Удивительно, но никогда прежде он и не стремился к этому классическому типу красоты. И вот она — единственнаяиз всех женщин, мелькавших в его жизни; именно она, только она. Зачем, почему?

Подошел мужчина с двумя детьми — но только затем, чтобы спросить дорогу. Объяснив, как выйти к ларьку, торгующему ирисками, Джим снова уселся на табурет и вернулся к своим мыслям.

Женщины… Женщины появились в его жизни еще тогда, когда он был сопливым подростком тринадцати лет, с трудом соображавшим, как распорядиться прибором, доставшимся ему от природы. Вначале была замужняя циркачка с масляными глазами, затянувшая его в постель обещаниями купить ему маленький радиоприемник. Она и в самом деле расплатилась с ним, а дальше обещала купить наручные часы, но к этому моменту он уже дозрел до той простой истины, что путаться с женой ревнивого укротителя львов чревато серьезными последствиями.

Потом были другие, сперва старше его — танцовщица из кордебалета; похотливая, как кошка, жена дрессировщика морских котиков; татуированная леди из «Ноева ковчега». И они все как одна, не задумываясь, сами предлагали свои услуги. Это был обычный секс без каких-либо уз, без предъявления взаимных претензий и перетягивания каната в свою сторону.

По мере того как он взрослел, женщины становились все более юными — девчонки, слонявшиеся по ярмарке в поисках приключений, дочери циркачей. В армии, в учебке, он закрутил роман с женой лейтенанта — и тем самым лишил себя всяких шансов на дальнейшую военную карьеру.

Вернувшись на гражданку, он имел затяжную серию встреч на одну-две ночи с женщинами, ни имени, ни лица которых он сутки спустя уже не помнил. Он ложился с ними в постель, утром просыпался и уходил не оглянувшись. Однажды он даже обзавелся летней женой, но эта история быстро закончилась. Его утомила ее непрерывная болтовня, и когда она ушла, он был только рад этому.

Он уже решил было, что непрерывная смена женщин — то, что ему нужно, как вдруг в его жизни появилась Викки. И страх не дал ему затащить ее в постель в первую же ночь. Страх не физический — это было, скорее, тягостное предчувствие того, что, вступив с ней в связь, он не сможеттак просто, как прежде, уйти.

По этой причине она и спала долгие ночи на надувном матрасе в нескольких футах от него. Зная примерный набор своих потребностей и прихотей, он уверил себя, что вполне разрешит свои проблемы при помощи других женщин. Но это не сработало. Влечение к новенькой оказалось сильнее, чем он рассчитывал. По сути, он с самого начала сидел у нее на крючке.

А теперь, после того как она проснулась-таки в его постели, все оказалось в сто раз хуже. Нет, конечно, он имел ее всякий раз, когда хотел, и даже старался, чтобы ей тоже было хорошо, что само по себе для него было новостью. До сих пор ему было глубоко наплевать, как там себя чувствуют женщины. Но до сих пор он и не знал этой головной боли — влечения к женщине, которая к нему равнодушна, которая молча подчиняется ему и ничего при этом не испытывает.

Он мог сколько угодно себя обманывать, но различить, зажег он женщину или нет, тоже всегда мог. Вроде бы все было как нельзя лучше и Викки ни разу не отказала ему, но она действительно не чувствовала ничего, то есть совершенно ничего. Иногда, когда он только-только начинал целовать Викки, тело ее откликалось, на него смотрели глаза с поволокой, но потом, ближе к середине действа, она замыкалась в себе и ускользала. Не то чтобы это его останавливало — нет, он всегда срывал свое удовольствие, — но ее холодность сводила его с ума, заставляла требовать от нее вещей, которых он потом стыдился. Господи, сколько у него было в прошлом женщин, которых он приводил в экстаз, заставлял извиваться как угрей на крючке, визжать, метаться, царапаться — и вот его угораздило влюбиться в ледышку, неспособную на малейшее проявление чувств!

Ночь за ночью, держа в руках покорное тело Викки и ощущая, что мысли ее где-то далеко, он изо всех сил пытался распалить ее, и при виде тщетности своих усилий гнев и злоба становились в нем все сильнее, и это пугало его — пугал демон, вселившийся в него, пугала собственная черная ревность. Ко всем.

