вы заметили, весенний показ домов высшей моды прошел без её участия.

Менее активным стал и образ жизни звезды. Ей приходилось неоднократно проводить по нескольку недель в клинике очень известного хирурга, некоего господина Динстлера. - Лицо Бейлима

выразило крайнее удивление, но он быстро справился с ним, что не укрылось от глаз сыщика.

- Вашему высочеству знакомо это имя?

- Кое-что приходилось слышать, не помню в какой связи.

- На основании этих фактов допустимо возникновение следующей версии: Антония Браун все ещё не может справиться с последствиями той лыжной катастрофы, долечивая некие, тщательно скрываемые недомогания в клинике Динстлера, являющегося, кстати, другом её родителей. Но об этом ходило достаточно слухов.

- Она выглядит такой свежей и полной сил... Мне трудно представить её больной. - задумчиво сказал принц. Что там у вас еще? - - Собственно, это все.

- Как? Вы подошли к самому интересному!

- Мне казалось, что Ваше Высочество, заинтересован красивой молодой женщиной, а вышло, что он просто любитель сказок! Мне думается, профессиональные интриги рекламных звезд не слишком тесно связаны с любовными делами... - с улыбкой знатока заметил Дюпаж.

- Я буду дальше работать в этом направлении, если пожелаете, и, надеюсь, смогу полностью прояснить ситуацию. У меня есть весьма серьезные связи на всех уровнях.

- За это я вам и плачу весьма основательно, мсье. Будем считать, что задание на ближайшее будущее для вас сформулировано? - Бейлим поднялся, завершая аудиенцию. Ему очень не хотелось ставить в

известность Амира о содержании этого разговора. Кроме того, Бейлим уже решил, как и где он проведет воскресный день.

За свои восемнадцать лет Бейлиму пришлось прожить две жизни, отличающиеся друг от друга не менее чем роман "Павел Корчагин" от

сказок Шахерезады. Пристрастие к переменам и розыгрышам осталось в

его натуре как жизнерадостное мальчишеское озорство, несмотря на

обязывающий к чинной обстоятельности статус принца. Максиму,

проведшему детство на цирковом манеже, нравилось играть, путая

вымысел с реальностью. и ставить тем самым в тупик взрослого не по

годам принца Бейлима.

Воскресным прохладным утром, под большим каштаном напротив дома 8 в известном переулке предместья Лемарти, сидел смуглый юноша со стопкой газет, в потрепанных джинсах и яркой каскетке с пластиковым козырьком. Очевидно, одни из арабских эмигрантов, подрабатывающих на улицах Парижа и пригороде. парень прохаживался вокруг, не спуская глаз с ворот дома, подмечая шумы, доносившиеся из сада,что-то ел, сидя на корточках, из промасленного пакета. К трем часам ему, наконец, повезло - к воротам, обдав бродяжку водой, подъехал новенький шевроле и остановившиесь напротив дома 8, дал три коротких гудка. Вскоре на дорожке сада застучали каблучки и в калитке появилась она - в черном длинном плаще из мягкой лайки, наброшенном нараспашку поверх коротенького, обтягивающего изумрудного костюма. Арабчонойк застыл, разинув рот и выронив стопку газет. Его восхищенные глаза, подобно объективу кинокамеры, жадно запечетлевали детали этого яваления - взмах головы, откидывающей назад распущенные длинные волосы, изящный жест руки в зеленой перчатке, подхватившей подол плаща перед тем, как нырнуть в распахнутую галантным манером дверцу автомобиля. Это, несомненно, был Феликс и он увез, ловко развернувшись под носом оторопелого бродяжки, прекрасную Антонию.

Что за призраки витали в тот миг над переулком, наслаждаясь устроенным спектаклем? Цыганки Веруси, Александры сергеевны? Или воспоминания Алисы заставили повториться через полстолетия тот памятный эпизод - встречу прелестной наследницы Грави-Меньшовых с арабским изгнанником Филиппом? Встречу, изменившую их жизнь.

