На исходные позиции перед станцией Воропоново наши войска вышли, как и задумано, в шесть часов утра. Как раз к этому времени вернулась разведка, и доложила, что красных на станции битком набито, и у них всего несколько полевых орудий. Помимо пехоты в Воропоново, с его с противоположной стороны, стоят около тысячи красных конников, частью казаки, а частью не пойми кто, но напоминают драгун. Судя по докладу разведки, к бежавшим из города большевикам подходят части северо-восточной группировки Красной Гвардии, которая готовилась к наступлению на Усть-Медведицкий и Хоперский округа Донской республики.

  Выслушав ходивших в разведку пластунов, я посовещался с командиром 2-го офицерского полка полковником Жебраком-Русакевичем, и решил выдвинуть вперед "Кавкай" и полевую артиллерию. Пехота позади, готовится к бою, а конные полки Зеленина и Шахова должны обойти станцию по левому флангу и разгромить вражескую кавалерию. Если все выйдет, как мы задумали, то получится полноценное окружение вражеских войск, и ни одна сволочь из него выйти не должна.

  Звучат команды офицеров... Суета... Слева на рысях уходит в степь казачья конница, а вперед выдвигается бронепоезд и артиллерийские упряжки.

  Практически сразу, без всяких пристрелок и прочих прелюдий, в выжженной солнцем степи перед нами завязалась артиллерийская дуэль, в которой наши артиллеристы действуют более умело, и стрельба их более точна. Нам с полковником Жебраком, с нашего наблюдательного пункта, поросшего густым бурьяном небольшого бугра, все видно просто отлично. Снаряды наших орудий накрывают станцию раз за разом, а у красных что-то не ладится, все мимо да мимо, да и сложно им своими несколькими пушками, дать полноценный ответ моим двадцати. Если так и дальше пойдет, то победа нам достанется исключительно благодаря снарядам и калибрам.

  Впрочем, это только мечты, пусть у красных плохие артиллеристы и орудий немного, но зато командиры воевать уже научились, да и военруки из бывших царских генералов и полковников имеются. На станции происходит движение, и в бинокли мы видим, как начинается атака вражеских бойцов. Густые цепи серой, солдатской, черной, матросской, и зеленой, латышской пехоты, неровными шеренгами, как волны, идут прямо на нас, и на беглый взгляд, их не менее трех с половиной тысяч. Силища! Ветераны и элита Красной Гвардии.

  Наши пушки начинают отход, и артиллерийскую пальбу по станции продолжает только бронепоезд. Я оглядываюсь на полковника Жебрака, который в пеших боях, в любом случае, понимает поболее моего, и спрашиваю:

  - Не пора?

  - Нет, - полковник помотал головой, - пусть ближе подойдут, а то увидят, сколько нас, и отступят.

  - Эти так просто не отступят, - возразил я ему. - Эти будут драться до последнего патрона и в плен не сдадутся.

  - Раз так, тогда начинаем.

  Взмах рукой, и моя команда:

  - Дружины в атаку!

  Моему голосу, эхом вторят командиры "исправленцев", которые сидят на земле позади холма, и которым предстоит первыми схватиться с красной пехотой в жаркой и смертельной рукопашной схватке:

  - Примкнуть штыки!

  - Встать!

  - Кто отступит, тому пуля! Не хотели за Святую Русь добровольно воевать, теперь под принуждением будете!

  - Растянуть шеренги! Не толпиться!

  - В атаку!

  - Вперед!

  Кроме клацанья металла об металл, сопенья и кряхтенья, ворчанья и чьего-то скулежа, доносятся характерные звуки ударов кулаков по телу и хлесткие звуки пощечин. Видимо, дюжие урядники, таким образом, взбадривают свой особо трусливый личный состав и направляют его в бой.

  И вот, дружинная пехота выползает из-за холма навстречу вражеским пехотинцам. Наши "исправленцы" идут медленно. Враги тоже не торопятся. Все понимают, что сейчас будет, и я знаю, какие чувства испытывают люди, которым предстоит рукопашный бой.

