К счастью, Джим не проявлял к ней прежнего сексуального интереса. Правда, иногда она ловила на себе его мрачный взгляд, но с тех пор, как она покинула его постель, он не приставал к ней с ухаживаниями. Впрочем, если бы и пристал, она бы ему отказала, а если бы он продолжал проявлять настойчивость — собрала бы вещи и ушла куда глаза глядят. Пока этого не происходило, она еще могла как-то мириться со своим положением.

Она продолжала свои посиделки у Нэнси, всякий раз получая от них большое удовольствие. Изредка приходили другие женщины, и Викки старалась держаться с ними по-дружески. Разговоры крутились преимущественно вокруг погоды, темы крайне важной для всякого, причастного к цирковому бизнесу, и окрестных магазинов — где да что можно купить подешевле. Еще одной нескончаемой темой было рождение детей, распад тех или иных пар, появление новых артистов и уход старых.

Того, что в мире за пределами их городка жизнь стремительно менялась: кончилась война в Европе, из нацистских концлагерей освобождались узники, которые рассказывали леденящие душу ужасы о зверствах палачей; в Китае бушевала гражданская война, а Филиппины провозгласили свою независимость — для них как бы не существовало. Значение имели лишь сокращение норм на сахар и бензин и инфляция, съедавшая их и без того скудные заработки. «А чему тут удивляться? — подумала Викки. — Взять хотя бы деда: разве хоть раз во время своих политических спичей за обеденным столом он помянул о горестях униженных и оскорбленных?»

В последние, особенно жаркие дни лета они двигались по Пенсильвании. Стенки фургона за день раскалялись, создавая внутри атмосферу парилки, но Викки ухитрялась поддерживать идеальный порядок, по первому требованию кормила Джима, не покладая рук ухаживала за собаками.

Они только что завершили четырехдневные гастроли в Харрисберге, народ валил валом, мистер Сэм сиял как начищенный доллар, и Викки, не устояв перед искушением, прокатилась на Лоубое.

День был нерабочий, вдвойне желанный после затяжной серии сплошных выступлений. Викки пробралась к загону чуть свет, еще до того, как Джим проснулся. Никого поблизости не оказалось, и она перелезла через ограду.

Лоубой покосился на нее, запрядал ушами, но когда она позвала его по имени, подошел и ткнулся носом в ладонь. Викки дала ему кусочек сахару и огляделась. Никого и ничего… но этого, впрочем, и следовало ожидать. Молодежь из обслуги вечером отметила перерыв в гастролях походом по местным барам и сейчас спала без задних ног, пользуясь преимуществом выходного дня.

Викки жадно поглядела на лоснящийся хребет лошади и, услышав ободряющее ржание Лоубоя, не выдержала — в мгновение ока очутилась на его спине.

Конь мотнул головой, и Викки, увидев сверкнувшие белки его глаз, решила, что сейчас он попытается ее сбросить, но Викки ждал сюрприз. Лоубой совсем как ее маленькая кобыла чинно загарцевал вдоль ограды, иногда приближаясь к ней так близко, что Викки стало ясно: Лоубой балуется.

— Эй ты, старый плут… — нежно сказала ему на ухо Викки. — Конечно, ты можешь повредить мне ногу, если подойдешь еще ближе к ограде, но если ты так сделаешь — не жди от меня ни яблок ни сахара. Понятно тебе?

Конь тряхнул гривой и перешел на галоп, как бы говоря: «Это я-то плут? Душечка — вот кто я!».

— Раз так — покажи мне, на что ты способен! — сказала Викки, подгоняя его пятками.

В течение нескольких минут она скакала вдоль ограды, и Лоубой демонстрировал ту же чуткость к командам, что и прежние призовые лошади Викки Сен-Клер. Маркус говорил ей, что купил жеребца в каком-то другом цирке, и это было очевидно — так отлично натренирована лошадь. «Может быть, — подумала Викки, — трудный характер лошади — всего лишь выдумка, просто гордый жеребец невзлюбил мужчин после того, как его избил прежний хозяин?»

Любопытство заставило ее пойти еще дальше. Уронив на траву косынку, она наклонилась, чтобы поднять ее, и конь встал на колени. Викки засмеялась от радости.

