— Ты…

— Я работаю для Германии, — ответил он на вопрос, которого не дал ей задать, и уточнил, чтобы не оставалось место сомнениям: — Я предан фюреру и партии, членом которой являюсь. Но у каждого свой путь служения, и то, чем я занимаюсь, крайне важно и крайне секретно.

— Это опасно? — спросила Вильда, начиная догадываться, о чем они говорят.

— Я написал завещание, — вместо прямого ответа, сказал Баст. — И отдал все необходимые распоряжения. Если со мной что-нибудь случится, ты ни в чем не будешь нуждаться.

— А…

Но Баст вел свою линию, и сбить его с мысли было невозможно.

— Если ты вдруг забеременела сегодня, то мне бы хотелось, чтобы девочку звали Брунгильда, а мальчика — Конрад.

— Когда ты уезжаешь? — Спрашивать о чем-либо другом было, судя по всему, бессмысленно.

— Сегодня, — он поднял, наконец, рюмку, понюхал и выпил коньяк.

— Куда ты едешь, — она не знала, радоваться ли случившемуся, или плакать. — Или это тоже секрет?

— Нет, это не секрет, — Баст вернул рюмку на стол. — Я еду в Амстердам.

Баст сел за руль. В принципе, можно было ехать: мотор уже разогрелся, да и причин задерживаться в имении у него не было. Однако он медлил, смотрел вполоборота, на вышедшую его проводить Вильду. Она была красива, и все время их знакомства он пытался убедить себя, что эта зеленоглазая и рыжеволосая — мед и красное вино — стройная женщина должна вызывать у него бешеное желание. Не вызывала, хотя была на его взгляд куда как красивее всех прочих известных ему женщин. Она действительно хороша: изумрудный блеск больших глаз и червонное золото волос. Он мог ею любоваться, и любовался, но не хотел ее, даже когда она представала перед ним во всей своей царственной наготе. Увы, и эта попытка оказалась неудачной, и Баст фон Шаунбург был даже рад, что начальство решило направить его в Нидерланды. В конце концов, лучше рисковать своей головой, играя в опасные игры рыцарей плаща и кинжала, чем разрушать себе душу несбыточным желанием быть как все. Увы, но член НСДАП с 1928 года, сотрудник СД гауптштурмфюрер СС Себастиан фон Шаунбург «западал» только на золотоволосых мальчиков, знал это и страдал, не имея возможности, ни удовлетворить свою страсть, ни изменить ее направленность.

Из газет:

Прибывший из Наталя Гидросамолёт-гигант «Lieutenant-de-Vaisseau-Paris» приводнился в Фор-Дё-Франс…

Большое возбуждение в румынской общественности вызвали недавние разоблачения шпионской деятельности немецкой тайной полиции

Рассматривая взаимоотношения Польши с её соседями, газета «Курьер Варшавски» подводит грустный баланс: «На юге у нас нет хороших взаимоотношений ни с Чехословакией, ни с Румынией, как и со всей Малой Антантой. На севере длительный спор с Литвой принял формы раздора со всем Балтийским союзом (Литва, Латвия, Эстония). Вызывает наши опасения и то, что на западе мы имеем очень обманчивую дружбу с Третьей Империей.

В редакционном коридоре Дмитрий буквально с разбега столкнулся с Ореховым[20].

— Миль пардон, Василий Васильевич! Ради Бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным. — Сказал он, остановившись и вежливо склонив голову в знак извинения и приветствия.

— Полноте, Митенька. Не казнитесь, — Отечески усмехнулся в ответ Орехов. — Не иначе статью новую обдумывали?

— Да. В следующий номер надобно успеть.

— Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? — Заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. — Нечто этакое, — тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, — о зверствах кровавых чекистских палачей?

Ответить Дмитрий не успел, Орехов сменил тему, как умел делать, кажется, он один.

— Впрочем, я отвлёкся, — лицо редактора вдруг поскучнело, — как раз хотел пригласить вас, Дмитрий Юрьевич, к себе. Есть серьёзный разговор.

Переход от покровительственного тона к сухому официальному языку ничего хорошего не обещал.

«Не суетимся. Улыбаемся. Вот идёт по коридору старшая машинистка, игриво машет рукой, старая перечница!. Так. Улыбаемся и машем. Какого рожна потребовалось от меня Орехову? Всё чисто. Связник добрался нормально. При передаче нас никто не видел. Улыбаемся и машем».

— Присаживайтесь, Дмитрий Юрьевич. — Сказал Орехов, когда они оказались в его кабинете. За закрытой дверью, так сказать. — Чай, кофе?

— Благодарю вас, Василий Васильевич. Пожалуй, кофе, — ответил, садясь на свободный стул, Дмитрий. — Никак не могу привыкнуть к тем опилкам, какие здесь за чай выдают. Простите.

Орехов снял трубку внутреннего телефона, — Аннушка, два кофе, будьте любезны.

— Дмитрий Юрьевич, вы ведь знакомы с Арсением Александровичем Зайцовым? — спросил он, внимательно посмотрев на Дмитрия.

— Что вы, Василий Васильевич, Господь миловал. — Поднял в протестующем жесте руку Дмитрий. — Лучше уж, как говориться, они к нам, чем мы к Ним. Хотя хрен редьки не слаще, извините за прямоту.

— Так мне господин полковник и намекал: мол, Вощинин меня чуть ли не за Малюту Скуратова, не к ночи будь помянут, держит, знакомства чурается. За версту, да дальней дорогою обходит. Потому и поручил переговорить с вами мне, вашему непосредственному начальнику, так сказать…

Внутри Дмитрия всё замерло. Показалось, будто часть его нутряного естества оборвалась и скользит куда-то вниз, словно ледянки с горы в детстве, а впереди — полынья парит разверстым зевом. Сил нет, даже зажмуриться.

«Так. Выпрямимся ещё больше, подбородок вверх, губы подожмём. Самую мерзкую гримасу оскорблённой полковником Зайцовым[21] невинности изобразим».

— Василий Васильевич. Господин капитан. Я не понимаю. Если есть какие-то сомнения в эффективности моей работы или преданности общему Делу… — Дмитрий так нажимал на голос, что тот ожидаемо дрогнул. Чрезвычайно драматически, надо отметить, и крайне уместно.

А внутри Орехова, поначалу благостно взиравшего на начинающуюся истерику, будто пружина развернулась.

— Встать! — Гаркнул он совершенно по-строевому. — Смирно! Господин юнкер, извольте вести себя как русский солдат перед офицером, а не как венсенская бл*дь перед клиентом!

И уже совершенно иным тоном с лёгкой долей сарказма, вполголоса добавил, обращаясь, будто не к вскочившему по стойке «смирно» Дмитрию, а к некоему третьему собеседнику: — «Дома мы не можем, дома нас тошнит…»

— Садитесь, юнкер. Слушайте и запоминайте…

Разумеется, это была не просьба, а прямой и недвусмысленный приказ: выехать ближайшим поездом в Берн, по пути проверяться на предмет отсутствия слежки (это должны были уметь все члены РОВС, даже сотрудники Орехова). На вокзале пункта назначения посетить ресторан и сделать заказ, в котором обязательно должны быть две меренги, если всё чисто, или три эклера, если замечен «хвост».

— А дальше?

— К Вам, юнкер, подойдет человек в тирольской шляпе с чёрной пряжкой справа на сине-жёлтой ленте. Он попросит у вас спички, отдадите ему этот коробок.