Адриан Честертон взял ручку и начал выводить свою подпись на последнем листе. Свет от бронзовой лампы золотил блестящие пряди каштановых волос, и придавал лицу — обычно бледному — теплый золотистый оттенок. Когда он выпрямился, отсвет теплоты исчез с его лица, и оно вновь стало бледным и сосредоточенным, как всегда.

— Ну вот, — улыбнулся он, закрывая папку, и передал ее пожилой секретарше. — Вы не можете пожаловаться, что я задерживаю почту.

— Только потому, что засиживаетесь на работе допоздна, — улыбнулась она ему в ответ. — Даже не знаю, как бы вы справлялись без магнитофона.

— Пришлось бы нанять еще одного такого же безупречного работника, как вы.

Он встал из-за стола и пошел к двери — высокий, стройный мужчина тридцати пяти лет.

Выправка Адриана давала повод вспомнить, что среди его предков было много военных, а патрицианская правильность черт лица подтверждала слухи, ходившие еще со времен короля Эдуарда, про одну из прабабок, которая будто бы состояла в очень близких отношениях с неким скандинавским принцем крови. В его внешности, как заметил бы проницательный наблюдатель, было много противоречивого. Высокие, дугой выгнутые брови, так четко очерченные, словно нарисованные, никак не вязались с нежным изгибом рта; холодный взгляд его леденистых, голубых глаз смягчался густой каймой, обрамляющих их, ресниц, а квадратный подбородок, выдающий человека решительного, противоречил высокому лбу философа.

Пройдя через холл в гостиную, Адриан застал там свою мать, ожидающую, когда он присоединится к ней за предобеденным аперитивом. Миссис Честертон, седовласая и царственная, сидела в позолоченном кресле и просматривала колонку в «Таймс» с объявлениями о помолвках.

— Найджел Локхид женится на дочери Брюса Кардли. Теперь понятно, почему он перешел в банк Кардли в прошлом году.

Адриан пожал плечами и включил радиоприемник. Передавали новости, и мать недовольно махнула рукой.

— Ради бога, выключи. Мне надо с тобой поговорить.

Ее тон не оставлял сомнений о предмете разговора.

— Только, пожалуйста, не про Диану.

Он поморщился и сделал радио потише.

— А что я могу поделать? — возмутилась миссис Честертон. — Я не понимаю, что с вами такое. Вы обручены уже четыре месяца и до сих пор не назначили день свадьбы.

— Мы не торопимся.

— У меня такое впечатление, что ты не хочешь жениться.

— Ты ошибаешься.

— Ты мог бы легко это доказать, назначив, наконец, день свадьбы. Или это Диана тянет время?

— Никто не тянет время, — спокойно возразил он. — Просто нам некуда спешить.

Миссис Честертон нахмурилась.

— Может, вы уже воспользовались положением жениха и невесты?

На мгновение на лице сына мелькнуло смущение, но он тут же изобразил подобие улыбки.

— Мама, дело не в этом. Но даже если и так, это еще не значит, что свадьбы не будет.

— Но тогда, действительно, можно было бы уже не спешить. — Ответа не последовало, но миссис Честертон это не смутило. — Ты так долго был холостяком, что привык жить монахом. Давно пора обзавестись семьей и детьми.

— Как только пройдут дополнительные выборы, мы назначим дату. — Он поджал губы. — Мама, я не хочу пышной свадьбы. Я уже не в первый раз женюсь, как тебе известно.

— Зато Диана выходит замуж впервые и имеет право на настоящий праздник. А что касается твоей первой жены — ты прекрасно знаешь, как я к этому отношусь. Ты женился на этой иностранке тайком, поспешно…

— Мама!

— Прости, Адриан, но каждый раз, когда я вспоминаю, как она себя вела…

— У нее не было другого выхода. — С бокалом в руке он пошел к двери. — У меня дела. Увидимся за столом.

Он быстро прошел обратно в библиотеку, большую квадратную комнату, где темно-коричневые панели на стенах элегантно оттеняли стол и книжные шкафы из красного дерева. Здесь он всегда чувствовал себя спокойно. Подойдя к окну, Адриан засмотрелся на аккуратно подстриженные лужайки и представил многие акры пастбищ, простирающихся за ними. Все это принадлежало ему, и он любил каждый дюйм родной земли; любил людей, что трудились на ней и за которых он был ответствен. И он понимал, что в одном мать права: ему нужна жена, чтобы разделить с ним радости и обязанности в огромном владении; нужны дети, чтобы он воспитал в любви и радости достойных продолжателей его дела.

