Комбриг умчался в ППД бригады, а мы принялись паковаться и собираться в дорогу. Прошло два дня, мы были готовы к походу, и наступила наша последняя ночь в этом лагере на побережье. Погуляв ещё какое-то время, я вернулся в свою палатку и завалился спать.

Поутру автоколонна батальона спецназа Четвёртой гвардейской бригады отправилась в сторону столицы и через сутки достигла посёлка Пашковского, где должны были собраться все подразделения будущего Кавказского экспедиционного корпуса. Остановились в поле, поставили одну палатку под штаб и стали ждать, что будет дальше.

Дождались. На следующий день началось то, что я сам для себя назвал бедламом. У нас забрали всю технику и вместо автомашин, пусть не новых, но на ходу, пригнали два больших табуна объезженных лошадей с Тихорецких конных заводов. Оно и понятно, на Кавказе все дороги порушены, ни железнодорожного транспорта нет, ни автомобильного, и все перевозки осуществляются только лошадьми, так что нам предстояло быстро освоить новый вид передвижения. В самом начале сёдел у нас не было, но Ерёменко сказал, что так даже лучше, и мы приступили к тренировкам по верховой езде.

Процесс самой тренировки был прост: делаешь из подручных материалов уздечку, надеваешь её на лошадь, потом с пенька или с помощью товарищей взбираешься на четвероногого друга и мчишься по полю. Точнее, пытаешься мчаться. Первый день таких тренировок был очень длинным, и я всё время думал о том, что скорей бы он закончился. Триста человек, весь личный состав батальона, несколько часов подряд трусили вокруг нашей стоянки, и только к вечеру комбат разрешил слезть с лошадей, а сделать это было почти невозможно. С чьей-то помощью у меня это всё же получилось, и враскорячку, широко расставив ноги и наклонившись вперёд, я отвёл свою лошадь к коновязи и без сил рухнул рядом.

Ладно, ничего страшного и ужасного. Через какое-то время мы стали вполне приличными наездниками и езда на лошадях стала даже каким-то удовольствием. Тем более что вскоре привезли сбрую и сёдла, а чуть позже пригнали три десятка бричек, на которых должны были перевозиться боеприпасы и батальонное имущество. Основная проблема была в другом, в тех подразделениях, которые должны были влиться в Кавказский корпус помимо нас.

Каждый день прибывали наши будущие соратники, и я тихо офигевал. Кого же здесь только не было! Первыми появились несколько отдельных рот ВБР, как быстро выяснилось, новобранцы, пороха не нюхавшие и прошедшие только краткий двухнедельный курс молодого бойца. За ними следом — три батальона территориалов, которые были вооружены только старыми карабинами СКС. Это были те, кто во время переворота так и не определился, на чью сторону встать, а пытался отсидеться у себя в республике. Не получилось, и их колебания никто не забыл. Следом появились войска каратянцев, ещё в прошлом году воевавших против Туапсинской Республики и присоединившихся к нашей Конфедерации. Бойцы хорошие, с горными условиями не понаслышке знакомые, но все как один слишком уж религиозные и угрюмые. Сами себе на уме люди, и, чего от этих пяти сотен бородатых дядей можно было ожидать, оставалось загадкой. После каратянцев появились братушки-гвардейцы — два сводных батальона. Один — из Второй бригады, полностью артиллерийский, укомплектованный 120-мм миномётами, и ещё один — из Первой, те, кого штурмовики не пожалели, самые что ни есть залётчики и разгильдяи, не признающие никаких авторитетов и правил.

Такое вот собиралось чрезвычайно разнообразное по составу и боевым качествам войско, и теперь оставалось только узнать, кто же будет нашим командующим. Гадали мы на эту тему много: и генерала Крапивина на место нашего комкора прочили, и полковника Фарахутдинова из ВБР, и даже комбрига Второй гвардейской бригады Котикова. Реальность превзошла все наши предположения, и когда мы получили известие, что нашим комкором назначен старший сын президента Геннадий Симаков, то всем батальоном впали в глубокое уныние. Надо сказать, что причины для этого были, так как до нас наследник президента командовал частями ВБР, наступающими на Батайск, а какие они тогда понесли потери, мы помнили очень хорошо. Да и слухи об этом тридцатилетием генерале в военной среде ходили самые разные и, как правило, нехорошие. Холоден, заносчив, спесив и дурак — так характеризовали нового комкора те, кто служил с ним ранее, и думаю, что этим словам верить стоило.

