Карин не очень устраивало находиться под внимательными взглядами публики во время еды. Она также предпочла бы, чтобы ее хозяйка прилагала поменьше усилий, чтобы привлечь внимание окружающих, когда стюард капитана заботливо усаживал ее. Роскошные откровенно безвкусные платья и обилие драгоценностей, навешанных на миссис Мейкпис, вызывали удивление и снисходительные улыбки тех, кому не оказали такой любезности, как этой обрюзгшей вдове. Карин нисколько не удивило бы, если б сидящий напротив Кент Уиллоугби последовал их примеру и смерил бы вдову высокомерным взглядом, когда при представлении друг другу миссис Мейкпис встретила его сдержанный кивок сияющей улыбкой и забросала его вопросами о происхождении и членах семьи, которых она могла встречать в обществе.

Но реакция мистера Уиллоугби оказалась истинно джентльменской, и он не замедлил предоставить миссис Мейкпис всю интересующую ее информацию. Оказалось, его семья была хорошо известна не только в Англии, где у него было богатое поместье, но и в Австралии и даже в некоторых уголках Африки. Многие из его родственников были военными, принимавшими участие в создании Британской империи. Миссис Мейкпис предположила, что ее сестра могла учиться в Париже вместе с его теткой, и одно это уже создавало какую-то связь между ними. Они обнаружили множество общих знакомых, и разговор о них занял все время обеда. Даже капитану некогда было вставить словечко в эти оживленные воспоминания.

После обеда Кент принял приглашение сыграть в бридж. На следующий вечер он изъявил свою готовность снова составить миссис Мейкпис компанию за карточным столом, но она оказалась прикованной к постели одним из своих часто повторяющихся приступов мигрени, осложненных морской болезнью. В тот раз за столом, кроме самого капитана, оказались только два пассажира — Карин и Кент Уиллоугби.

Разговора практически не было, точнее, не было бы, если бы галантный капитан не проявил исключительного внимания к стройной тоненькой девушке в маленьком черном платье, которую по непонятным причинам совершенно игнорировал сидевший напротив мужчина с замкнутым, холодным лицом. На следующий вечер, когда миссис Мейкпис снова обрела форму, она и мистер Уиллоугби вместе с полковником Ридли и миссис Бомонт исчезли в зале для карточных игр.

За ним последовал еще один вечер, когда этот ритуал полностью повторился, и теперь, после того как днем мистер Уиллоугби оскорбил Карин, она буквально заставила себя войти в салон и занять свое обычное место напротив него.

Кент демонстрировал еще более мрачное настроение, чем обычно, и даже миссис Мейкпис не удавалось его расшевелить. После нескольких попыток вовлечь его в разговоры на темы бриллиантовых копей, положения в Африке, европейских отелей и популярных центров зимнего спорта вдова сдалась, хотя и не могла скрыть уязвленного самолюбия, и сосредоточила внимание на капитане, который отвечал ей с большей готовностью. Кент же, хмуро насупившись, съел суп, свое самое любимое блюдо, отодвинул закуску, едва ее отведав, и, извинившись, покинул стол раньше всех. Он растворился в одной из многочисленных гостиных прежде, чем миссис Мейкпис оправилась от потрясения, вызванного пониманием, что он не всегда такой очаровательный собеседник и компаньон, как казалось. Однако, когда они с Карин оказались в туалетной комнате, где старательно подправляли макияж, она заявила девушке, что совершенно уверена в одном: мистера Уиллоугби что-то беспокоит. Такой рассудительный и серьезный человек не изменил бы своей обычной манере поведения без серьезной на то причины.

Карин могла бы ответить, что надеется, его угнетает воспоминание о той грубости, которую он проявил по отношению к ней, но ничего не сказала и, как только хозяйка отпустила ее, поднялась на верхнюю палубу насладиться ночным волшебством — зрелищем торжественно восходящей на бархатно-черное небо серебристой луны. Она выбрала для этого уютный уголок, рядом с какой-то огороженной канатами частью палубы, вход на которую был запрещен.

