Лицо Крецкого было обращено к рисунку, но я чувствовала, что смотрит он на меня. Командир что-то сказал Крецкому. Тот ответил. Теперь Крецкий говорил совсем не таким тоном, каким командовал, — у него был спокойный, молодой голос. Я не отводила взгляд.

Командир вернул мне рисунок. Обошёл меня медленными, ровными шагами. Взглянул мне в лицо и что-то крикнул Крецкому.

Я приступила к наброску фуражки. Это уже была завершающая деталь. Крецкий вернулся и вручил командиру папку. Комаров открыл её и пролистал бумаги. Посмотрел на меня. Что было в тех документах? Что он о нас знает? Может, там есть что-то про папу?

Я начала рисовать ещё усерднее. «Быстрее, — говорила я себе, — давай». Командир начал меня спрашивать. Кое-что я понимала.

— С детства рисуешь?

Что ему нужно? Я кивнула и дала ему знак немного повернуть голову. Он послушался и стал позировать.

— Что ты любишь рисовать? — спросил он.

Он что, хочет светскую беседу со мной вести?

Я пожала плечами.

— Какой любимый художник?

Остановившись, я подняла взгляд.

— Мунк.

— Мунк, хм. — Он кивнул. — Не знаю Мунка.

Красную полоску на фуражке нужно было детализировать. Но терять время мне не хотелось. Поэтому я просто её затенила. Аккуратно вырвав лист из блокнота, я вручила его командиру.

Он бросил папку на стол и схватил портрет. Прошёлся по комнате, любуясь собой.

Я взглянула на папку.

Она просто лежала на столе. Там наверняка что-то есть про папу, что-то такое, благодаря чему я могла бы отправить ему свои рисунки.

Комаров что-то скомандовал Крецкому. Хлеб. Он сказал Крецкому выдать мне хлеб. Но ведь мне должны были дать что-то большее!

Командир вышел. Я начала протестовать.

Крецкий показал на дверь.

— Давай! — крикнул он и махнул рукой, мол, иди.

Я увидела Йонаса, он ждал меня снаружи.

— Но… — начала я.

Крецкий что-то крикнул и вышел в дверь, что располагалась по ту сторону стола.

Йонас заглянул внутрь.

— Он сказал, чтобы мы шли к двери кухни. Я слышал. Там нам дадут хлеб, — прошептал он.

— Но ведь нам должны были дать картошку! — возмутилась я. Командир — лжец. Нужно было всё-таки нарисовать тех змей.

Я оглянулась в поисках блокнота и увидела на столе папку.

— Лина, идём уже, я есть хочу, — сказал Йонас.

— Ладно, — ответила я, делая вид, будто собираю бумажки. Схватила папку и засунула её под пальто. — Да, идём, — сказала я и поспешила к двери.

Йонас так и не понял, что я сделала.

55

Мы пошли к бараку НКВД. Сердце у меня билось аж в ушах. Я пыталась успокоиться и вести себя как обычно. Оглянувшись через плечо, я увидела, как Крецкий выходит из управления чёрным ходом. Он шёл в тени барака, и его шинель колыхалась над сапогами.

Мы прошли к кухне, как было велено.

— Может, он и не придёт, — сказала я: мне ужасно хотелось побежать домой.

— Придёт, — ответил Йонас. — С них еда за твой портрет.

Крецкий появился возле задних дверей. Буханка хлеба полетела на землю. Он что, не мог её в руки дать?! Неужели это так трудно? Я ненавидела Крецкого.

— Давай, Йонас. Идём, — сказала я.

Вдруг в нас полетела картошка. Из кухни донёсся смех.

— Вы что, по-другому дать не можете? — спросила я, сделав шаг к двери. Та закрылась.

— Смотри, их здесь несколько! — позвал Йонас и побежал собирать картошку.