Тем же вечером, вернувшись из Краснодара, куда он ездил по делам, Ерёменко вызвал к себе Черепанова, своего брата и меня. Почему не позвали остальных сержантов из ближнего круга, я тогда не догадывался и, войдя в палатку, которую занимал наш комбат, не поверил своим глазам. Полковник сидел за штабным столом, на котором стояли две бутылки водки, одна уже пустая, а другая початая, курил и сам себе напевал что-то про чёрного ворона, который, сволочь такая, почему-то вьётся над его головой. В таком тоскливом состоянии нашего командира я ещё ни разу не видел, так как он всегда был против выпивки и только в праздники иногда позволял себе немного вина. Решив не тревожить полковника, я присел на лавку у брезентовой стенки и дождался, пока подтянутся офицеры.

Через пять минут все были в сборе, и брат нашего полкана, ни слова не говоря, подошёл к нему, забрал бутылки и спросил:

— Что, командир, всё настолько плохо?

Ерёменко поднял на нас глаза, оглядел и ответил:

— Не то слово. Сливают нас, мужики. Вчистую сливают, и шансов выбраться из этой передряги живыми совсем немного. Потому и вызвал вас всех сюда.

— Да ты объясни сначала, в чём проблема? — спросил Ерёменко-четвёртый, присаживаясь рядом. — Ну, назначили Симакова-младшего комкором, так это не самое страшное, что могло бы быть.

— А-а-а, — взмахнул рукой комбат, — не в комкоре дело. Он, конечно, не вояка и дуралей изрядный, но и с ним можно службу тянуть. Другая здесь тема. Если его комкором назначили, то, значит, не хотят, чтоб мы противника остановили. Да вы и сами видели, кто с нами в одном корпусе на Кавказ пойдёт, или мальчишки совсем, или каратянцы с территориалами, которых не жалко. Планируется, что Гена всё дело завалит и никогда не станет следующим президентом. Вот что должно произойти.

— Но мы же гвардия! — удивился капитан. — Мы же преданы президенту, нас-то за что сливать?

— Да уж, как сказал Наполеон: «Гвардия погибает, но не сдается!» Вот так и мы: приказали подохнуть, не напрямую, конечно, но приказали, и мы должны помереть. Зато потом Симаков-старший, который вовсе не старшего сына своим преемником видит, скажет, что не абы кого с Геной в горы посылал, а свои самые элитные войска. Политика, мать её так. Симакова-младшего поддерживает весь Приморо-Азовский район, а это самые богатые и густонаселенные поселения во всей Конфедерации, а президент хочет следующим главой государства другого сына сделать, Илью. Вот и получается, что наверху — интриги, а мы внизу будем за это кровью своей отхаркиваться.

— Командир, это догадки?

— Нет, — помотал тот головой, — это сведения точные.

— И что предлагаешь? Ведь ты нас собрал не для того, чтобы мы на твоё полупьяное лицо полюбовались?

Комбат встряхнулся, достал из-под стола пластиковую баклажку с холодным чаем, сделал пару глотков и произнёс:

— Да, не для этого. Дела наши не очень хороши, и я хочу подстраховаться. Батальон должен уцелеть в любом случае, а для этого две группы наших бойцов останутся в бригаде. С Игнатьевым всё решено, он хоть и зануда, но мужик с понятием, и с ним всегда можно договориться. Завтра вместо групп, отбывающих в Павловскую, к нам прибудут две группы из разведки.

— Ты хочешь, чтобы кто-то из нас остался здесь?

— Именно так. Останешься ты, Черепанов и Мечников.

— Нет, — резко возразил я. — Я с батальоном до конца пойду.

— Не спорь, останешься здесь, — повернулся ко мне полковник. — Это приказ.

— Нет, — упрямо повторил я, набычился и встретился с комбатом взглядом.

— Ну и дурак, — махнул он рукой и сконцентрировал всё своё внимание на офицерах: — От вас отказа не приму в любом случае, вы — командиры рот, а сейчас возглавите свои группы. Если нам не фартанёт, то ваша задача возродить батальон.