Благодаря тому, что на ней было черное платье, купленное перед отъездом из Лондона и стоившее ей кучу денег, Карин оставалась незаметной, пока не поднялась луна. Затем, когда непроницаемая темнота рассеялась и палубу залил поток мерцающего серебристого света, девушка стала так же легко различима, как соединенные попарно палубные стулья, стоящие рядами с другой стороны каната.

Один молодой человек, который настойчиво подбирался к ней с первых дней путешествия и на этот раз явно искал ее, присоединился к девушке, даже не подумав спросить ее разрешения. На нижней палубе танцевали, и отзвуки ритмичной музыки, сменяющейся старомодным вальсом, наполняли тишину ночи. Молодой человек поинтересовался, не желает ли она потанцевать. Карин, которой именно он несколько раз наступил на ногу во время танцев накануне вечером, решительно отказалась. Итак, они расхаживали по палубе под мерцающим лунным светом, а Карин смотрела на море и думала, какой волшебный мир открывается в этом невероятном просторе, мир, не имеющий ничего общего с замкнутым мирком на борту современного лайнера. Как странно передвигаться по необозримо широкой груди океана, подумала она, без связи с землей или другими судами, за исключением связи по радио или радару. Она вспомнила, какая глухая темнота обволакивала корабль до восхода луны, как мало света давали, казалось бы, такие крупные звезды, и, вздрогнув, невольно слегка прижалась к своему спутнику. Карин неожиданно подумалось, что если кому-то случится упасть за борт в эти минуты непроницаемой темноты и рядом не окажется никого, кто услышал бы звук упавшего в море тела, то надежды быть спасенным из холодного омута волн нет.

Романтически настроенный компаньон не нашел ничего противоестественного в ее движении. Он обнял ее за плечи и притянул к себе как раз в то мгновение, когда мимо них прошел высокий господин в смокинге, с надменно поднятой головой, окутанной облаками табачного дыма, поднимавшимися из курительной трубки, которую он яростно стискивал блеснувшими в темноте белоснежными зубами.

Возмущенная фамильярностью своего спутника, Карин собиралась отстраниться от него, но, узнав этого господина, сразу переменила свое намерение, и вместо этого продела свою руку под руку молодого человека, и, склонив к нему голову, сделала вид, что увлечена беседой, заставившей ее громко рассмеяться.

Нарочитый смех девушки, пустой и бессмысленный, звонко разнесся по палубе. Она еще раз засмеялась в спину Кента Уиллоугби, пока тот не удалился за пределы слышимости.

Том Паджет, направлявшийся к своему брату в Австралию и до поры до времени не собиравшийся связывать себя серьезными обязательствами, взглянул на нее с удивлением и отчасти с облегчением. До сих пор он испытывал к Карин нечто вроде благоговейного уважения, зная, что она дочь приходского священника, и никогда не посмел бы ее поцеловать, уверенный, что за этим неминуемо последует справедливое возмездие в виде пощечины. Но если она способна бесцеремонно вцепиться в его руку и смеяться вот таким манером — значит, она девушка гораздо более свободного поведения, чем он думал.

Том радостно рассмеялся в ответ и, довольный своим открытием, весьма настойчиво потянул ее в густую тень подвешенной на талях спасательной шлюпки, чтобы попытать счастья в поцелуе. Однако получил ловкий удар в плечо кулачком с зажатым в нем благоухающим тонким ароматом кружевным носовым платком и услышал злобное шипение.

— Да как вы смеете?! Вы… вы… — Она начала яростно вырываться, поскольку он не сразу выпустил ее. — Если вы сию же минуту не оставите меня, я закричу!

— Кричите же!

Возбужденный близостью очаровательной девушки, он думал только о том, чтобы по-настоящему обнять ее и вдохнуть аромат ее волос. Он давно восхищался ими — этой роскошной шапкой вьющихся от природы темно-рыжих кудрей с шелковистым отливом, в которых не было ничего общего со всеми этими современными прическами из прямых безжизненно-тусклых волос. Сейчас эти пышные волосы касались его щеки, кровь в его жилах взбурлила, он обрел в общем-то несвойственную ему смелость, рванул к себе девушку и кое-как нашел в темноте ее губы.