— Вы знаете, что есть, — перебила девушка, ожидая, что он выдаст свою осведомленность жестом или выражением лица. Но доктор остался непроницаемым. — Думаю, вы прекрасно об этом знаете.

Доктор Дрю пожал плечами:

— Зачем тратить время, говоря загадками? Мы могли быть уже на полпути к новому загородному ресторану на борминстерской дороге… и, по-моему, там подают очень недурной ленч. Впрочем, может быть, мы заедем туда как-нибудь вечером и пообедаем. Если не хотите даже выпить со мной, может, придете на чай днем? — сделал он резким тоном новое приглашение.

Харриет уже не могла скрыть изумления:

— Вы имеете в виду — в дом доктора Паркса?

— Да, если вам непременно хочется подчеркнуть, что дом не принадлежит мне.

Девушка залилась краской:

— Я… я не хотела.

— Знаю, что не хотели. Вы говорите много всякого, о чем потом жалеете, Харриет. — В голосе Филипа Дрю нарастало раздражение. — Рано или поздно у меня будет дом в этой местности. (Глаза девушки при этих словах широко распахнулись.) Вы придете к чаю, Харриет? Я скажу экономке — или, скорее, экономке доктора Паркса — готовить и на вас?

Харриет снова встретилась с ним глазами, и краска на ее щеках стала еще гуще — они пылали, как розы. Внезапно она решилась и потом поняла, что ей просто не хватило воли отказаться.

— Хорошо, — словно запыхавшись от быстрого бега, проговорила она. — Если вам… вам действительно нужно мое согласие.

— Иначе я бы вас не пригласил. — Доктор опять потрепал уши щенка. — Возьмите с собой этого парня, если хотите… Собственно, для меня так даже лучше. Вероятно, вы вылечили его от привычки оставлять везде лужи, но, если нет, не важно.

— Ваша… ваша экономка очень сердилась в мой прошлый приход? — спросила Харриет охрипшим от волнения голосом, избегая смотреть ему в глаза.

Доктор Дрю улыбнулся:

— Она знала, что я пригласил к чаю гостя. Когда я сказал кого, она удивилась.

— Правда?

— И обрадовалась. Она называет вас «той милой молодой леди из «Фалеза». Из чего я сделал вывод, что ваша сестра ей не очень симпатична.

Харриет быстро отвернулась. Как неудачно, подумала она, что именно сейчас он упомянул Гэй.

— Мне пора, — сказала она. — Я шла к мяснику. Предполагается, что я покупаю отбивные к ленчу.

Филип Дрю проводил ее странным взглядом.

— У нас на ленч было бы кое-что получше, — пробормотал он. — Нектар и амброзия!

К тихой радости Харриет, за ленчем у Гэй не возникло никаких подозрений; и, несмотря на ужасное чувство вины за намерение совершить чрезвычайно неприятный для сводной сестры поступок, она утаила, что дала слово доктору Дрю приехать к нему на чай.

В конце концов, спорила сама с собой Харриет, ничего страшного, если она выпьет с ним чаю. Ни приглашение, ни согласие ничего не значит. (Хотя когда она строго спрашивала свою совесть, то не была так уверена в этом.) Они уже пили чай вместе, и Гэй все еще не знает… Харриет подозревала, что должна бы поставить Гэй в известность. Но разве обязательно делиться с Гэй всеми событиями в жизни? В конце концов, она даже не хочет жить в доме сестры!

Но потом, поразмыслив, Харриет поняла, что все же должна предупредить Гэй по одной очень веской причине. Сводная сестра останется без крыши над головой, если доктор узнает, что эта крыша на самом деле принадлежит ему, и если она, Харриет, не желает причинить Гэй зла, то за чаем будет вести себя очень осторожно.

Путем хитроумно поставленных вопросов можно осторожно выяснить, известно ли доктору Дрю, кто является законным владельцем «Фалеза», и зачем он сюда приехал, если не ради восстановления своих прав. Полученные ответы, наверное, как-то смогут пригодиться Гэй. Но с другой стороны, своими осторожными вопросами она может нечаянно навредить Гэй, разоблачив ее замыслы.

Харриет чувствовала, что разрывается между преданностью сестре и странной, новой преданностью доктору Дрю… и испытывала замешательство и серьезную тревогу, потому что была бы намного счастливее, если бы не знала об истинном положении дел. В общем, направляясь с Соломоном в дом доктора, она казалась самой себе заговорщиком, провалившим доверенное ему задание.

