— Допустим. — Не отводя от Приходько глаз, десятник кивнул и продолжил задавать вопросы: — Как к горцам попал?

— Обычно, — старшина присел на корточки, — как и все. Вчера утром к нам в расположение прибыл комкор Симаков-младший, построил весь личный состав и объявил, что в Кавказском корпусе мятеж и вскоре к нам на помощь подойдут союзники с гор. Нам-то что, сказали и ладно, а потом по тревоге подняли и вместе с остальными территориальными подразделениями направили навстречу союзникам. Сегодня соединились, и тут выяснилось, что союзники наши — самые настоящие вчерашние враги, а комкор опять всех построил, и нам зачитали приказ, согласно которому Возрождённый Пророк Магомед назначает его своим наместником на всём Северном Кавказе и Кубани.

Приходько прервался и утёр со лба пот, а десятник поторопил его:

— И что дальше?

— Принесли присягу на верность Новоисламскому Халифату, вот и всё.

— Да как же ты посмел, сволочь?! — В разговор вклинился дед Устин.

— А что делать было, — старшина всем телом подался вперёд, — когда мы в поле стоим, а вокруг «индейцы» с пулемётами позицию заняли. Человек пять отказались, так им головы отрезали, а согласились бы, имели бы возможность к своим вернуться.

— Сколько людей Симаков-младший увёл?

— Почти тысячу, всех территориалов, миномётчиков, несколько десятков штурмовиков и половину батальона ВБР, который в городе стоял.

— А остальные?

— Штурмовики в Иноземцево под командование Рябова и безопасников перешли, а каратянцы где-то в горах сидят, ни за кого воевать не хотят и ещё во время ночного перехода от общего строя отделились.

— Сам-то как сбежал?

— Нашу роту на том берегу поставили следить, чтоб ваши диверсанты в тыл не перебрались. Я к командиру роты переговорить подошёл, чтоб, значит, к своим вернуться. Он меня поддержал и к вам отправил, а сам пятёрку «индейцев», что за нами присматривает, отвлекал.

— И что, вся ваша рота готова обратно вернуться?

— Вся, — закивал старшина. — Служить южанам — это не для нас. Мы хоть и не святые, но у нас дома семьи остались, хозяйство, да и понятие Родина для многих не пустой звук.

— Раз так, то нормально, — одобрил слова территориала десятник и, оставив вместо себя деда Устина, умчался на доклад к начальству.

Этой же ночью мы перешли брод и вышли к позициям Пятой охранной роты. Ожидалось, что именно нам придётся заняться пятёркой горцев, приглядывающих за невольными изменниками. Однако эти тюфяки, я имею в виду территориалов, управились сами, нам работы уже не нашлось, и вскоре вся рота вместе с тремя миномётами и их расчётами перешла на наш берег и усилила оборонительные позиции Пятигорского князя.

Более ни в каких активных военных действиях участия мы не принимали, так как после полуночи появились штурмовики, а к полудню следующего дня — большой тележный обоз, с которым прибыл генерал-лейтенант Крапивин и, как довесок к нему, четыреста гвардейцев из нашей родной бригады. Самый результативный полководец Конфедерации в очередной раз оправдал своё звание лучшего — с наступлением темноты сразу пошел в атаку. Как проходила битва, мы не знали, так как нас отправили в расположение корпуса. Только позже от раненых бойцов, прибывающих в Иноземцево, кое-что услышали и смогли представить, что же, собственно, происходило в ту ночь.

Крапивин не стал долбиться в оборону противника в лоб, а, пройдя вдоль горы Машук, возвышающейся над Пятигорском, в районе улицы Фабричной одним броском штурмовых групп форсировал Подкумок и нанёс фланговый удар по всей группировке войск Алиева. Наши солдаты, обманом оказавшиеся на стороне врага, начали сдаваться в плен десятками, а «индейцы», поняв, что дела плохи, бросив миномёты южан, быстрым маршем направились в сторону Зольской. Вместе с ними ушёл Симаков-младший и семь десятков лично ему преданных солдат. Ну да и хрен с ними, с предателями этими, ещё достанем их, а вот то, что во время своего отступления горцы вырезали полторы сотни территориалов, хотевших сдаться наступающим штурмовикам, помнить стоило особо.

