— Поэтому тебя нельзя оставлять без присмотра?

— Ни на минуту. — Гэй улыбнулась, блеснув зубками.

— И хотя для тебя предпочтительнее мужская опека, если подходящих мужчин пока нет, на крайний случай гожусь и я?

— Дорогая моя! — Она прижалась щекой к руке Харриет. — Откровенно говоря, ты лучше всех, потому что никогда не встаешь у меня на пути, с тобой просто, и вообще я ужасно тебя люблю, что вполне естественно, ведь мы в довольно близком родстве. И раз я решила, что мы будем жить вдвоем, давай кончим этот разговор и приступим к делу. Если соберешься в Лондон, поезжай, но после мы поселимся здесь вместе. У меня предчувствие, что тебе понравится «Фалез»… Я уже люблю его.

— Но ты выйдешь замуж, а я не могу себе позволить принести в жертву свою карьеру…

— И не надо. Просто продолжай ее здесь, и мы обе будем дико, отчаянно счастливы в нашем Эдеме без мужчин.

Харриет скептически поглядела на сводную сестру:

— Что бы ты ни говорила о дружной жизни без мужчин, ты очень хорошо знаешь, что не вынесешь такой идиллии… не дольше нескольких месяцев, во всяком случае. И я тоже не совсем мужененавистница.

— Но тебе двадцать семь, и ты все еще не замужем. А значит, очень устойчива к их обаянию или же, как и я, им не доверяешь. Дай мне стакан хереса, налей себе другой, и давай устроимся поудобнее. — Поставив лак для ногтей на маленький столик рядом с собой, Гэй вытянулась на изящной кушетке эпохи Регентства и с удовлетворением осмотрела ногти. — Брюсу бы не понравилось, что я крашу ногти в гостиной. Но почему нельзя? Почему мне нельзя делать то, что хочется, сейчас, когда я сама себе хозяйка?

Харриет принесла сестре стакан хереса, затем достала из ящика орехового бюро пачку ее любимых сигарет особой марки. Именно в этот момент, когда Гэй в облаке сигаретного дыма мечтательно смотрела в потолок, она и подошла к окну. За стеклом уходил в сумерки осенний день.

Харриет была расстроена. Даже подумала, что в каком-то смысле угодила в ловушку. Дело не в том, что ей не нравилось жить у сестры, но нельзя отдавать управление своей жизнью в чужие руки. Если же она свяжет будущее с Гэй, со временем их существование сведется к однообразной картине: Гэй, шикарная вдовушка, большую часть дня будет исполнять ритуал поддержания своей красоты, а Харриет — почти равнодушная к собственной внешности — засядет где-нибудь писать местные пейзажи. Куда как здорово!

Закат, первые длинные тени ползут по газону, угол розовой кирпичной стены, блеск ломоноса, свисающего через стену кладбища. Но вряд ли она когда-нибудь напишет собственные ногти, уголки глаз или очертания губ…

Не стоит и пытаться. Харриет, правда, пользовалась помадой, пудрой и время от времени тенями для век, но и только. Она не красавица и не верит в возможность написать несуществующую лилию.

Харриет отвернулась от окна, взяла свое вязанье — довольно неуклюжий пуловер для маленькой кузины-школьницы — и направилась к двери.

— Схожу погуляю, — сказала она.

— Пожалуйста, дорогая, но не промокни. Похоже, скоро опять будет сильный ливень.

— Меня он не пугает. Я надену дождевик.

Но, выйдя из гостиной, Харриет все же решила остаться дома. За окнами и в самом деле сгущались тучи, пятная грозный закат, шумел ветер, а вскоре, пока она стояла в холле, в оконное стекло застучали градины.

Харриет поднялась в спальню и оглядела себя в зеркало. Это зрелище заставило ее нахмуриться… Ухудшенное издание сводной сестры. Вместо фиалковых — а глаза Гэй иногда бывали на удивление ярко фиалковыми — на нее смотрели зеленовато-серые, зато волосами, следует отдать им должное, действительно можно было гордиться. Очень светлые, мягкие как шелк, падающие на плечи, потому что Харриет ленилась стричься.

По сравнению с волосами ресницы и густые брови были очень темными. Лицо в форме сердечка… да, решительно в форме сердечка. И наконец, рот, не большой и не маленький, и хорошая кожа. Но общее впечатление все же оставалось довольно бледным. Харриет могла показаться малокровной и слабосильной, хотя на самом деле обладала поразительным здоровьем, любила пешие прогулки и бег, отличалась завидным спокойствием…

Правда, кое-кто мог посчитать, что ее волновали всякие пустяки.

