Девушка двигалась молча и резко, но кровь, заливающая глаза, ей сильно мешала. На разбитый проем окна было брошено пальто.

— Ждите. Раненому — тряпку. Прапор — оружие, — изуродованная барышня кошкой исчезла за окном.

Пашка втянул голову в плечи, ожидая выстрелов. Но темнота молчала. Зато с другой стороны слышались голоса, всхрапывали кони.

Пашка осторожно заглянул в соседнее купе. Монашка нерешительно склонилась над плешивым. Прапорщик сунул Пашке карабин:

— Стрелять умеешь?

— А я… — парень машинально взял оружие. Было жутко. В конце вагона кто-то протяжно и безнадежно стонал. Пашке хотелось бросить карабин и заткнуть уши. Утешило только то, что и у прапорщика голос заметно вздрагивал.

В окне беззвучно возникла окровавленная маска. Прапорщик отшатнулся.

— Живее! — прошипела неузнаваемая барышня. — Раненого берем. Спускаем.

Пашка и прапорщик неуклюже ухватили неподвижное тело. Плешивый оказался жутко тяжелым. Прапорщик покачнулся, выпустил ноги раненого. Вообще-то, Пашке казалось, что плешивый уже помер.

— Ну?! — девка подтянулась и оказалась в вагоне. — Взяли!

— Тяжелый, — пробормотал Пашка.

— Убью! Всех, — зашипела девка. — Ты! — она ударила ногой одного из дезертиров, неподвижно вытянувшегося среди узлов. — Встал! Мозги вышибу! — ствол маузера с силой ударил в затылок лежащего.

Раненого спустили из окна. Девушка была уже внизу, подхватила, даже удержала тяжелое тело. Нелепо полез наружу прапорщик, Пашка поспешно перевалился следом. Дезертир торопливо уполз куда-то вглубь вагона.

— Взяли! — зашипела девка.

Загрохотало, ожил бандитский пулемет. Пашка упал на четвереньки и вжался в землю. Над головой опять свистело и звенело, и пережить подобное еще раз было совершенно невозможно. Пинок в задницу Пашка просто не почувствовал. Не видел, как выругалась окровавленная ведьма, не видел, как они с прапорщиком, пригибаясь, потащили тяжелое тело прочь. На спину упало что-то увесистое. Пашка взвыл, не услышал сам себя в пулеметном треске, в ужасе перевернулся. Оказалось — саквояж. В окне стоял мальчик, губы его шевелились. "Помоги".

Зачем Пашка встал, и сам не мог объяснить. Протянул руки, принял монашку — лицо у нее было белое, безумное, и сама она казалось бесчувственной, как мешок с картошкой. Пацан выбрался сам, спрыгнул. Пашка не сразу понял, что стрельба закончилась. Заорали с той стороны поезда — банда опять лезла в вагон.

Машинально подхватив саквояж, Пашка побежал во тьму. Впереди мелькала светлая рубашка мальчишки, монашку пацан почти насильно волок за руку. Они свалились у кустов, и Пашка их догнал. Мальчик, ткнул рукой в темноту:

— Туда!

— Левее, лес ближе.

— Нет, они туда побежали.

Пашка не был уверен, что снова хочет видеть безумную барышню с ее разрубленной полуголовой. Ну, ее к дьяволу. Да и прапор-беляк туда же может утекать. Но мальчишка уже ухватил за рукав, потянул. Монахиня едва держалась на ногах, пошатывалась. У поезда опять шла стрельба, раздавались крики. Нет, нужно оттуда подальше убираться. Пашка, сжимая саквояж и пригибаясь, зашагал следом за пацаном. Сырая трава цепляла за сапоги, путала ноги.

Плохо. Два проникающих в брюшную полость, и еще ключица перебита. От последнего, скорее всего, майор и без сознания. Блузку Катя уже разорвала, прижала тряпки к ранам, — толку-то? Профессиональная медицинская помощь срочно нужна. Ну же, толстяк, очнись!

Эвакуировать человека в бессознательном состоянии невозможно. Неконтролируемый мозг может увести тело по любым координатам, и координировать такой Прыжок со стороны практически невозможно.

Давай, толстый, возвращайся. Хоть на минутку!

Левый глаз самой Кати ничего не видел, кровь заливала-заклеивала. Голова кружилась от кровопотери. Надо бы остановить кровь, пока сама не свалилась. Только касаться собственного лба девушка боялась, — по ощущениям, череп разрублен, а увидеть собственные мозги на пальцах — нет уж, увольте.

