Одна драгоценность у нее была. Бабушкино колье из Индии. В сплетении золотых цепочек — эмалевый павлин с рубиновыми глазами и изумрудным хохолком. Вещь антикварная и до невозможности красивая. К нему бы сари и золотые браслеты-цепочки, но уж что есть.

Жаль, что нельзя позаимствовать что-нибудь у Сюзи. Она специалист по экстравагантным тряпкам, но ростом едва ли не вдвое выше Морин.

А, ладно. Выше головы не прыгнешь.

Разумеется, Дон обратил внимание на колье, и Морин пришлось рассказать романтическую и печальную историю любви своей бабушки.

Молодой человек, с которым она была помолвлена, уехал служить в Индию, затем вернулся, чтобы жениться на юной бабушке, и даже привез ей в подарок эмалевого павлина, но его срочно вызвали обратно в полк. Бабушка поехала за ним, однако к тому времени, как она добралась до Джайпура, ее жениха уже похоронили. Он умер от укуса королевской кобры, в те времена спасти его было нельзя. Бабушка поплакала на могиле и вернулась в Англию, где через несколько лет вышла за дедушку. Они искренне любили друг друга и всю жизнь мечтали зажить в достатке, однако единственным их богатством стали двенадцать детей и небольшое поместье в Лох-Лионесс. Именно там сейчас обитала Келли вместе с теткой Мардж, собственной семьей и сыном Морин Джеки, а также еще тридцатью малолетними бандитами.

Дон смеялся и грустил, слушая ее рассказ, а потом ответил своей историей, в которой щедро перемешались бравые стрелки королевской гвардии, зеленоглазые красавицы-ирландки и даже корсары Карибского моря. Слушая его, Морин начисто забыла о собственном скромном наряде, хотя в первый момент «Эксельсьор» несколько выбил ее из колеи своим великолепием.

Теперь она хохотала и пила отменное вино, не забывая при этом зорко следить, какие именно ножи и вилки использует Дон О'Брайен для каждого из блюд. Она не то чтобы выросла в семье, где пользовались одной ложкой на всех, но двенадцать вилок и двенадцать ножей на одну персону — это, согласитесь, перебор!

А потом она рассказывала Дону о Джеки, о том, как он родился, каким был смешным в младенчестве, ну а с этого плавно и совершенно без смущения перешла к истории Гаэтано, своего непутевого мужа, бросившего их с Джеки.

Дон нахмурился, слушая эту часть истории.

— Не могу поверить! Он бросил новорожденного сына?

— Да. Ему не нравилось, что Джеки плачет по ночам.

Морин собой гордилась. Ей удалось рассказать историю своей жизни легким светским тоном, не страдая и не напрашиваясь на жалость. Это хорошо. Однако хватит говорить о себе. Надо вытянуть что-нибудь и из Дона.

— Ну, а ты? Женат? Разведен? Вообще-то хоть раз женился?

— Да. Был. Очень давно. В другой жизни.

Признаться, ответ ее удивил. Он никогда раньше не упоминал о жене. И эта странная тень, мелькнувшая на разом осунувшемся и посерьезневшем лице…

Наверное, он развелся со скандалом и не хочет об этом вспоминать. Что ж, это можно понять.

— Вот и наш десерт! А к нему — настоящее божоле. Ручаюсь, такого ты не пила.

Он опять оказался совершенно прав. Божоле было изумительным, легким и терпким, бесшабашным и светлым, и Морин едва не рассмеялась от удовольствия, перекатывая на языке очередной глоток.

Она поглощала персики со взбитыми сливками и снова слушала рассказы Дона, теперь о его детстве.

— Мы с моим дружком Мигелем целыми днями пропадали в лесу. Строили дома на ветвях и — ты удивишься — мосты и дамбы. Ну, разумеется, и в шпионов играли, а как же!

— Значит, вот как все аукнулось! Мосты. Дамбы. И дом.

— Детские мечты не забываются. Ну а ты? О чем ты мечтала в детстве?

Неожиданно Морин смутилась.

— У меня были довольно глупые мечты. Вернее, очень девчачьи. Я хотела быть медсестрой или воспитательницей в яслях. А еще хотела выйти замуж и родить кучу детей.

— Ясно. А когда стала постарше? В колледже, например?

Морин задумчиво улыбнулась.

— Ждешь от меня амбиций? Их не было. Мне всегда хотелось одного и того же. Семья. Дети.

