Сообщение Владимира Николаевича о содержании писем вызвало у императрицы-матери горькие слезы. Наконец, взяв себя в руки, она сказала:

«Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя. Она искренно верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье».

В день августейшей аудиенции Владимир Николаевич неожиданно получил письмо от Распутина с просьбой о свидании.

Итак, еще одно свидание.

На эту беседу Владимир Николаевич предусмотрительно позвал своего родственника — Мамонтова. При подобных обстоятельствах свидетель не помешает. Это была странная встреча, вполне в духе «старца». Распутин то, не таясь, в упор, разглядывал председателя Совета Министров «своими холодными, пронзительными глазами», то вдруг заговаривал с раздражением, почти визжа, а то подолгу молчал, изучая потолок кабинета.

Именно в тот год в Западной Сибири случился недород, и Владимир Николаевич поинтересовался: «Что у вас в Тюменском уезде, как урожай?»

«Он совершенно преобразился, — не без удивления отмечал Коковцев, — и стал говорить, как умный мужик говорит о мужицких делах, настолько просто, толково и умно…»

По словам Владимира Николаевича (он их повторит и в воспоминаниях, напечатанных уже в эмиграции), на очередном докладе государю императору он с полной откровенностью изложил свое мнение о Распутине.

В стенограмме это выглядит так:

«Когда государь спросил меня, какое впечатление он произвел, что это за человек, я ответил:

”Я был 11 лет в Главном тюремном управлении, я исколесил буквально всю Россию — от Александрова, от Млавы до Владивостока, я видел все каторжные тюрьмы. Я говорю: среди не помнящих родства сибирских бродяг сколько угодно таких Распутиных. Это типичный сибирский варнак[21], который, совершая крестное знамение, может с такой же улыбкой взять и задушить за горло…”»

К Распутину эту формулировку можно было бы несколько изменить: «совершая крестное знамение, может с такой же улыбкой» изнасиловать любую женщину, ищущую у него защиты в беде. Он именно так неоднократно и поступал…

В истории с отставкой Владимира Николаевича особенно наглядно и выпукло проявляется разрушительная воля императрицы Александры Федоровны. В конечном итоге ее венценосный супруг исполнял ее волю, даже если все в нем восставало против этого.

Вот прощальная сцена. Царь объявляет Коковцеву об отставке. Эта отставка вынужденна, она не от воли царя, она даже унижает его.

«Я никогда не видел человека в том состоянии расстройства, и расстройства не прикрытого, а совершенно открытого, какое было в этот момент. Меня государь встретил с обычной своей ласковостью и с глазами, полными слез. Так что, я повторяю, мне пришлось его (царя. — Ю. В.) успокаивать и говорить ему о том, что раз вы после глубокого раздумья пришли к сознанию этой необходимости, то что же вам особенно горевать, незаменимых людей нет. Дай Бог только одно, чтобы вы не раскаивались. Для меня было очевидно, что весь этот инцидент был вынужденным, что к человеку, выражаясь грубо, приставали с утра до вечера и не оставили в покое до тех пор, пока не заставили решиться на эту меру».

Это факт: возможность влиять на высшую власть не давала покоя Распутину.

К несчастью, понимание интересов самодержавия в сознании императрицы Александры Федоровны приняло глубоко нездоровый, скорее, даже извращенный характер. Она полагала, что преданна мужу и что служит священным заповедям самодержавия. На деле же губила не только мужа, но и династию вообще. Действовала же она совершенно искренне и бескорыстно: только бы в незыблемости стояла великая и самодержавная Русь! И тут столько зависит от Божьего человека — Григория Ефимовича. Бог ниспослал его к ним, в царскую семью. И устами простого сибирского мужика глаголет истина. Не следовать ей — отступать от Бога, увлекать себя и страну в пропасть.

И всей страстью души императрица Александра Федоровна открывала дорогу словам Божьего человека. Господь избрал его для Своей Воли!..