Радуга, например, или зимородок, ныряющий в камышах. Или маленькие щенки, новая лошадка… или даже очень симпатичная корова. Харриет обожала коров, лошадей, собак. Она понимала, что со временем полюбит «Фалез», не сможет не полюбить этот восхитительный дом, корни которого, казалось, уходили в такое далекое прошлое, что от одной только мысли о нем захватывало дух.

Как и от раздумий обо всех Эрншо из «Фалеза»… Какая замечательная вещь — постоянство, и как, наверно, бесконечно приятно дому, что в нем поколение за поколением живут одни и те же люди, то есть члены одной семьи, ждущие, что дети продолжат их род. Как обязанность и право.

Несомненно, Брюс Эрншо ожидал детей от брака с Гэй. Но сейчас такая возможность исчезла, и совсем недалеко то время, когда Эрншо в «Фалезе» не останется. Брюс не мог похвастаться изобилием родственных связей: собственно, их вообще не было. Гэй — последняя из Эрншо в «Фалезе», и, к огромному сожалению, как обоснованно полагала Харриет, после скорого нового замужества ее фамилия изменится и «Фалез» перейдет в руки незнакомого — а может, даже еще не родившегося — и совершенно постороннего человека.

Сама не понимая почему, Харриет очень переживала по этому поводу. Исчезновение Эрншо тревожило ее намного сильнее, чем Гэй.

— Идиотка, что такого особенного в фамилии? — Именно это сказала Гэй после их возвращения в Фалез. — Чем одна хуже другой? Ничем, разве только какая-нибудь банальнее, например Смит, — добавила она, смягчаясь. — Не думаю, что мне понравится, если какой-то там Смит заберет поместье себе.

Харриет объяснила:

— Я говорила о фамилиях не в этом смысле. Я имела в виду фамилии, веками связанные с определенным местом… фамилии с корнями!

— Брюс ужасно гордился, что проследил своих предков то ли до Вильгельма Завоевателя, то ли до кого-то еще, — с недоуменной улыбкой вспомнила Гэй.

Харриет встрепенулась:

— Ему на самом деле это удалось? Как интересно!

— Неужели? — Гэй снисходительно усмехнулась. — Но ты ведь тоже со странностями, не так ли, дорогая? И любишь всякие выкрутасы и каверзы. Забавно, если бы у Брюса оказался красивый родственник, вероятный наследник… и потенциальный владелец «Фалеза», если бы я законно не унаследовала поместье. Если бы такой человек существовал, возможно, я пригласила бы его к нам на жительство, и поступила очень великодушно, правда? Во всяком случае, он мог бы спать на огромной кровати с балдахином наверху в главных апартаментах, предназначенной хозяевам дома… хотя нам с Брюсом там не понравилось. Мы выбрали свои комнаты после долгих размышлений, и я совершенно довольна своей. На будущий год я, вероятно, заново ее обставлю.

Зеленые глаза Харриет смотрели куда-то вдаль.

— Значит, Брюс — единственный ребенок в семье? — спросила она.

— Да. Как и его отец.

— Жаль.

— Потому что, в отличие от нас, у него не было кузенов? Должна сказать, что у нас их больше, чем у многих… только, к сожалению, они не Эрншо.

— Ни одного-единственного Эрншо, — пробормотала Харриет. Ей вдруг это показалось очень обидным.

Осмотрев себя в зеркале туалетного столика, она снова выглянула в окно.

Сад словно плавал в странном, нереальном зеленоватом свете, подчеркивающем красоту лужаек и хорошо подстриженных кустов. За газонами начинался лес, а за ним вставала низкая розоватая цепь холмов, большую часть дня скрытых туманом, но сейчас удивительно четко выделявшихся на фоне необыкновенно красочного неба.

Солнце клонилось к закату, и было совершенно ясно, что оно не желает закатиться за горизонт, не искупав весь мир в красоте. Поэтому строй облаков распался под копьями грозного красноватого золота, в нем появились бреши, и сейчас сквозь них солнце торжествующе сияло во всей красе и могуществе. Вместо зеленого света на окрестные мокрые сады и леса вдруг хлынул неудержимый поток расплавленного золота, и Харриет уже пожалела, что не пошла все же на прогулку.