Счастье.

Да… Вот оно как все вышло. Один ребенок, никакого мужа и полная беспросветность впереди. Не надо было вспоминать.

Что интересно, ей действительно никогда не хотелось работать. В смысле, всегда хотелось заниматься только домом и детьми. Засыпать в объятиях мужа и просыпаться от его поцелуя. Провожать его на работу, а старших детей в школу. Играть с малышами, петь им песенки, чинить белье, собирать игрушки, возиться с собаками, заплетать косички, мазать зеленкой разбитые коленки… Именно так и никак иначе выглядело для Морин Аттертон счастье.

— Ты все еще хочешь иметь много детей?

— Хочу, да только поздновато. Мне скоро тридцать. Кроме того, для этого нужно еще кое-что.

— Ну да. Понимаю. Муж, деньги, дом. А кому нужна такая старая развалина.

— Это не смешно.

— А я и не смеюсь. Хотя ты не права. Это смешно. Вернее, смешная ты, Морин.

Она вдруг с ужасом поняла, что сейчас разрыдается. Дон О'Брайсн смеется над ней.

— Пойду попудрю носик. На минуточку.

В туалете она торопливо умылась холодной водой, несколько раз глубоко вздохнули и мрачно посмотрела на себя в зеркало. Так, теперь помада, плечи распрямить, грудь вперед — и никакого нытья. Леди не плачут. Вернее, не плачут при посторонних.

Дон ждал ее в холле.

— Мы уходим?

— Я думал, ты устала.

— Я в полном порядке.

— Ну и все равно пойдем. Хочешь, попьем кофе еще где-нибудь.

— Что ты, я кофе на ночь не могу. Меня это убьет. Даже думать боюсь о бессоннице.

— Морин?

— Да?

— Прости меня.

— Не за что прощать.

— Есть. Я тебя обидел. Нельзя было так с тобой…

— Я не обиделась, Просто на некоторые вещи мы с тобой смотрим по-разному, только и всего. Спасибо за роскошный ужин, кстати. Еда была сказочная, а еще здорово, что не надо мыть посуду.

Она заставляла себя беззаботно щебетать, а сама с грустью чувствовала, как растет между ней и Доном стена отчуждения, вроде бы рухнувшая во время ужина.

Как жаль…

Дон раздевался в своей комнате, не глядя развешивал одежду, машинально натягивал плавки… Бассейн. Холодный бассейн, несколько сот метров брассом. Забудь ее. Почему ты все время видишь перед собой это бледное личико, эти затравленные зеленые глаза?

Сколько же лет она живет, застегнутая на все пуговицы, вечно напряженная, вечно испуганная? Разве может человек выдержать такое напряжение?

Если бы он мог, если бы он только мог прогнать это настороженное выражение из ее глаз! Утешить, защитить, просто обнять крепко-крепко и пообещать, что больше ничто и никто не сможет обидеть или напугать ее.

План должен сработать. Обязательно.

Господи, зачем он в это лезет! Ведь ясно же, их дороги все равно разойдутся, им не быть вместе, потому что он все для себя решил, и ему больше не нужны прочные и долгие отношения.

Тогда почему?

Потому что он не может просто стоять в стороне и безучастно наблюдать, как Морин Аттертон загоняет себя в западню.

Наутро Морин удрала из дома. Специально встала пораньше, прокралась босиком по коридору, лестнице, через холл, аккуратно прикрыла за собой дверь, обулась на крыльце — и удрала.

В магазинчике было тихо, пыльно и сонно. Морин села за стол, придвинула к себе вазу с цветами и задумалась.

Магия. Магия повсюду. Почему же у Морин Аттертон нет времени на то, чтобы подчиниться этой самой магии?

Из раздумий ее вырвал телефонный звонок. Лусия. Ее хрипловатый, веселый голос как всегда искрился жизнелюбием и бодростью.

— Это ты? Салют! Какой у тебя размер ноги?

— Чего? Тридцать пятый. А что, собственно…

— Отлично!

— Спасибо, но в чем все-таки…

— Ты не поверишь. Помнишь Кончиту Розу? Ну, мою невестку? Вернее, бывшую жену моего сводного брата, Хорхе, он еще тогда приезжал вместе со своей второй женой, Моникой?

— Погоди… Кончита Роза, она же модельер, или модель, я вечно путаю…