В 1919 г. Михаил Владимирович Родзянко публикует в Ростове-на-Дону свою работу «Государственная дума и Февральская 1917 года революция».

Междоусобная сеча в самой непримиримости: отец идет против сына, дочь проклинает родное гнездо, Россия дымится кровью…

Эти воспоминания — одни из самых первых о революции, написанные еще в громе пушек, — необычайно взволнованны и пронизаны болью. Это не воспоминания, а, скорее, исповедь. По странной случайности историки почти не заметили их. А они изобилуют фактами и выводами, вызывающими глубокое раздумье.

«В весеннюю сессию 1914 года в Государственной думе, — пишет Родзянко, — прошел законопроект о большой военной программе, которая, выполненная в два года, т. е. к 1917 году, делала нашу армию и численно, и по снаряжению значительно сильнее германской…

С момента утверждения этого закона Верховной властью для нас, членов Государственной думы, стала ясной неизбежность в самом ближайшем будущем вооруженного столкновения с Германией, которая не могла ждать нашего военного усиления (как похоже на канун Великой Отечественной войны! — Ю. В.).

С этого же момента революционная агитация, несомненно германского происхождения, среди рабочих разных заводов усилилась до чрезвычайных размеров, в особенности во второй половине 1913-го и в начале 1914 года (и это в экономически самые благополучные годы. — Ю. В.).

Петроград в 1914 году, перед самой войной, был объят революционными эксцессами. Эти революционные эксцессы, возникшие среди рабочего населения Петрограда, часто влекли вмешательство вооруженной силы: происходили демонстрации, митинги, опрокидывались трамвайные вагоны, валились телеграфные и телефонные столбы, устраивались баррикады.

Все это происходило во время посещения России представителем дружественной нам державы — президентом Французской Республики Пуанкаре.

Волнения в столице были настолько сильны, что президент вынужден был ездить по городу в сопровождении значительного военного конвоя. То же самое, хотя, разумеется, в меньшем масштабе, происходило и на местах. Велась энергичная агитация среди крестьян на почве земельных отношений, и нельзя не отметить силу и влияние этой агитации. Землевладельцы должны хорошо помнить те условия, в которые были поставлены они ввиду частых волнений сельских рабочих и их постоянных забастовок в ту горячую пору. Справедливое стремление к увеличению площади своей пахотной земли получило совершенно неправильное направление под влиянием той же агитации, и назвать состояние умов русской деревни в то время спокойным было бы большой ошибкой…

…Забастовки возникали и образовывались без всяких видимых причин, и только теперь стало ясно, где лежал корень всех этих событий. Надо было окончательно разложить и развратить русскую промышленность перед войной и внести непоправимую смуту в русское общество. Семена большевизма на почве разжигания классовой ненависти сеялись, очевидно, щедрою рукою, и эта пропаганда, которую не поняли и с которой никто не боролся, конечно, сыграла видную роль в подготовке к Русской революции».

25 ноября 1917 г. в Военной типографии императрицы Екатерины Великой числом в 100 нумерованных экземпляров были отпечатаны воспоминания певицы и литератора В. А. Жуковской (Подревской)[22] «Из недавнего прошлого» — книга, безусловно, «ненаходимая».

Воспоминаниям «Белика» (так звал Распутин автора) предшествует краткое вступление, из коего следует, что взяться за перо автора благословил П. Н. Милюков. «Он сказал мне, что любопытство мое может меня погубить, но что он одобряет мое желание войти в «нутро» событий и записать их. И я отдалась течению событий».

Отдадимся и мы.

«Вырубову я знала давно, задолго до ее знакомства с Распутиным. Это была женщина не красивая, но эффектная. Истеричная, экзальтированно-веселая, она не в меру сочувствовала каждому несчастию. Ее религиозность доходила до исступления. Она во всяком проявлении человечества и природы искала Бога и Его перст.