— Элизабет Уоринг.

— Как необычно звучит это для Коста-Бравы, — заметил он.

Питер рассказал, что был болен и его друг-художник предоставил в его распоряжение маленький коттедж, где он сам заботился о себе и теперь начал поправляться.

— Вы хотите сказать, что обходитесь без прислуги?

— О, одна женщина приходит убирать, она же кое-что покупает для меня, но готовить и делать все остальное мне приходится самому. — Он виновато улыбнулся. — Вы должны как-нибудь зайти ко мне на чашку чая!

— Боюсь, что местные жители это не одобрят!

— Что ж, вероятно! — с легкой усмешкой согласился Питер. — Вам пришлось бы прийти с дуэньей, не так ли? Тогда не позволите ли вы мне навестить вас?

В конце концов они договорились следующим утром встретиться на пляже. Скоро эти свидания превратились в обычай, и Лайза не видела в этом ничего дурного. Он был ее соотечественником, встречи происходили на виду у всех, кому хотелось наблюдать за ними. Жиа сначала держалась несколько робко, и общество англичанина не доставляло ей удовольствия, но вскоре она привыкла к нему, и у них наладились самые лучшие отношения.

Лайза всегда боялась пускать Жиа в море, когда они были вдвоем. Теперь же она полностью доверила девочку заботам Питера, привязавшегося к этому некрасивому испанскому ребенку, своими зелеными глазами напоминавшего ему эльфа.

После нескольких дней барахтанья у кромки воды Питер стал учить Жиа плавать брассом и своим энтузиазмом достиг неплохих результатов. Позволяя ей думать, что она делает большие успехи, Питер очень внимательно следил за ней, и Лайза была спокойна. Прошло уже шесть дней после появления Питера Гамильтона-Трейси на их горизонте. И вдруг, когда Жиа входила в воду, Лайзу внезапно охватил страх.

Еще вечером Лайза подумала о том, что до сих пор нет никаких вестей из Мадрида. Доктор Фернандес позвонил только один раз, после первой ночи, проведенной ими на вилле. Узнав, что все в порядке, он, похоже, предположил, что и далее все будет прекрасно. Один раз он написал Лайзе и выслал авансом чек на щедрое месячное жалованье, но с тех пор о нем ничего не слышно. В письме не было ни одного слова к Жиа.

Неожиданно Жиа начала подпрыгивать в воде и ринулась обратно к берегу, как будто чего-то испугалась. Вид у нее был болезненно-подавленный, и именно в это время к берегу подъехала машина, из нее вышли двое и по песку направились к ним.

Лайза узнала машину с первого же взгляда. Она всюду различила бы эти длинные белые линии. А человека в светлом костюме, в небрежно повязанном галстуке и с волосами, напоминающими при солнечном свете черный шелк, она узнала прежде, чем машину. Дама, приехавшая с ним, была не кем иным, как доньей Беатрис де Кампанелли.

Донья Беатрис явно не доверяла пляжной и просто неофициальной одежде. Ее шелковый костюм был безупречен, как будто она отправилась пообедать в изысканный клуб или ресторан Мадрида, а рискованно высокие каблуки ее туфель угрожали лодыжкам, когда она неуклюже ковыляла на них по струящемуся песку. Единственная уступка неофициальности заключалась в том, что свою большую белую круглую шляпу она несла в руке, и соленый морской воздух и солнце ласкали ее великолепную рыжую голову.

Жиа бросилась в объятия Лайзы и разразилась слезами, а заметив отца, буквально рванулась к нему. Он поднял ее на руки, несмотря на ущерб, нанесенный его безукоризненному костюму, и ласково понес ее к Лайзе. Доктор положил девочку на песок и опустился на колени, чтобы осмотреть ее. Его приезд она ознаменовала неистовой тошнотой и криками, что она захлебнулась.

Шокированная донья Беатрис перевела взгляд на высокого белокурого красивого молодого человека в плавках, подбежавшего к ним.

— Это правда, — мелодично заговорив по-английски, поинтересовалась донья Беатрис, — что вы друг мисс Уоринг?

— Ну да, — мгновенно ответил он немного удивленно, озабоченный тем, что Жиа несомненно было плохо, но только не из-за того, что она наглоталась морской воды. Он готов ручаться за это!