Днем, стоило какому-нибудь парню взглянуть на Викки или же она сама вступала в разговор с кем-нибудь из посетителей, внутри Джима все будто обрывалось, и он стискивал зубы, боясь сорваться и разбить в лепешку их вонючие хари. И если бы только посетители! Еще было полно работников из других аттракционов. Джим не раз видел, какими жадными глазами они смотрели вслед Викки. Нет, она их к этому не подзуживала — этого только не хватало! Она просто ничего не замечала. Или не обращала внимания, потому что как можно такого не замечать? А вдруг однажды возьмет и обратит? И ей понравится совсем другой парень?

Странным образом эта ее холодность заставила Джима вспомнить мать. Сколько Джим себя помнил, отцовская неприязнь, граничившая с откровенной жестокостью, никогда всерьез не прошибала его, а вот полное равнодушие матери прямо-таки сводило с ума.

На какое-то время память перенесла Джима в его паршивый фургон, где он делил тощий матрас с парочкой сопящих обезьянок, а в спертом воздухе витал аромат скисшего молока, перезрелых бананов и звериных экскрементов, в животе же не смолкало бурчание, ибо нечем было утолить вечный голод, кроме как этими проклятыми гнилыми бананами.

— Извини, опоздала, — пугая его, прозвучал голос Викки. На ней были сейчас хлопчатобумажная кофточка в цветочек и длинная юбка. Рассыпавшиеся по плечам волосы насквозь пылали на солнце, и Джиму нестерпимо захотелось зарыться в них лицом, вдохнуть их тонкий аромат. Несмотря на нехватку воды, Викки держала себя безупречно чистой и одним только благоуханием уже выводила себя за рамки этого вшивого ярмарочного мира. Иногда именно эта опрятность сводила Джима с ума, напоминая, что девушка, которую он сделал женщиной, слишком хороша для этой его жизни и для него самого, а значит, осознав это, при случае уйдет отсюда. И тогда куда же деваться ему?Оставаться одному, каким он, в сущности, был всю жизнь, несмотря на обилие необузданно горячих бабенок?..

Нет, он собирался удержать ее как можно дольше и именно поэтому разыгрывал из себя бедняка, не выдавая ей на руки даже десятицентовой монеты, именно поэтому притворялся, что его воротит от походной кухни — и они не ходили обедать в столовую, где было полно шустрых циркачей; именно поэтому заставлял ее сидеть под его надзором в будке, где располагался аттракцион. Черт возьми, он забросил даже свою вечернюю игру в покер с другими циркачами.

— Ничего страшного, — сказал он. — Чего ждешь? Расставляй призы.

Викки вытащила из-под полки сумку с призами. Она никогда не брюзжала по поводу этой своей работы, хотя давно уже могла бы спросить, почему бы ему самому не оторвать задницу от табуретки и не расставить новые призы взамен выбывших. А Джим вернулся к своим мыслям. И потом, почему его так раздражает ее безропотность? Что причиной этому? Чувство вины? Черта с два, с чего бы ему чувствовать себя виноватым? Он подобрал ее, когда она не имела гроша в кармане и не знала, где остановиться. А он дал ей работу, хорошо с ней обращается, разве не так? Хоть раз он поднял на нее руку? Да его собственная мать умерла бы от счастья, если бы имела возможность жить с мужчиной, который не бил бы ее смертным боем!

Подошел посетитель, и Джим начал краснобайствовать, подзуживая клиента испытать себя на меткость. Слова лились сами собой, отточенные долгой практикой, — такой же рабочий инструмент, как улыбка с намеком, адресованная молоденьким женщинам, или многозначительная серьезность при разговоре с пожилыми людьми. С парнями своего возраста он прибегал к снисходительно-вызывающему тону: дескать, ну-ка, покажи, на что ты способен. С нынешним посетителем он взял лениво-небрежный тон: брось, мол, где уж тебе в твои-то годы…

С кислым выражением на физиономии клиент заплатил за два мячика, попытал счастья, но не выбил ни одного приза, попросил еще два снаряда, выиграл пупсика стоимостью в семь центов и, не взяв приза, ушел, даже не оглянувшись. Викки, расставив призы на нижнюю полку, запихнула пустую коробку под стойку и, прикрыв глаза ладонью, стала смотреть на солдат с окрестной военной базы, околачивающихся возле «чертова колеса». Она вообще не любила разговоры, и Джим, сам не охотник до женской трескотни, ценил это ее качество, но сегодня по ряду причин ее молчание его раздражало.