- Эксплуататоры? - спросил я.

  - Да-да, експлуатоторы трудового народа. Тогда я и подумал, что какой же он трудовой народ студент этот? Ведь сопляк совсем, на шее у мамки с папкой, каких-нибудь городских чиновников, сидит, и в жизни ни дня не работал. Настоящему трудовому человеку некогда глотку на площади рвать, он работает, чтобы семью свою прокормить. Однако же так складно этот студентик счастливое будущее житье расписывал, что люди ему верили и даже шапки вверх подбрасывали. Так, черт с ними, с дезертирами и иногородними, потом к ним и казаки наши присоединились, говорили, что надо атаманов скинуть, все заново переделить, и настанет лучшая жизнь. Вот тогда я и решил, что с новой властью нам не по пути, а старая в силу уже никогда не войдет, одряхлела и предала свой народ, а потому, надо самим думать, как поступать. Как и что оно дальше будет я не знаю, но свои маслобойни, земли, пасеки, виноградники и лавки торговые, я никому отдавать не хочу, потому что это потом и кровью заработано, и за ради этого наши предки на Кубань пришли, на Кавказ ходили и жизни свои за Отечество ложили. Ты как, Костя, с нами?

  - Конечно, - пожал я плечами, - мне эта революция поперек горла, и я понимаю, что она не для нас. Опять же вы моя семья, вы старшие, и как скажете, так оно для меня и будет.

  - Вот и хорошо, - Авдей был удовлетворен, - а то есть у нас такие, кто с фронта пришел, а теперь нашептывает казакам, что, дескать, надо новую власть поддержать.

  - Нет, я не из таких.

  - Тогда, иди и отдыхай, Костя, а как что-то потребуется, так я буду знать, что на тебя всегда смогу положиться.

  Старики остались обсуждать свои дела, а я, отправился на покой и вскоре находился в своей комнате, где за годы моего отсутствия совсем ничего не изменилось. Закрыв глаза, лежал на широкой кровати, но сон как-то не шел, и все одно, возвращался к разговору с дядей Авдеем. Впрочем, это для меня он дядя, а для большинства станичников, Авдей Иванович, человек входящий в десятку самых богатейших людей на Кубани. Кстати, из наших станичников он не самый богатый, например, тот же самый Петр Мамонов, и побогаче будет и повлиятельней, но тот все время на службе или в разъездах, а дядя всегда находится здесь, в родной станице, и люди к нему прислушиваются.

  Что про него можно сказать? Очень многое, но если кратко, то это настоящий поборник старых казачьих традиций, который делит всех людей на две категории, своих и чужих. Ради своих пойдет на смерть, а на чужих внимания не обращает. В свое время он окончил Ярославскую военную школу, затем Ставропольское казачье юнкерское училище, честно служил в 1-ом Екатеринодарском Кошевого атамана Чапеги полку ККВ, воевал везде, куда судьба бросала, и имеет два Георгия. Потом, в Средней Азии получил тяжкое ранение, и долгое время болтался между жизнью и смертью. С полгода его выхаживали, и Авдей поправился, хотя и остался хромым на всю жизнь. С тех пор он постоянно в родной станице обретается, занимается сельским хозяйством и торговлей по всему Кубанскому Войску. Жена его умерла пять лет назад и с тех пор он вдовец, а кроме Мишки у него еще трое взрослых сынов, все офицеры, и все при нем.

  Да уж, ему, а следовательно и нам, младшей ветке семейства Черноморцев, есть что терять, если большевики и у нас власть в свои руки возьмут. Здесь Авдей прав, свое кровное без борьбы отдавать нельзя. Не для того мои деды с Кавказа и из Туретчины на себе мешки с добром перли, а потом это богатство в развитие хозяйства вкладывали, чтобы их какой-то Ленин или Бронштейн на мировую революцию разбазарили. Шиш им! Пусть попробуют взять, и кровью умоются, и дело здесь не в пасеках, табунах и землях, и будь у меня за душой только одна шашка, конь и единственная папаха, все одно это мое, и пока я жив, моим оно и останется.

  Впрочем, из разговора с близкими я понял, что не одинок в своих думах. Сейчас с фронтов казаки возвращаются, правда, поздновато, агитаторы из солдатской среды здесь уже успели закрепиться, но ничего, даже наша станица в случае чего, сотни четыре воинов выставит, а по всему Кавказскому отделу, так и не один полк собрать сможем. Коль будет Бог за нас, так и отстоим свою землю, а нет, значит, туго нам придется.

