Отряд упорно продвигается к железной дороге. Голубовцы наскочат, постреляют и отойдут, мы отобьемся и снова двигаемся. Так продолжается около двух часов, нас становится все меньше, но мы все еще сражаемся. Пусть нет у нас орудий, пусть нет пулеметов, но патронов к винтовкам вдосталь и уже не одного врага мы с седла ссадили. Кроме того, за всеми дневными событиями дело идет к вечеру и снова появляется небольшой на спасение. Надо только до темноты продержаться, а там, идти на прорыв мелкими группами и пробираться к своим.

  И вот, выходим к железной дороге, а тут неприятный сюрприз. В четырехстах метрах от нас стоит красногвардейский эшелон, и пробиться через него невозможно. Чернецов командует занять оборону на ближайшем бугре и, с трудом вскарабкавшись на этот, в общем-то, небольшой холмик, отряд принимает еще один бой. Казаки накатываются на нас всей массой, но лошади оскальзываются и на высотку взбираться не хотят. Остатки нашей офицерской полуроты, около двадцати человек, держат один склон, а Чернецов и каменские гимназисты с немногочисленными юнкерами, бьются с противоположного. На нас сильного наступления нет, а вот на полковника с молодежью, голубовцы наседают особенно яростно.

  Гимназисты дают дружный залп, казаки откатываются и слышен голос нашего командира:

  - Поздравляю всех с производством в прапорщики!

  - Ура! - нестройно, но от души, отвечает ему молодежь.

  Еще одна атака на них, снова дружный залп, снова противник отступает и опять слова Чернецова:

  - Поздравляю всех с производством в подпоручики!

  - Ура! - этот рев трех десятков молодых глоток даже стрельбу заглушает.

  Видимо, такое наше поведение все же задело что-то в продажной душе вражеского командира. Стрельба прекратилась и к холмику, с белым платком в руке, подъехал всадник на красивой буланой кобылке.

  - Голубов, тварь, - то ли прошептал, то ли прохрипел стоящий рядом со мной Сафонов.

  Я всмотрелся в лицо войскового старшины, округлое и несколько обрюзгшее, аккуратно подстриженные усы и чисто выбритый подбородок. Человек как человек, по виду, справный казак, но по какой-то причине, воюет за большевиков.

  - Чернецов, - не боясь того, что его могут убить, Голубов подъехал вплотную, - не губи молодежь, сдайся и я гарантирую, что никто не пострадает. Даю слово чести.

  - А она у тебя есть? - спросил наш командир.

  - Не переживай, мое слово крепкое. Нам с вами драться, смысла нет. Однако же нам не нравится, что вы по нашей земле с корниловцами идете, захватываете станции, а потом под их контроль передаете. Все будет нормально, договоримся с вашими начальниками и Калединым, да и отпустим вас обратно в Новочеркасск. Все равно в феврале Войсковой Круг собирается и будет новый атаман Всевеликого Войска Донского.

  - Не ты ли?

  - Посмотрим, - не стал скромничать Голубов, - а пока, сдавайте оружие. Все равно до ночи не дотянете, у нас пулеметные расчеты и орудия на подходе.

  Чернецов оглядел собравшихся вокруг него мальчишек, которые еще толком и не жили, и скомандовал сложить оружие. Спорить с полковником желающих не нашлось, винтовки посыпались наземь, и весь отряд спустился вниз. Голубов куда-то ускакал, а казаки, которым мы сдались, принялись нас избивать.

  "Вот тебе и слово офицера, вот тебе и поверили", - подумал я, валяясь на земле и закрываясь руками от ударов по голове. Впрочем, били нас недолго, так, больше от досады и чтобы злость сбить. Последовала чья-то команда, и нас оставили в покое. Обыскивать не стали, выстроили в колонну по три, и направили к железнодорожному полотну, где большевистский эшелон стронулся с места и направился в сторону Каменской, от которой был слышен далекий паровозный гудок. Хотелось верить, что это партизаны 1-й сотни спешат к нам на выручку, но как ни прикидывай, а они опоздали, и спасти нас уже не смогут.