Но по приезде в дом доктора все подобные мучения исчезли.

Когда она приехала, Филип Дрю гулял в саду и выглядел по-домашнему просто в свитере и спортивных брюках. Очень дорогой свитер и шелковый винного цвета шейный платок чрезвычайно шли ему, оттеняя привлекательно смуглую кожу; в бездонной глубине темных глаз смеялись веселые огоньки.

— Хорошая девочка, — тихо произнес доктор Дрю, забирая Соломона у Харриет и провожая ее в дом. Всюду были живые цветы, и Харриет поняла, что он специально для этого случая попросил экономку поставить их в вазы. Чайный стол был накрыт искусно, как на картинке, серебряный чайник и корзиночка с пирожными сверкали, словно их только что тщательно отполировали.

Было ясно, что экономка доктора Паркса посчитала ее приход важным событием. И когда на середине ковра, лежащего в гостиной, Харриет неожиданно для самой себя повернулась и взглянула на хозяина — не по какой-то особой причине, а потому, что почуяла, что это необходимо сделать, — их глаза встретились, и внезапно прыгнувшее сердце Харриет отчетливо сказало ей, что это событие и для нее тоже.

Пытаясь говорить самым обычным тоном, Харриет сказала:

— Как красиво! Вы, очевидно, ходите у экономки доктора Паркса в любимчиках!

— Постепенно она ко мне привыкла. Правда, сперва не могла решить, нравлюсь я ей или нет. Не она первая!

Темные глаза улыбались, и Харриет почувствовала внутреннюю дрожь, словно пробежавшую по всему ее телу.

— Не… не всегда легко решить — нравится человек или нет, — как будто со стороны услышала она свой заикающийся голос.

Доктор подошел к Харриет, взял за подбородок и, приподняв ее голову, заглянул в ясные зеленые глаза девушки.

— И сейчас? — спросил он легкомысленно, но в глубине его глаз стоял очень большой вопрос.

Харриет замерла.

— Сейчас? — очень тихо повторил доктор и обнял девушку. Никогда раньше мужчина не держал так Харриет… не страстно и решительно, а ласково, непринужденно, словно момент кажется ему благоприятным, но полной уверенности нет. Филип нежно запрокинул голову девушки, глядя ей в глаза… а потом она ощутила на своей щеке прикосновение чуть дрожащих пальцев. Легким движением Харриет прильнула к Филипу и бесстыдно растаяла в его руках.

— Почему той ночью ты меня поцеловал? — прошептала она.

Доктор рассмеялся над ее ухом.

— Хотел и поцеловал, — ответил он. — Потому что ждал такой возможности с того момента, как тебя увидел. Но ты, как многие молодые женщины, выставляешь колючки, если не уверена абсолютно… а мне ты не верила ни на грош!

— Я верила, верила! — Харриет вдруг так сильно захотела переубедить его, что сама удивилась этому страстному желанию. Может быть, она верила все время, иначе доктор Дрю не вызвал бы у нее столько антагонизма.

— Неужто? — Его покровительственная улыбка оставалась ласковой еще мгновение, а потом глаза, обычно блестящие, внезапно потемнели, стали черными, серьезными и напряженными, как душное перед грозой ночное небо. Увидев эти глаза, опушенные по-женски густыми ресницами, Харриет ахнула. Он яростно впился ртом в ее губы, и, хотя девушка ожидала несколько другого, она ни капельки не сопротивлялась.

Филип Дрю несколько раз поцеловал ее, резко, беспощадно — словно в наказание. А потом со стоном, властно и жадно сжал Харриет в объятиях.

На этот раз поцелуй принес полное удовлетворение, и, когда Филип Дрю наконец поднял голову, у обоих был несколько ошеломленный вид, в особенности у Харриет.

— Думаешь, экономка доктора Паркса не рассердится на нас — за неприличное поведение? — спросила она.

— Напротив, полагаю, одобрит. Я уже сказал, для нее ты «та милая молодая леди из «Фалеза».

— Да, но… — Харриет залилась от шеи до лба нежным очаровательным румянцем, отчего ее глаза стали зеленее, а волосы казались живым золотом. — Хочешь сказать, что она опять ушла — зная о моем приходе — и оставила тебя готовить чай!