  Тишина. Несколько неровная и покрытая пожухлой растительностью степь. Замолкли орудия, и только топот тысяч ног доносится ко мне, да и тот, удаляется от холма. Две массы людей, они все ближе и ближе и, вот, захлестали винтовочные выстрелы, забилось в лихорадке несколько ручных пулеметов, взрывы ручных гранат перекрывают стрельбу и в какой-то момент, наши и вражеские пехотинцы сталкиваются. Рев множества, пока еще живых существ, разносится над степью. Бойцы исправительных дружин издают яростные крики и кидаются на врага.

  - Долго не выстоят, - не отрываясь от бинокля, совершенно спокойно замечает Жебрак.

  - Необходимо ваших офицеров и моих пластунов поднимать, пока красноармейцы дружинников не опрокинули.

  - Согласен.

  Новая команда и позади холма готовятся вступить в бой дроздовцы и мои казаки. Всего минута понадобилась им выступить на поле боя. Скорый шаг наших батальонов. Штыки блестят на солнце, а лица спокойны. До свалки, в которой, вне всякого сомнения, побеждают красные, остается метров пятьдесят. Офицеры и пластуны переходят на бег и вламываются во вражеские ряды. Шум усиливается, и я вижу то, чего раньше видеть не доводилось. Всегда твердые в сражении латыши, отступают первыми, и не с боем, а бегут.

  - Все, - полковник опускает бинокль, - дальше дело техники. Мои дроздовцы на их плечах теперь на станцию ворвутся.

  - Последуем за ними следом? - предложил я.

  - Да, пожалуй, что пора.

  Мы спускаемся с холма, садимся на лошадей и, в сопровождении конной полусотни, выезжаем на покрытое сотнями трупов и огромным количеством раненых, чистое поле. Дроздовцы, как и говорил Жебрак, показывают настолько высокий профессионализм, что подобного я даже на учебных полигонах никогда не видел. Они гонят красных без остановки и, не давая им опомниться. Немногие уцелевшие матросы, латыши и революционные солдаты, откатываются на станцию, а дроздовцы спешат за ними вслед. Мои пластуны чутка запаздывают, но не намного. Следом, к Воропоново подходят и исправительные дружины, которые потеряли в своем первом бою, никак не менее трети личного состава. Зато тех, кто уцелел и не побежал, можно уже завтра вполне спокойно ставить в строй регулярных полков.

  Жебрак и я въезжаем на станцию, рядом пыхтит бронепаровоз "Кавкая", а справа от него, отчаянно нахлестывая коней, уносится в степь около сотни красных конников. За ними, мчатся мои казаки. Они догоняют приотставших врагов, короткая стычка и сверкают клинки. Наземь падает несколько тел и преследование продолжается.

  С противоположного края станции в направлении на Кривомузгинскую уходит один из красных эшелонов. Наш бронепоезд бьет ему вслед, но положительных результатов нет, и часть красногвардейцев успевает скрыться. Не получилось всех красногадов вчистую уничтожить, но не беда, еще встретимся с товарищами коммунарами и посмотрим, кто кого.

  Тем временем, на станции бой практически окончен, и только кое-где слышны хлопки гранат, да сухие винтовочные щелчки. Мы с командиром дроздовцев останавливаемся возле большого и просторного двора, в котором жил начальник станции. Что здесь творится, непонятно, но явно, что-то необычное и из ряда вон выходящее.

  Возле высокого и крепкого забора, под охраной нескольких рядовых солдат, жидкой цепочкой стоят пленные, пять человек. Их лица сильно разбиты, и кровь капает на их одинаковую униформу, новенькие английские френчи и желтые армейские полуботинки. Вдоль строя красных неспешно прохаживается крепкий блондинистый дроздовец с погонами штабс-капитана. Обращаю внимание, что костяшки его больших кулаков разбиты, а рукава гимнастерки закатаны по локоть. Он останавливается и, резко схватив одного из пленников двумя руками за голову, толкает его на забор. Тело избитого человека подается назад, отталкивается от дубовых досок, и штабс-капитан, хорошо поставленным боксерским ударом бьет его в солнечное сплетение. Пленник падает в пыль, отхаркивается кровью, пытается подняться, но дроздовец, сделать ему этого не дает, и без всяких гневных возгласов, с тяжелыми хрипами топчет его ногами.