  Все! Прочь думы тяжкие. Я вернулся домой, и теперь на некоторое время можно расслабиться. Только я об этом подумал, как сразу же, заснул спокойным сном.

  Следующий день для меня начался с хозяйственных дел, и понеслось. Только встал, и за работу, вникать в дела хозяйственные, то в одно место надо съездить что-то проверить, то в другое. Отвык от этого, и хотя раньше не любил все эти дела, теперь такое времяпрепровождение почитал за отдых. Так летели дни за днями. В свет труд на благо семьи, а в ночь гулянки с девками молодыми, да вдовушками, коих после войны в станице немало осталось. В общем, жил да радовался, и так миновал почти месяц, пока отец с Авдеем не решили, что хватит, отдохнул молодой подъесаул, и вызвали меня на разговор.

  - Костя, - первым заговорил дядька, - завтра через Тихорецкую эшелон с твоим полком проходить будут, поезжай, посмотри, что да как, и с офицерами пообщайся. Главное узнать, каков настрой среди казаков и на чью сторону они встанут, когда большевики начнут власть в свои руки брать.

  - Хорошо, но я не один поеду, и с собой десяток казаков из однополчан возьму.

  - Добро, так и сделай. Тем более что на станции сейчас остатки двух полков расквартированы, а ты ведь, наверное, при форме и погонах своих поедешь.

  - Конечно.

  - Будьте осторожны, и если вдруг какая заваруха, отходите на станицу.

  - Да, кто меня тронет, когда родной полк на станции будет, - беспечно заявил я.

  - И все же, будь настороже.

  Утром следующего дня я и десяток казаков, из тех, кто ранее служил в 1-ом Кавказском полку, в основном урядники, на добрых строевых конях, по форме и при оружии, въехали на станцию Тихорецкая. Прошел месяц, с тех пор, как из этого места я отправился домой, и обстановка на станции ухудшилась. Разумеется, на наш взгляд, на казачий. Слово местной власти, которая при Временном Правительстве была, ничего уже не значит. Теперь здесь все решают какие-то Солдатские Комитеты и военно-революционные трибуналы. Казаков не видать, а люди здесь проживающие, чересчур напряжены и на улицу стараются без нужды не выходить. Число солдат возросло в несколько раз, они стали еще более нахальны и развязны, и смогли либо запугать жителей, либо привлечь их на свою сторону. Пусть здесь не полнокровные подразделения стоят, а всего лишь остатки Бакинского и Кубинского пехотных полков из 39-й дивизии, что на Кавказском фронте находилась, но и этих человек пятьсот наберется. Чуют солдатики свою силу, а оттого и посчитали, что они здесь хозяева и могут все, что им только понравится, себе забирать, да свои порядки устанавливать.

  И вот, едем мы через станцию в сторону железнодорожного вокзала, а в спину нам шипение:

  - Сволочь золотопогонная!

  - Опричники царские!

  - Недобитки казацкие!

  - Гады!

  Пара казаков, услышав это, хотела наглецов нагайками отходить, но я их придержал:

  - Отставить! Поздно за нагайки хвататься, браты-казаки, тут и шашка не поможет, а вот пулемет, в самый раз будет. На провокации не поддаваться, но всем быть наготове и если только кто на нас напасть попытается, валите их насмерть.

  Мне в ответ слова урядников:

  - Понятно!

  - Сделаем!

  Сам я думал, что все обойдется, и никто не посмеет на нас руку поднять или как-то задержать, но я ошибался. Перед самым вокзалом, как раз возле той яблони, под которой я некогда ожидал Мишку и Митроху, дорогу нам преградили несколько десятков солдат, все как на одно лицо, испитые морды, шинели без погон, а в руках давно не чищеные винтовки.

  Вся эта масса людей, объединенных только одним, ненавистью к нам и нашему внешнему старорежимному виду, угрюмо сопела, ворочалась, отхаркивалась желтыми плевками на брусчатку, и вот, вперед вышел главный. Небольшого росточка смуглый брюнет в офицерском пальто зеленоватого оттенка, с красным бантом в районе сердца, наганом, выглядывающим из новенькой кожаной кобуры и шашкой, ремень которой был по простому перекинут через плечо. За ним показался его то ли телохранитель, а может быть помощник, которого я узнал, штабс-капитан из иногородних, проживающий в станице Тифлисской, одет точно так же, как и главный, а взгляд, чистая и незамутненная ненависть.