— Я поневоле краснею: зачем все ко мне пристаешь ты?

Все говоришь про Микона! Микон, да Микон; а он что мне? -

«Что ж ты трепещешься и грудью ко мне прижимаешься? что так

Пламенно, что так неровно дышит она? Послушай:

Если б (пошлюсь на бессмертных богов, я того не желаю), -

Если б, гонясь за заблудшей овцою, Микон очутился

Здесь вот, на береге, — что бы ты сделала?» — Я б? утопилась! -

«Точно, и я б утопилась! Но отчего? Что за странность?

Разве хуже мы так? смотри, я плыву: не прекрасны ль

В золоте струй эти волны власов, эти нежные перси?

Вот и ты поплыла; вот ножка в воде забелелась,

Словно наш снег, украшение гор! А вся так бела ты!

Шея же, руки — вглядися, скажи — из кости слоновой

Мастер большой их отделал, а Зевс наполнил с избытком

Сладко-пленящею жизнью. Дафна, чего ж мы стыдимся!»

— Друг Лакориса, не знаю; но стыдно: стыдиться прекрасно! -

«Правда; но все непонятного много тут скрыто! Подумай:

Что же мужчины такое? не точно ль как мы, они люди?

То же творенье прекрасное дивного Зевса-Кронида.

Как же мужчин мы стыдимся, с другим же, нам чуждым созданьем,

С лебедем шутим свободно: то длинную шею лаская,

Клёв его клоним к устам и целуем; то с нежностью треплем

Белые крылья и персями жмемся к груди пуховой.

Нет ли во взоре их силы ужасной, Медузиной силы,

В камень нас обращающей? что ты мне скажешь?» — Не знаю!

Только Ледой и я была бы охотно! и так же

Друга ласкать и лобзать не устала б я в образе скромном,

В сей белизне ослепительной! Дерзкого ж, боги,

(Кого бы он ни был) молю, обратите рогатым оленем,

Словно ловца Актеона, жертву Дианина гнева!

Ах, Ликориса, рога — «Что, рога?» — Рога за кустами! -

«Дафна, Миконов сатир!» — Уплывем, уплывем! — «Всё он слышал,

Всё он расскажет Микону! бедные мы!» — Мы погибли! -

Так, осторожный, как юноша пылкий, я разговор их

Кончил внезапно! и все был доволен: Дафна, ты видишь,

Любит тебя, и невинная доли прекрасной достойна:

Сердцем Микона владеть на земле и в обителях Орка!

Что ж ты не плачешь по-прежнему, взрослый ребенок! сатира

Старого, видно, слушать полезно? поди же в шалаш свой!

Сладким веленьям Морфея покорствуй! поди же в шалаш свой!

Дела прекрасного! верь мне, спокойся: он кончит, как начал».

1824

Семь лет пролетело, но, дружба,

Ты та же у старых друзей:

Все любишь лицейские песни,

Все сердцу твердишь про Лицей.

Останься ж век нашей хозяйкой

И долго в сей день собирай

Друзей, не стареющих сердцем,

И им старину вспоминай.

Наш милый начальник! ты с нами,

Ты любишь и нас, и Лицей,

Мы пьем за твое все здоровье,

А ты пей за нас, за друзей.

Федорова Борьки

Мадригалы горьки,

Комедии тупы,

Трагедии глупы,

Эпиграммы сладки

И, как он, всем гадки.

1824

Во имя Феба и харит

Я твой альбом благословляю

И, по внушенью аонид,

Его судьбу предвозвещаю:

В нем перескажет дружба вновь

Все уверенья, все мечтанья,

И без намеренья любовь

Свои откроет ожиданья.

1824 или 1825

Со мною мать прощалася

(С полком я шел в далекий край);

Весь день лила родимая

Потоки слез горючие,

А вечером свела меня

К сестре своей кудеснице.

В дверь стукнула, нет отклика,

А за дверью шелохнулось;

Еще стучит, огонь секут;

В окно глядим, там светится.

Вот в третий раз стучит, кричит:

— Ты скажешься ль, откликнешься ль,

От’опрешься ль? — Нет отзыва!

Мы час стоим, другой стоим:

А з’а дверью огонь горит,

Ворчат, поют нерусское.

Но полночь бьет, все смолкнуло,

Все смолкнуло, погаснул

Мы ждать-пождать, дверь скрыпнула,

Идет, поет кудесница:

«Туман, туман! В тумане свет!

То, дитятко, звезда твоя!

Туман тебе: немилый край;

Туманный свет: туманно жить.

Молись, молись! туман пройдет,

Туман пройдет, звезда блеснет,

Звезда блеснет приветнее,

Приветнее, прилучнее!»

Ах, с той поры в краю чужом

Давным-давно я ведаю

Тоску-печаль, злодейку-грусть;

Злодейка-грусть в душе живет.

Так, старая кудесница,

Туман, туман — немилый край!

В нем тошно жить мне, молодцу!

Но та звезда, та ль звездочка,

Свети иль нет, мне дела нет!

В краю чужом у молодца

Другие есть две звездочки

Приветные, прилучные -

Глаза ль моей красавицы!

1824 или 1825

В третий раз, мои друзья,

Вам спою куплеты я

На пиру лицейском.

О, моя, поверьте, тень

Огласит сей братский день

В царстве Елисейском.

Хоть немного было нас,

Но застал нас первый час

Дружных и веселых.

От вина мы не пьяны,

Лишь бы не были хмельны

От стихов тяжелых.

И в четвертый раз, друзья,

Воспою охотно я

Вам лицейский праздник.

Лейся, жженка, через край,

Ты ж под голос наш играй,

Яковлев-проказник.

Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей!

Ты куда, куда летишь,

Где всю ночку пропоешь?

Кто-то бедная, как я,

Ночь прослушает тебя,

Не смыкаючи очей,

Утопаючи в слезах?

Ты лети мой, мой соловей,

Хоть за тридевять земель,

Хоть за синие моря,

На чужие берега;

Побывай во всех странах,

В деревнях и в городах:

Не найти тебе нигде

Горемышнее меня.

У меня ли у младой

Жар-колечко на руке,

У меня ли у младой

В сердце миленький дружок.

В день осенний на груди

Крупный жемчуг потускнел,

В зимню ночьку на руке

Рапаялося кольцо,

А как нынешней весной

Разлюбил меня милой.

1825

Вечер осенний сходил на Аркадию. — Юноши, старцы,

Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утра

Жавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных,

Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых.

Славны вы были, друзья Палемон и Дамет! счастливцы!

Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей;

Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях,

Часто противников дерзких сражал неответным вопросом:

Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной?

Кто их славнее по чудному дару испытывать вина?

Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов,

В чашах резных и глубоких вино молодое стояло,

Брали они по порядку каждую чашу — и молча

К свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго,

Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали:

Это пить молодое, а это на долгие годы

Впрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Кронион

Век их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумной

Пивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая.