Когда сестра удалилась, прислав к "Анне" доктора Динстлера, Тони чуть не плакала:

- Умоляю вас, придумайте что-нибудь! Вы должны спасти меня от этого у меня втрое увеличилась грудь... Ну не могу же я стать дойной коровой...

- Успокойся, девочка, я все улажу. Как мы сразу не подумали, что тебе нельзя рисковать фигурой, - искренне огорчался Динстлер. - Сейчас даже обычную женщину не часто заставишь вскармливать младенца грудью. А уж тебя мы и сами должны были бы отговаривать от этого. Не беспокойся, мы быстро приведем все в норму. А медперсоналу и сестрам, считающим, что имеют дело с некой простолюдинкой, я объясню, что Анна Ковачек имеет серьезные противопоказания к вскармливанию младенца. Ну, ну - почему такие испуганные глаза? Предоставь все нам, девочка.

- А ему не будет от этого хуже? - засомневалась Тони.

- Глупости, милая. Доктор прав, мы не в XIX веке. Сейчас существует масса возможностей вырастить мускулистого Шварценегера, сохранив красоту и молодость... А что ты решила с именем? - осторожно подступила Алиса.

- Сестра Стефания неоднократно намекала мне, что ребенку, рожденному в таком боголюбивом месте, надлежит носить соответствующее имя, - Антония косо глянула на Динстлера.

- И что же ты выбрала? - насторожилась Алиса.

- Я решила, что Готлибб - "любимец Бога", будет в самый раз.

Алиса привстала от удивления и радостно посмотрела на доктора.

- Ведь это второе имя Йохима!

- Знаю. Сестра Стефания мне об этом намекнула. - Антония обратилась к неожиданно залившемуся краской доктору. - Право, профессор, мне будет очень приятно, если вы, к тому же, станете крестным отцом мальчика... Я знаю, как много вы сделали когда-то для моей мамы. Потом и для меня...

Антония выглядела растроганной. Да и у доктора в глазах блестели слезы.

- А нельзя ли нам выпить в честь этого по бокалу шампанского? Я прихватила с собой пару бутылок любимого Тони. - Алиса замялась. - Но если здесь не положено, перенесем торжество до возвращения девочки домой.

- Здесь всего лишь монастырская лечебница, а не тюрьма. Иза, то есть Стефания, сегодня с утра трезвонит во все колокола - часть этого звона посвящается маленькому Готтлибу. Моя богобоязненная сестра сильно изменилась. Теперь она куда более терпима к детям, рожденным вне церковного брака, чем в дни своей молодости...

Йохим осторожно открыл бутылку и наполнил вином простые стаканы. Пузырьки вспенились, придавая стеклу драгоценный блеск. Он задумчиво посмотрел на бьющие в золотистой жидкости роднички:

- За искристость души в сосуде нашего тела. Пусть радостно живется этому малышу, пусть будет лучезарным его дух... Ведь, в сущности, и не важно тогда, во что заключен он - в глиняный черепок или звонкий хрусталь...

Тост Динстлера показался Алисе старомодно-выспренным, а намек неуместным. Как бы не относилась она к своему мальчику - речь о грубой глине не могла иметь к нему никакого отношения.

...Была уже поздняя ночь, когда Алиса и Йохим уединились для серьезного разговора.

- Стефания оборудовала здесь для меня целый кабинет. Последние годы я прихожу к парадоксальной мысли: сестра меня любит. Устраивайся поудобнее.

Динстлер предложил Алисе большое кожаной кресло, выглядевшее уютным и мягким. Она с наслаждением погрузилась в него, скинув туфли и подобрав ноги.

- Уфф! Не простой день. Слишком много впечатлений. Ну, что ты молчишь, Йохим, - кажется, все обошлось благополучно?

Динстлер в раздумье ходил из угла в угол, уставившись под ноги, словно изучал рисунок ковра.

- Который раз жалею, что бросил курить! А к выпивке не пристрастился... Завис посередине - между добром и злом, - как пугает меня в душеспасительных беседах Стефания.

- Разве ты курил?

- Очень усердно. После того, как женился на Ванде, стал Пигмалионом и Готтлом... Я тогда даже торс накачал и увеличил размер пиджака на две единицы. Стефания считает тот период "территорией зла".

- А что думаешь ты сам?

- Нет, я не согласен с Изой,, то есть с матушкой Стефанией. Это было время безумного дерзания, сумасшедших побед... Оно дало нам Антонию...