Ну, ты придешь в себя, сукин сын или нет? Давай — давай!

Катя стянула с майора пиджак, разодрала ворот рубашки. С силой похлопывала по шершавым щекам. Плеснула коньяка из полупустой бутылки.

Ресницы вроде бы дрогнули.

— Его, наверное, посадить нужно, — неуверенно сказал прапорщик. — При ранениях в живот….

— Пошли на хер! — зарычала Катя. — Вон отсюда! За кусты, пошли, суки! Живо!

Все четверо остолбенели. Монашка, казалось, вот-вот хлопнется в обморок. Пашка застыл на полусогнутых. Залитая кровью девка и раньше была на диво страшна, а сейчас, с белозубым оскалом на черном лице, вообще походила на чертовку.

Катя швырнула бутылку, угодила прапорщику в живот, — тощий очкарик хрюкнул, согнулся пополам.

Первым опомнился мальчишка, схватил за рукав свою спутницу, дернул за штаны Пашку:

— Уйти нужно.

Больше Катя не отвлекалась. Ресницы Виктора Михайловича вздрагивали. Он застонал, потянул руку к животу. Катя перехватила руку.

— Не трожь! Слышишь меня? Витюш, ты слышишь?

— Ну… пулемет…

— Хрен с ним. Сейчас уйдешь. Сразу в госпиталь. Все будет хорошо. Только ты продержись пару минут. Ты хорошо соображаешь?

— Да, — майор открыл глаза. — Тебя… что?

— Нормально. Так — сейчас представь двор "К-ашки". Живенько представь, с подробностями. Я активирую чип возврата. Держись две минуты. Понял?

— Понял. Катя… сможешь, доделай…. Важно…. Главное, его возьми…

— Хорошо-хорошо. Возьму. На посту "К" сколько телефонов?

— Два, оба черные. Катя…

Девушка нащупала под кожей на груди майора зернышко капсулы, раздавила. Отшатнулась, сосредоточившись на воспоминаниях мельчайших деталей залитого летним солнцем двора родного отдела.

***

Монахиня сидела, уткнув лицо в широкие ладошки. Мальчик присел на корточки рядом, все усмехался-подмигивал.

Мужчины топтались за кустами.

— Добьет она его, — прошептал Пашка, кивая в темноту. — Чтоб не мучался. Ему все брюхо продырявило. Не жилец.

— Вряд ли, — так же шепотом ответил прапорщик, — заранее сказать нельзя. Мощный мужчина. Впрочем, она тоже сильна. Волокла своего… друга, почти в одиночку. Из меня помощник неважный.

— Что ж вы так, ваше благородие? — пробормотал Пашка. — Такой видный господин, образованный, и на тебе, помочь барышне не мог.

Прапорщик строго глянул сквозь свои круглые очки:

— Я после контузии. А вы что же, бойкий юноша? Вы-то что отстали? Труса изволите праздновать? Из тех изволите быть, кто из подвалов погавкивает, за хамскую власть агитирует?

— Давай, ваше благородие, шлепни меня, раз бандиты не дострелили, — пробормотал Пашка, глядя, как офицер неловко нащупывает кобуру.

— Бандиты? А ты сам-то кто? — прапорщик, наконец, поймал рукоятку нагана.

В этот миг Пашка врезал ему с левой в челюсть. Офицер гукнул, отлетел, Пашка прыгнул следом. Покатились по траве, вдвоем цепляясь за наган. Монашка застонала, не отводя ладоней от лица. Мальчик встал, нерешительно забормотал:

— Ну что вы? Зачем?

Пашке показалось, что его лошадь в бок лягнула — мигом слетел с офицера, закорчился на земле. Прапор схватился было за револьвер, но получил под дых ничуть не слаще Пашки. Чернолицая барышня стояла над ними, еще раз замахнулась ногой:

— Не навозились? Вояки, бля… Поезд на месте стоит. Идите, атакуйте. Или мне вам здесь всласть вломить?

— Не надо, — Пашка, держась за бок, отполз подальше. — Мы так, ненароком.

Прапорщик ничего не мог сказать, ухватился за живот, очки в возне слетели, — изумленно пучил глаза. Ну, да, больно.

Девушка подняла наган, проверила барабан:

— Понятно. Прапор, ты никогда шпалер не заряжаешь?

— Патронов нет, — прохрипел прапорщик.

— Что ж за револьвер хватался? — простонал Пашка.