Сделав еще несколько трюков, она соскользнула со спины жеребца и повела его к загону. Итак, лошадка лукавила с Маркусом. Все, что нужно Лоубою, — чувствовать твердую хозяйскую руку.

Совсем как у людей: уступи иному на дюйм — он размахнется на целую милю. Прояви хоть малейшее колебание — и об тебя ноги будут вытирать: заставят вкалывать как рабыню и при этом не будут платить ни цента под тем смехотворным предлогом, что денег нет. Но теперь все будет по-другому. «Мне нужны мои деньги!» — скажет она Джиму.

Она чистила жеребца, когда в конюшне появился Маркус.

— А ведь я тебя просил не связываться с ним, — сказал он.

Викки скорчила виноватую рожицу.

— Мне, конечно, следовало бы спросить вас, прежде чем…

Маркус отмахнулся от ее извинений.

— Ты держалась даже лучше, чем я ожидал, а я ожидал многого. Но в следующий раз надень на него седло и уздечку и позаботься, чтобы рядом был кто-то, кто мог бы прийти на помощь. Тебе повезло: он сегодня, кажется, в хорошем настроении.

— А еще раз нельзя будет?

— А как насчет того, чтобы работать со мной? Кэтрин на пятом месяце, еще несколько недель — и ей придется уйти из номера. Мне нужна замена, пока она не вернется. — Он так и буравил ее глазами. — Разумеется, до начала представлений я не смогу ничего платить, но что касается тренировок и репетиций, то это бесплатно.

Викки хотела немедленно ответить согласием, но почти тут же сказала себе, что есть много «но». Поскольку она собиралась покинуть цирк, как только получит от Джима деньги, было бы нечестным принимать предложение Маркуса. Конечно, она бы с радостью работала с лошадьми, но только не здесь. Ей был ненавистен этот цирк… И потом, если она начнет репетиции с французом, как скрыть это от Джима?

В последние три дня он был таким странным, часами сидел на кровати с банкой пива в руке, не шевелясь и молча слушая по радио мелодии в стиле кантри… Если Викки скажет ему, что решила принять предложение Маркуса, он тут же вышвырнет ее за порог, и тогда плакали все ее денежки. А без денег как она сможет целый месяц тренироваться, репетировать, питаться, жить?

Нет, лучше пока держать свои планы при себе, но если дело повернется иначе — тогда, кто знает…

— Я подумаю, — ответила она Маркусу. — Есть ряд препятствий, а потому мне потребуется время, чтобы все взвесить.

— Подумай. Поговорим через несколько дней.

Одной из добровольных обязанностей, которую взяла на себя Мара, была раздача добрых советов сотоварищам-циркачам; впрочем, это были никакие не советы: просто люди заходили и просили погадать на картах, а попутно начинали изливать душу. Иногда она давала им совет, иногда, если видела бесполезность наставлений, просто выслушивала их, а затем заверяла, что, судя по картам, все будет как нельзя лучше. Совесть ее не мучила: в конце концов, она сама, зная о своем будущем, совершила все предсказанные ей ошибки — что уж говорить о непосвященных душах…

Сегодня у нее сидела шестнадцатилетняя девчонка из семьи эмигрантов Воровских. Она тайно бегала на свидания к одному из чернорабочих — студенту университета, решившему подработать летом денег. Парень отчалил, оставив ее с брюхом, совершенно отчаявшуюся и готовую наложить на себя руки.

Мара посоветовала девушке обо всем рассказать отцу, заверив, что он ее не вышвырнет за порог, как бы зол ни был, потому что на ней держится весь номер с дрессированными пони. Если не любовь, то элементарная корысть убережет Стефана Воровского от этого опрометчивого шага. Даст пощечину, отхлещет ремнем, но выгнать не выгонит — и пусть она держит это в уме, когда станет рассказывать отцу о случившемся с ней несчастье.

Девчонка прекратила реветь, а когда уходила, лицо у нее было почти веселым.

— Роза-мимоза по улице шла, Роза-мимоза подругу нашла, — продекламировала Кланки. — Тебя не смущает, что своим шарлатанством ты мешаешь людям жить своей собственной судьбой?