Правда, тогда был май, а юная Алиса отправилась прогуляться со своим новым знакомым - бездомным беженцем-аристократом. Но то что можно потрясти любого очевидца этих сцен, если бы таковой нашелся, заключалось в невероятном сходстве действующих лиц: Антония являла собой копию Алисы, а Бейлим - вылепленный Динстлером, до странности точно повторял облик Филиппа. К тому же, как тогда Филипп, он понял, что сражен любовью навечно...

...Антония давно перестала задумываться, какие чувства связывают её с Феликсом. Его внимание могло польстить любой, знающей себе цену женщине, особенно принадлежащей к миру искусства. Последние два года

имя молодого художника не произносили иначе, как с восторженным

придыханием. за ним признавали удачливость, неординарность и вообще

глобальную исключительность. У Феликса - "Летучего Голландца" все

было необыкновенным - происхождение, биография, талант, характер,

внешность. Он прошумел с весеннего римского квадриеналле, собравшего

цвет художественного авангарда. Среди невообразимых и все же уныло

повторяющих друг друга изысков концептуалистов колдующих с

сочетаниями отходов и плодов современной цивилизации, с ржавыми

трубами, битыми унитазами и газовыми горелками "Летучий Голландец"

Феликса Картье выглядел трогательно бузискусным, старомодным и вместе с тем, угрожающим. Трехметровое, парящее под сводами зала облако лебединых перьев, сверкающих опасной отточенностью стальных бритв. То ли мертвый корабль, то ли поверженный ангел. А скорее всего - порождение иной цивилизации, извергающее нечто из зияющей разверстой утробы.

Феликс получил кучу призов, став желанным гостем богемных тусовок и выставок. Со свойственной ему спокойной открытостью он сообщил, что воспитан адвентистским приютом, подобравшим

трехмесячного младенца в окрестностях Женевы после потрясшего всех

пролета над ними "летающих тарелок". Видимо благодаря этому

биографическому факту тема "летучести" не давала покоя художнику

Картье. Коллекция одежды, сделанная им для дома "Кристиан Диор",

называлась просто "Эй, полетели!" В ней был изыск, стиль и какая-то

привораживающая простота: ткани одевали силуэты манекенщиц, делая

их невесомыми, крылатыми, а отдельные детали - с "космическими

мотивами", то ли пугали, то ли настораживали. Если

использовать высказывание мэтра, заявившего, что "мода - это всегда

война", то Феликс развернул свои боевые действия на територрии

балетных костюмерных и ракетного полигона, отбивая плацдарм как у

сторонников классики, так и у авангардистов.

Антония, показавшая в его коллекции три костюма, была возведена Феликсом в "идеал". Подобно Гордону Крэгу, назвавшему когда-то Айседору Дункан порождением своей художественной фантазии, Феликс сообщил в интервью успешного просмотра:

- Антония Браун - плод моего вымысла.

Их стали часто встречать вместе в тех кругах, куда попадают только избранные. Презентации, коктейли, выставки, премьеры, аристократические приемы украшала своим присутствием эта прекрасная пара. Феликс был молчалив, замедлен в движении и очень скульптурен.

Он словно находился в полудреме, витая далеко от обыденных впечатлений - от "интересных знакомств", накрытых столов, ажиотажно-сплетенной шумихи. Он всегда был немного "над", созерцая невидимое широко раскрытыми светлыми глазами и держась за локоть очаровательной спутницы, словно слепец за поводыря. Антония проплывала со своим "летучим Голландцем" среди светской суеты, роскоши, блеска, гремучих интриг и увлекательных скандалов, не

замарывая от повседневной дрязги белоснежных перьев. Феликс предпочитал, чтобы Антония носила белый цвет, больше он ни на чем не настаивал. Это касалось общения с окружающими, деловых контактов и даже поведения в интимной жизни: став любовником Антонии, Феликс сразу же подчинился её инициативе, поддерживая тот режим встреч и страстных приливов, который диктовала его прекрасная дама. Мог ли он

назвать Антонию возлюбленной без попытки снизить старомодную выспренность этого определения абсурдно-многозначительными