевесила ли в Айворе рабская преданность партии, подмеченная Троцким, родственные чувства к брату?

Мы, вероятно, никогда не узнаем, шпионил ли Айвор за Юэном, потому что в конце 1942 года поток перехваченных и прочитанных благодаря «Веноне» сообщений резко прервался. Обмен шифровками между лондонской резидентурой и Москвой продолжался вовсю, но содержание их неизвестно. Последнее расшифрованное (частично) послание от Бриона гласит: «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ сообщил, что его друг, военнослужащий из полка в Ливерпуле, передал [не расшифровано] немецкие учения с участием пикирующих бомбардировщиков [не расшифровано] между Ливерпулем и Манчестером сплошь промышленность…» Это последние внятные слова агента Интеллигенция, что мы можем прочесть.

В 1943 году уже можно было не опасаться того, что советская разведка сама передаст в Берлин сведения, полученные от «группы Икс»: нацистская Германия и Советский Союз сцепились в смертельной схватке. Но Айвор, несомненно, по-прежнему играл в шпионские игры. Германия располагала шпионами внутри советской разведки. Юэн месяц за месяцем разрабатывал самый изощренный за всю войну дезинформационный план. И человеком, который, узнай он об операции «Фарш», с наибольшей вероятностью мог ее провалить, был не кто иной, как его родной брат.

8

Коллекционер бабочек

Чамли и Монтегю были убеждены, что сотворенный ими Уильям Мартин — абсолютно жизненный персонаж. «Мы чувствовали, что знаем его так, как знаешь своего лучшего друга, — писал Монтегю. — Мало-помалу у нас создалось ощущение, что мы знали Билла Мартина с его раннего детства, что нам известна каждая его мысль и вероятный отклик на любое событие, которое может произойти в его жизни».

Тому, что Монтегю и Чамли казалось, будто они знают Билла Мартина, как самих себя, трудно удивляться: ведь созданная ими личность в определенном смысле была их совместным alter ego — тем, чем им бы хотелось быть. Один современник назвал Чамли «неизлечимым романтиком старой школы — школы „плаща и кинжала“». В Билле Мартине он обрел того, кто мог носить плащ и орудовать кинжалом от его имени. Если Чамли был прикован к земле плохим зрением и к письменному столу служебными обязанностями, то Билл Мартин был молодым офицером, который отправлялся на войну, зная, что на родине его ждет любимая девушка. Монтегю однажды написал, что «поступил на флот, чтобы выходить в море, чтобы использовать свой морской опыт, чтобы драться». Билл Мартин был тем боевым морским офицером, каким он, Монтегю, не был. Но Юэн Монтегю продвинул свое отождествление с Биллом Мартином еще несколько дальше.

«Юэн жил в этой роли, — вспоминает Джин Лесли. — Он был Уилли Мартином, а я была Пам. Так уж был устроен его ум». Юэн (в роли Билла) начал ухаживать за Джин (в роли Пам) всерьез. Он водил ее в клубы, в кино, в рестораны. Он дарил ей подарки, драгоценности; на память от «Билла» он презентовал ей форменный воротничок Королевской морской пехоты.

«Он без конца писал мне письма от имени Билла». Некоторые из писем от вымышленного жениха Джин сохранила. Это необычайное свидетельство об одном из самых странных любовных романов, какие можно себе представить, о совершенно неожиданных путях проникновения вымысла в жизнь. Судя по всему, Джин Лесли отнеслась к ухаживаниям Монтегю (или, скорее, Билла Мартина) достаточно благосклонно. Она сделала увеличенную копию той фотографии в купальнике и подарила ее Монтегю, снабдив надписью: «Пока смерть нас не разлучит. С любовью. Пам». Монтегю написал в ответ:

Милая моя Пам!

Я в полном восторге от фотографии — и потому, не в силах вынести мысль, что с ней что-нибудь может случиться, отдал ее на хранение моему лучшему другу — я уверен, он тебе очень понравится — я обязан ему всем, благодаря ему я стал тем, кем стал.

Это звучит так, словно у меня есть предчувствие, — оно и правда у меня есть, и твоя надпись на снимке заставляет думать, что и ты испытываешь такую же боязнь.

Если я не вернусь, ты, возможно, не захочешь носить кольцо, которое я тебе подарил, поэтому, надеюсь, тебе придется по вкусу эта брошь. Ты можешь носить ее даже после того, как встретишь, чего я бы желал, кого-то более достойного, чем я, — он, я уверен, поймет тебя правильно, если это будет такой человек, какой тебе понравится.

Вечно твой

Билл

P. S. В следующий раз попытай счастья с КВМДР.

Юэн Монтегю, конечно, принадлежал к КВМДР — Королевскому военно-морскому добровольческому резерву. Фотографию Пам он поместил на свой туалетный столик на Кенсингтон-Корт.

Монтегю с 1940 года жил в разлуке с женой, если не считать одной краткой встречи в 1941 году в Америке, куда его посылали установить связь с ФБР. В письмах к жене Юэн открыто упоминал о своих свиданиях с молодой женщиной, проживавшей в «Вязах» в Хэмпстеде, хотя он ни разу не назвал Джин Лесли по имени. «Девушка из „Вязов“ — одна из секретарш „Тара“ Робертсона, очень симпатичная, очень умная, — писал он Айрис. — Среди ее приятных качеств — то, что она прекрасная слушательница». В другом письме он заметил: «Она была очень сильно связана с одной из сторон моей деятельности». Айрис к тому времени уже поднимала вопрос, не вернуться ли ей с детьми в Великобританию. 15 марта 1943 года Юэн написал ей: «Я пригласил девушку из „Вязов“ ужинать, а потом мы ходили в „Асторию“ смотреть „Победу в пустыне“». И в том же письме он замечает: «Я определенно считаю, что возвращаться тебе пока не следует».