Дверь открылась. Мне в лоб попала консервная банка и мусор. Послышались аплодисменты, по брови потекло что-то тёплое. На нас посыпались жестянки и мусор. Энкавэдэшники развлекались, обсыпая беззащитных детей недоедками.

— Энкавэдэшники пьяные. Быстро, бежим! Пока они стрелять не начали, — сказала я, пытаясь удержать папку под полой пальто.

— Подожди, здесь ведь есть еда! — крикнул Йонас, торопясь собрать всё с земли. Вылетел мешок и попал Йонасу в плечо, сбив брата с ног. Из-за двери послышались бодрые возгласы.

— Йонас! — Я подбежала к нему. Мне в лицо прилетело что-то мокрое.

На порог вышел Крецкий и что-то сказал.

— Идём, — сказал Йонас. — Он говорит, что мы воруем еду, и он об этом донесёт.

Мы засуетились, словно куры во дворе, оглядываясь в поисках того, что ещё осталось на земле. Я вытерла с глаз гниль, что в них попала. Гнилая шелуха от картошки. Опустив голову, я её съела.

— Фашистские свиньи! — закричал Крецкий и грохнул дверью.

Я насобирала всякого в подол, придерживая папку под одеждой. Взяла всё, что мне попалось под руку, даже пустые жестянки, в которых что-то осталось на дне. Левая часть моего лба пульсировала. Я прикоснулась к ней пальцами: там набухала большая мокрая шишка.

Из-за здания вышел Андрюс и взглянул на нас.

— Вижу, кое-что тебе за портрет всё же дали, — сказал он.

Я ничего ему не ответила, лишь принялась собирать картошку свободной рукой, отчаянно распихивая её по карманам.

Андрюс наклонился и помог мне поднять мешок, а после положил руку на моё плечо.

— Не волнуйся, — сказал он. — Мы всё соберём.

Я посмотрела на него.

— У тебя кровь.

— Ерунда. Всё нормально, — сказала я и вытащила из волос шелуху картошки.

Йонас подобрал хлеб. Андрюс взял большой мешок.

— Что там? — спросил Йонас.

— Мука, — пояснил Андрюс. — Я вам его донесу.

— У тебя рука болит? — спросил Андрюс, глядя на то, как я прижимаю её к боку.

Я покачала головой.

И мы молча побрели по снегу.

56

— Скорее, Йонас, — сказала я брату, когда мы отошли от здания НКВД на достаточное расстояние. — Мама, наверное, волнуется. Побеги вперёд и скажи ей, что всё хорошо.

Йонас послушался, а я замедлила шаг.

— У них есть папка на нас, — заговорила я, глядя, як фигура моего брата, отдаляясь от нас, становится меньше.

— На всех нас есть, — ответил Андрюс и поправил мешок на плече.

— Можешь мне помочь? — спросила я.

Андрюс покачал головой, почти смеясь:

— Ну не могу же я украсть папку, Лина. Это не помидоры какие-то. Одно дело пролезть на кухню, и совсем другое…

— Брать папку не нужно, — сказала я, остановившись возле нашего домика.

— Что? — Остановился и Андрюс.

— Мне не нужно, чтобы ты её воровал. — Я оглянулась и немного отвела в сторону полу пальто. — Она уже у меня, — прошептала я. — Лежала на столе у командира. Мне нужно, чтобы ты её положил назад, когда я прочитаю.

Андрюс ужаснулся. Он судорожно посмотрел по сторонам, удостоверяясь, что мы одни. И потащил меня за дом.

— Ты что, совсем уже?.. Хочешь, чтобы тебя убили? — прошептал он.

— Лысый говорил, что в тех папках всё про нас написано. Может, там есть и информация о местонахождении остальных членов наших семей. Вот здесь.

Я присела — из подола в снег попадала всякая всячина — и вытащила папку из-под пальто.

— Лина, так нельзя. Дай мне. Я назад отнесу.

Послышались шаги. Кто-то прошёл мимо, и Андрюс заслонил меня.