В лице доньи Беатрис смутно проглядывало торжество. В это время доктор Фернандес, оторвав взгляд от дочери, спокойно произнес:

— Мы отвезем ее домой! Вероятно, у нее какое-то расстройство. Или перегрелась на солнце, или что-то съела.

— Или наглоталась морской воды, — отчетливо отрезала донья Беатрис. — Вероятно, мисс Уоринг была слишком увлечена своим другом, чтобы заметить, что с Жиа происходит что-то неладное, а если ее учили плавать, то это было неизбежно. Дети ее возраста не лгут!

Они вернулись на виллу, и в течение всего дня Лайза чувствовала, что она не просто под подозрением, а под сильным подозрением и все смотрят на нее крайне неодобрительно.

Донья Беатрис и не пыталась скрыть, что раз Лайза не выдержала испытательного срока, самым разумным было бы немедленно заменить ее. Уже не имело никакого значения, что девочка под наблюдением отца быстро оправилась от легкого расстройства желудка и призналась, что никогда не испытывала неприятных ощущений в воде, а напротив, получала от купания большое удовольствие, пока не началась эта неожиданная тошнота. Не имело никакого значения и то, что, прежде чем с некоторой неловкостью расстаться с ними и отправиться в свой коттедж, Питер Гамильтон-Трейси попытался замолвить за Лайзу слово и заверил доктора Фернандеса, что с ее стороны не было допущено никакой небрежности и она замечательно умеет ладить с детьми. А так как Лайза нянчила детей его брата — хотя он не припомнил ее, когда они встретились здесь, и сама Лайза усомнилась бы в его рекомендации, — он имеет право знать, что произошло.

Но это, по-видимому, не имело никакого значения. Отец был более чем раздосадован, а донья Беатрис старалась подлить масла в огонь.

Сняв влажный купальник и надев обычное хлопчатобумажное платье, Лайза поспешила в комнату своей воспитанницы и всячески помогала доктору ухаживать за дочерью. Она получила приказ не покидать девочку ни на минуту, пока он не принесет кейс, без которого, по-видимому, никогда не выходил из машины. Возвратившись, он дал дочери лекарство. Когда, немного придя в себя, Жиа нашла в себе силы улыбнуться и попыталась утешиться в объятиях Лайзы, последовал еще один приказ: лежать спокойно!

Жиа была готова расплакаться, Лайза покраснела. Девочка запротестовала:

— Но я хочу, чтобы Лайза держала меня за руку. Мне нравится, когда она рядом! И мне уже лучше!

— Тебе будет еще лучше, если ты будешь делать так, как говорю я! — ответил доктор так грозно, что Лайза внутренне возмутилась. Он не имеет права разговаривать подобным тоном с больным ребенком. Но у нее не было возможности что-либо сказать, так как он продолжал: — Ей разумнее всего побыть какое-то время в полном покое и не волноваться. Если я могу доверить вам посидеть с ней…

Щеки Лайзы загорелись.

— По-моему, вы вполне можете доверить мне это, — спокойно ответила она. — Я не сделаю ничего, что бы ее разволновало!

Он внимательно и холодно посмотрел на нее:

— Ну что ж, у нее было не очень тяжелое расстройство, и через несколько часов она будет в полном порядке. Да и я теперь буду здесь!

Тон, которым он произнес это, подразумевал, что он воздвигает преграду между своим ребенком и кем-то, кто по своей небрежности, достойной осуждения, причинил ей вред.

Он вышел из комнаты, а Лайза села в ожидании доньи Беатрис, но проносились часы, а великолепная испанка ни разу не зашла, чтобы справиться о состоянии больной. Вероятно, решила Лайза, больная как таковая не представляет для нее особого интереса. Создав своим приездом атмосферу напряженности, она была вполне удовлетворена. Ведь англичанка, естественно, разволнуется невероятнее всего, начнет думать о том, что в скором времени наверняка лишится работы.

По-видимому, донье Беатрис нужно прийти в себя после дороги, и она появится тогда, когда все треволнения о здоровье Жиа улягутся.

Лайза помнила, что Жиа отчаянно стошнило на дорогой светло-серый, превосходно сшитый костюм доктора Фернандеса, и ей хотелось бы знать, не считает ли он виноватой в этом ее. Хотя как врача этот аспект не должен был бы его особенно беспокоить.