- Ты никогда не жалеешь о своем поступке?

- Никогда. Когда вижу тебя. - Он остановился и пристально посмотрел на Алису.

- Значит, почти всегда, - горько усмехнулась она. За двадцать лет мы виделись не более пяти раз.

- Я приучил себя воспринимать наш тайный союз, даже можно сказать, нашу тайную связь, - как высшее благо. Главное для меня - это счастье Антонии. Которую я могу мысленно называть "наша дочь"! Ведь никакого другого шанса у меня нет и не было...

Йохим извлек из тайника в книжном шкафу бутылку и две рюмки:

- Может, все-таки выпьем? Это коньяк местных виноделов. Расширяет сосуды, повышает гемоглобин.

Алиса, грустно улыбаясь, взяла рюмку:

- Это ты сам тогда, в новогоднюю ночь на заснеженной площади Рыцаря не дал мне шанс. Ты отверг нашу плотскую связь... Бог знает, что вело тебя... Возможно, предчувствие более серьезного и сложного единства, или ... встречи с Вандой...

- Уж тогда скажи - желание осчастливить Остина. Ведь я дал ему возможность найти жену. Вы на удивление точная пара, Алиса...

- С внуком нас, Йохи! - Алиса подняла рюмку. - Ты что-то не выглядишь счастливым дедом.

- Потому что я обречен всегда быть прежде всего обеспокоенным Пигмалионом... Честно говоря, меня тревожит состояние девочки. Нет-нет. Психологически она, кажется, справилась с этой ситуацией, но... Но разве ты не заметила? Губы, нос?

- Йохим, молоденькая женщина только что стала матерью! Не может же она сразу позировать для рекламы... Я видела не раз, в каких уродин превращает красоток беременность... Жаль, не могу сослаться на собственный опыт, но... Мне она кажется такой прелестной. Только ужасно худа... Бледненькая, нечесанная. Запустила себя. Но в её возрасте так просто восстановить форму.

- Какую форму, Алиса? Если её организм возьмется за это дело, то довольно скоро превратит Антонию в Ванду! Беременность уже начала этот процесс... и я не знаю, какие темпы она примет в ближайшее время.

- Ты хочешь сказать, что заметил угрожающие симптомы? - Алису охватила паника. - У тебя здесь нет чего-нибудь теплого, меня что-то знобит.

Йохим покрыл плечи Алисы своим пиджаком из рыжей замши и присел рядом, взяв в руки её дрожащие пальцы:

- Не надо падать духом, Алиса. У нас есть выход: мы должны рассказать ей все.

- Нет! Ни за что. Ты не станешь ей настоящим отцом, но и я перестану быть матерью. Она останется совсем одна. И это после того, как Тони пережила серьезную трагедию - гибель жениха, одинокое материнство... Нет, умоляю - нет! Если ты проговоришься - я буду все отрицать!

Алиса разразилась слезами. Запахло валериановыми каплями, Йохим возобновил метания из угла в угол, упрямо глядя перед собой.

- Успокойся и подумай. Хорошенько подумай. Посоветуйся с Остином. Я ничего не сделаю без вашего согласия... Но я уверен, что вы придете к тому же выводу!

Он остановился в центре комнаты, едва не касаясь головой низкой люстры.

- Но ведь ты можешь незаметно вернуть ей все! Ты же сделал это с Викторией. И все прошло великолепно...

- Ты забываешь, что Антония должна будет подвергнуться воздействию страшных препаратов вторично... Стоит ли самый очаровательный носик на свете хотя бы одного дня жизни? А ведь я не могу, пойми, не-мо-гу, гарантировать отсутствие нежелательных последствий!

- Но ведь их может и не быть?

- Но ведь речь идет о нашей дочери!..

Они обнялись и, кажется, вместе плакали, жалея себя и друг друга.

...Алиса покинула монастырь на следующий день, взяв у Антонии слово не предпринимать никаких шагов до приезда Шнайдера. По дороге домой она обдумывала, как помягче изложить ситуацию Остину, вернувшемуся после обследования с опасным диагнозом: аневризма сердечной мышцы. А значит никаких волнений, физических перегрузок и постоянная угроза внезапного конца. Кажется, именно сейчас ей предстоит незаметно подменить роли, взяв на себя миссию утешительницы. Сказать беззаботным голосом: "Отдохни немного, милый. А когда проснешься, все будет в полном порядке".