Он опустил мешок на снег и протянул руки к папке. Отодвинувшись от него, я открыла её. Руки у меня дрожали. Там были фотографии нашей семьи, какие-то документы. Сердце у меня упало. Всё было написано по-русски. Я взглянула на Андрюса, и он выхватил у меня папку.

— Ну пожалуйста, — умоляла я. — Скажи, что там написано.

— Ты в самом деле думаешь только о себе? Или просто такая дура?! Они ведь и тебя, и твоих родных поубивают! — сказал он.

— Нет! — Я схватила его за руку. — Ну пожалуйста, Андрюс. Может, здесь написано, где мой папа, и его можно будет найти. Ты слышал его там, в поезде. Я могу сделать так, чтобы он нас нашёл, смогу передать ему свои рисунки. Мне просто нужно знать, где он. Я… я знаю, ты можешь меня понять.

Он взглянул на меня и открыл папку.

— Я не настолько хорошо читаю по-русски.

Он быстро просматривал страницы.

— Ну что там?

— Студенты в академии…

Он оглянулся через плечо.

— Написано «художница». Это ты. Твой отец… — Он указал на какое-то слово пальцем.

— Да, что?

— Местонахождение.

Я пододвинулась к Андрюсу:

— Где он?

— Красноярск. Тюрьма.

— Папа в Красноярске? — Я вспомнила, как обозначала Красноярск на карте для НКВД.

— Думаю, это слово значит «преступление» или «обвинение». — Он показал что-то на странице. — А здесь сказано, что твой отец…

— Что?

— Не знаю этого слова, — прошептал Андрюс. Он захлопнул папку и засунул её себе под полу.

— А что там ещё написано?

— Больше ничего.

— А ты сможешь узнать, что значит то слово? Которое про папу написано?

— А если меня с этим поймают? — спросил Андрюс. Вдруг в его голосе послышалось возмущение.

Если его поймают? Что тогда с ним сделают?

Он развернулся и собрался уходить. Я схватила его за одежду.

— Спасибо! — поблагодарила я. — Большое-большое спасибо!

Он кивнул и высвободился из моих рук.

57

От еды мама была в восторге. Мы решили большую часть съесть сразу на случай, если энкавэдэшники надумают забрать её назад. Консервированные сардины были невероятно вкусными и стоили небольшой шишки. Масло от них шёлково стелилось на языке.

Мама дала Улюшке картофель. Пригласила её поужинать с нами. Она понимала: Улюшка с меньшей вероятностью побежит доносить о наличии у нас еды, если присоединится к пиршеству. Мне очень не нравилось, что мама делится с этой Улюшкой. Эта баба хотела выбросить больного Йонаса на мороз, не задумываясь воровала у нас, никогда не делилась с нами едой. Могла просто у нас на глазах есть яйца одно за другим. Но мама настаивала на том, что мы должны с ней поделиться.

Я волновалась, как там Андрюс, однако надеялась, что он сможет незаметно положить папку обратно. Но что то было за слово, которое он показывал? Что ещё за «преступление»? Я отказывалась думать, что папа сделал что-то плохое. Рассуждала над этим и так, и эдак. Госпожа Раскунас работала с папой в университете. Её не депортировали. Я видела, как она выглядывала из окна и смотрела, как нас увозят прочь. Значит, депортировали не всех, кто работал в университете. Почему папа? Мне хотелось сказать маме, что папу отправили в Красноярск, но не могла. Она будет чересчур волноваться, что он в тюрьме, и злиться, что я украла ту папку. И за Андрюса тоже. Я волновалась за Андрюса.

В ту ночь я вырвала ещё несколько рисунков из блокнота и спрятала к другим под подкладку чемодана. У меня осталось две страницы. Карандаш замер над чистым листом. Мама и Йонас тихо о чём-то разговаривали. Я вертела карандаш в пальцах. Нарисовала воротник. Начала сама вырисовываться змея и выгибаться вверх. Я быстро сделала набросок.