В памяти возникла Таня: высокая, стройная девушка, на которой он женился восемь лет назад. Ей было тогда восемнадцать. Застенчивая, белокурая, тип, часто встречающийся в ее стране. Золотисто-медовые волосы оттеняли нежную кожу цвета персика и фиалковые глаза. Невозможно было поверить, что глаза могут быть такого удивительного цвета. Он, поначалу, думал, что цвет платья отражается в ее глазах, но вскоре убедился, что это не так. Что бы не было на ней надето, глаза Тани оставались все того же чудесного, удивительно густо-фиолетового цвета.

Как давно это было! Восемь лет назад по времени, а по ощущению — словно с тех пор прошла целая жизнь. Вспомнив юношу, всецело поглощенного любовью к золотоволосой красавице, он отметил, что думает о нем, как о постороннем человеке. И действительно, тот юноша был чужд Адриану сегодняшнему: взрослому, суровому и аскетичному мужчине, который оставил престижную службу в министерстве иностранных дел, чтобы принять в наследство имение отца, и который должен был вскоре жениться на дочери лорда Бидделла.

Он постарался вернуть мысли в настоящее, но, дав волю памяти, уже не мог совладать с воспоминаниями, и образ Тани — такой, какой он увидел ее впервые, — вновь заслонил перед ним все остальное.

Был чудесный теплый день в середине лета. Он тогда впервые попал на фестиваль в Ровнии. Молодому сотруднику британского посольства, недавно приехавшему работать в этой стране, было интересно все. С друзьями он пошел в центр города посмотреть на Цветочный карнавал, традиционное праздничное шествие, традиция которого уходила корнями так далеко в прошлое, что никто уже не мог вспомнить его первоначального значения. Да никто этим и не интересовался: молодежь Ровнии рада была любому случаю потанцевать и повеселиться.

Веселье царило повсюду: люди танцевали на улицах, провозглашали тосты и пили вино, легкое сладковатое местное вино, и радостными криками приветствовали пестро разукрашенные повозки с розами всех мыслимых и немыслимых оттенков и форм, проезжавшие по центральной улице города.

Когда мимо них проехала уже десятая, заваленная розами, повозка, его взгляд стал бродить по бурлящей праздничной толпе и вдруг наткнулся на высокую, стройную девушку. Она стояла с группой своих соотечественников на противоположной стороне центральной площади. Как и на ее друзьях, на ней был традиционный ровнийский костюм: широкая пышная юбка и пестрая вышитая блузка, но, в отличие от остальных, она не радовалась и не кричала, а смотрела, на проезжающие мимо повозки, с задумчивым выражением утонченного лица. Если бы она стояла к нему ближе, он подошел бы и спросил, отчего у нее такой грустный вид, в то время как все вокруг веселятся. Но пока он раздумывал, незнакомка скрылась в большой толпе, и, когда они уходили с площади, ее уже нигде не было видно.

К вечеру он успел отведать все местные угощения, выпил вина. Его друзья пустились в пляс вместе с местными жителями. Адриан не захотел присоединиться к уличным танцам, а решил пойти домой. Но это оказалось непросто сделать. Улицы были запружены народом. Его несколько раз останавливали подгулявшие компании и настойчиво предлагали присоединиться к их шумной попойке. Раз в пятый отклонив подобное предложение, он осторожно пробирался краем улицы, собираясь свернуть в тихий переулок, и вдруг снова увидел ту светловолосую задумчивую незнакомку с площади. На этот раз она оказалась в центре толпы молодых людей, лихо отплясывающих местный танец, и ему показалось, что она веселится вместе с ними. Но, приглядевшись повнимательней, он заметил, что танец становится все более буйным и безудержным, и девушка с трудом выдерживает темп, который задавали окружавшие ее плясуны. Она попыталась вырваться из круга танцующих, но ее хватали за руки, вовлекали в пляс, и, когда она оказалась ближе к нему в кружащемся хороводе, Адриан бросился к ней и схватил за талию. На секунду он подумал, что не удержит ее, но очаровательная пленница рванулась ему навстречу, чудом выбежала из круга и теперь стояла рядом с ним, задыхаясь и откидывая волосы с лица. Некоторое время он так и продолжал стоять, держа ее в объятиях, потом, опомнившись, извинился и выпустил ее из рук. Она застенчиво одернула юбку и блузку.