  Темнеет, и в сопровождении полусотни спешенных казаков, мы идем по направлению к Глубокой. Возле нашей колонны появляется Голубов, да не один, а с телегой, на которой сидят несколько человек с красными полосами на папахах. Из всех, выделяется один, бородатый и мордастый здоровяк с большим чубом, выбивающимся из-под головного убора. Он спрыгивает наземь, вплотную подскакивает к Чернецову, идущему впереди, и с размаху бьет его кулаком по зубам.

  - Сволочь белогвардейская! - выкрикивает он.

  - Пошел ты, шкура продажная, - утирая с разбитых губ кровь, отвечает полковник.

  - Все, конец тебе!

  Толстомордый пытается выхватить из ножен шашку, но его останавливает голос Голубова:

  - Подтелков, прекратить, я давал слово, что обойдемся без смертей.

  - Ты мне не указ, - отвечает красный казак, но шашку больше не теребит.

  Оглянувшись по сторонам, замечаю, как все бойцы нашего отряда напряглись. Расстегиваю полушубок и вовремя, так как Чернецов выхватывает из кармана свой пистолет, знаменитый австрийский "Штейер", образца 12-го года, направляет его на Подтелкова и нажимает на курок. Однако один из самых надежных пистолетов в мире дает осечку, вражеский командир кидается на Чернецова и они схватываются в рукопашной.

  - Бей предателей! - выкрикивает кто-то из офицеров. Одновременно с этим возгласом, выхватываю из-под полушубка свой "маузер" и открываю огонь по охранникам. Меня поддерживает еще три или четыре ствола, казаки теряются, и на них бросаются партизаны. Обойма заканчивается быстро, запасные все в рюкзаке, а его со мной нет. Пока, суть да дело, положение меняется, два десятка охранников разбегаются по окрестностям, а мы при оружии и вроде как на свободе. Среди мертвых врагов с разбитой головой валяется Подтелков, он еще жив, но долго не протянет, поскольку пришедший на выручку полковнику Сафонов с ним не церемонился и прикладом трофейной винтовки разбил ему череп. Голубова не видать, этот гад умчался в ночь, только его и видали, наверное, за подмогой ускакал.

  - Делимся на мелкие группы и уходим на Каменскую, - громко говорит Чернецов, и я замечаю, что он покачивается, подхожу к нему ближе и в этот миг, он падает наземь.

  Я не успеваю подхватить тело полковника, бросаюсь к нему, и слышу крик брата Мишки:

  - Красные на подходе.

  Действительно, явственно слышен далекий топот множества копыт.

  Кто-то кричит:

  - Чернецова убили!

  Этому голосу вторит другой:

  - Разбегаемся по оврагам и пробираемся к своим!

  Пока вокруг такая суета, уже в темноте, боясь зажечь спичку, ощупываю полковника и обнаруживаю, что у него рассечен полушубок и сильно порезан левый бок. Судя по всему, Подтелков все же добрался до своей шашки. От рубахи командира отрываю чистый кусок и накладываю его на рассеченный бок Чернецова. На полноценную перевязку времени нет, и хоть так, а приостановить потерю крови.

  - Костя, - окликает меня появившийся рядом Демушкин.

  Оборачиваюсь и вижу, что в поводу у терца, две лошади.

  - Что? - спрашиваю его.

  - Грузи командира и беги.

  - Где лошадей добыл?

  - Рядом, позади два всадника были, и их обоих Мишка наповал свалил.

  - За братом моим присмотришь?

  - Да.

  Вдвоем мы сажаем Чернецова на лошадь и привязываем его руки к уздечке. Я сажусь на вторую лошадь. Свободные поводья в руках и, сильно забирая вправо, скачу в сторону Глубокой. Трюк простой, и в той направлении меня искать не должны, но по какой-то причине эта небольшая хитрость не срабатывает. Через десяток минут враги все же настигают нас.

  - Что, попался? - вокруг меня человек пять казаков. - Сейчас мы тебя за наших братцев, на куски резать будем.

  Я готовлюсь к смерти, оружия нет, а кони под нами с командиром слабенькие. Слышу характерный шорох вынимаемой из ножен шашки, как-то спокойно думаю о прожитых годах, и ни о чем не жалею. Но, видимо, кто-то там наверху, вспомнил про счастливчика Чернецова и замолвил за него словечко. Фортуна вновь повернулась к нам лицом и от Глубокой появилось с полсотни всадников.