Три дня нас не тревожили, и мы или отсыпались, или дежурили у госпиталя, куда привезли нашего комбата. Что с нами будет, никто из нас не знал, а гадать не хотелось. Мы просто ждали, и вот вчера нас вызвал к себе сам Крапивин, вернувшийся в расположение базы корпуса. Догнать противника наши войска так и не смогли, вышли на границу и остановились. В лагерь постоянно подходили подкрепления и тут же отправлялись в сторону Зольской. Судя по всему, готовилось мощное наступление на Кавказ, но нас это уже не касалось.

Впрочем, сейчас не об этом, а о нашей встрече с генералом. Когда мы все вместе вошли в кабинет комкора, то Крапивин, ссутулившийся пожилой человек в расстёгнутом генеральском мундире, сидел за столом и подписывал какие-то документы. Стоим навытяжку, ожидаем. Наконец, спустя пару минут, генерал расписался в последней бумажке и поднял на нас свои покрасневшие от недосыпания глаза. Он неспешно оглядел нас и спросил:

— Как настроение, воины?

Ему ответил Исмаил:

— Не очень, товарищ генерал. Сами понимаете почему.

— Конечно, понимаю, — невесело усмехнулся он, — про ваши бои от самой Зольской я знаю, пленные горцы рассказали, как всё дело было. — Генерал почесал небритый подбородок. — Вы отличные солдаты и выполнили свою работу очень хорошо, и даже несмотря на предательство не посрамили нашу воинскую славу. Посему все вы отправляетесь домой, на вашу бригадную базу в станице Павловской, и примете участие в возрождении батальона спецназначения.

— Разрешите вопрос, товарищ генерал-лейтенант? — обратился я к Крапивину.

— Да, сержант.

— Что насчёт тел наших павших товарищей, которые в эти дни погибли?

— Через час они будут похоронены в общей могиле, которая готовится за территорией лагеря.

— Разрешите просьбу? — Генерал кивнул, мол, валяй, и я продолжил: — Разрешите наших воинов похоронить отдельно.

Крапивин встал из-за стола, подошёл ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Зачем?

— Мы хотим поставить на месте захоронения своих друзей памятник и сделать эту могилу нашей батальонной святыней.

— Ты считаешь, что все остальные не достойны того, чтобы лежать рядом с вашими погибшими?

— Никак нет, но…

— Нет, сержант, все погибшие в этих боях будут лежать в одном месте, а если хотите поставить памятный знак, то ставьте на общей могиле. Нет никакого разделения меж павшими за общее дело, все погибли по-разному, но заодно.

— Я понял.

— Раз так, то в канцелярии получите проездные документы и с первым же конным обозом можете отправляться на родину. Идите.

Покинув штаб, мы получили необходимые нам бумаги и отправились на кладбище, расположенное за лагерем. Здесь, в большой яме, вырытой территориалами-штрафниками, лежали обёрнутые в белую холстину тела погибших. Кто чей, сейчас и не разберёшь, всё происходило очень буднично, без всяких речей, отпеваний и прочих ритуалов. Люди жили, люди погибли, и теперь их место — эта общая могила на краю базового лагеря Кавказского экспедиционного корпуса.

Всё было готово к погребению. Появился офицер, невысокого роста крепыш из разведбата нашей бригады, и с ним наряд бойцов, вооружённых карабинами. Капитан даёт команду, и работяги сноровисто закапывают могилу. Спустя десять минут только невысокий, не более полуметра в высоту, холмик указывает на место захоронения. Вновь звучит команда офицера, солдаты дали в воздух три залпа из карабинов, а мы поддержали этот последний салют в честь павших из своих пистолетов. Капитан с солдатами покинул это место, вслед за ним с лопатами на плече ушли территориалы, и мы остались одни.

Наше тягостное молчание нарушил Исмаил:

— Мне служить всего две недели осталось. Как буду свободен, так на охоту за Геной Симаковым отправлюсь. Сам жить не буду, а гниду эту достану. Матерью своей, которой не видел никогда, клянусь, что убью этого подонка. Если у меня не выйдет, хочу, чтобы им кто-то из вас занялся. Вы как?