— Ну-ну? — встрепенулись все.

— На другой день прихожу я к нему в прачечную, он там один. Мне уж совсем худо стало, и вот беру я его за косицу и говорю: коли ты не скажешь мне сейчас, в чем дело, я тебе эту самую косу в глотку затолкаю. Тут он берет кусок трута, зажигает и сует мне под нос. И, вот чтоб мне пусто было, братцы, не прошло и минуты, а мне уже лучше, а потом нюхнул еще раза два — и совсем отлегло.

— А очень крепко в нос шибануло, Сай? — опять спросил наивный юнец.

— Нет, — отвечал Паркер, — не то чтобы крепко, а дух какой-то томительный, пряный, как бывает в жаркую ночь. Только статочное ли дело — показаться на люди с куском зажженного трута в руках, точно собираешься пустить фейерверк в честь Дня независимости? Ну, я и попросил у него чего-нибудь в другом виде, чтобы с руки да прямо в рот, когда станет невмоготу. Ну и, дескать, я заплачу все равно как за настоящее лекарство. Вот он мне и дал.

Паркер сунул руку в карман и достал красный бумажный пакетик, в котором оказался какой-то розовый порошок. Среди сосредоточенного молчания пакетик пошел по рукам.

— Вкус и запах вроде как у имбиря, — сказал один.

— Имбирь и есть, — презрительно отозвался другой.

— Может, имбирь, а может, и не имбирь, — невозмутимо заметил Паркер. — Может, это просто моя фантазия. Но раз эта штука может внушить мне такую фантазию, от которой мне легче, меня это устраивает. Я купил себе этой фантазии, или этого имбиря, почти на два доллара, и теперь уже не отступлюсь. Вот так-то! — И он бережно спрятал пакетик в карман.

Тут посыпались колкости и насмешки. Уж если ему, Саю Паркеру, белому американцу, «ронять свое достоинство» и слушаться китайского знахаря, так лучше сразу накупить себе китайских идолов и расставить их вокруг своего дома. Если он настолько доверился этому Ко Си, не лучше ли ему и рыться вместе с ним в пустых отвалах, а тот бы и окуривал его тем часом? А может, он вовсе и не трут нюхал, а потягивал опиум из трубки? Пусть уж честно скажет об этом! Тем не менее всем очень хотелось взглянуть еще разок, что это там насыпано у него в пакетике, но Сай Паркер отказался снова показать порошок, сколько его ни просили и ни уговаривали.

Несколько дней спустя я столкнулся с одним из участников этого разговора, Эбом Уинфордом, в тот самый миг, когда он выходил из прачечной Ко Си. Он не захотел остановиться и поговорить со мной, пробормотал что-то насчет проклятой привычки Ко Си задерживать белье в стирке и поспешно ушел. На другой день я встретил там же еще одного старателя — теперь уже в самой прачечной; этот, напротив, долго болтал о каких-то пустяках, и я ушел, оставив его наедине с Ко Си. Потом мне случилось зайти к Джеку-Кочерге из Шасты. В его доме подозрительно попахивало ладаном, но он приписал этот запах чрезвычайно смолистым дровам, которыми топил печь. Я не пытался разгадать эти загадки и ни о чем не расспрашивал Ко Си, я уважал его умение хранить тайну и не хотел, чтобы он мне лгал. Довольно и того, что у него много клиентов и его дела явно идут в гору.

Примерно месяц спустя к нам в поселок приехал доктор Дюшен. Он накладывал шины одному больному и после операции зашел в салун «Пальметто». Это был старый военный врач, его любили и уважали во всей округе, хотя, пожалуй, и немного побаивались за грубоватую прямоту и солдатскую меткость его речи. Как только он с обычной своей сердечностью поздоровался со старателями и принял приглашение выпить с ними, Сай Паркер приступил к нему и с притворной небрежностью, которая, впрочем, плохо прикрывала какую-то несвойственную ему робость, начал такой разговор:

— Я вот хотел задать вам один вопрос, доктор… Чертовски глупый, небось, вопрос… Так, знаете, не в смысле совета, но, в общем, по вашей части, понимаете?

— Валяй, Сай, — благодушно ответил доктор. — Мне сейчас в самый раз давать даровые консультации.

— Да нет, я не про то, доктор, не про эти самые… симптомы, у меня сейчас ничего такого и нет. Я хотел только спросить, вы случайно ничего не слыхали про китайские снадобья?

— Не слыхал, — коротко и прямо отвечал доктор. — Ни сам, ни от других.

В салуне вдруг воцарилась тишина, а доктор поставил рюмку и с профессиональной лаконичностью продолжал:

— Видите ли, китайцы ничего не знают о строении человеческого тела из непосредственных наблюдений. Вскрытие трупов и анатомирование противоречат их религиозным представлениям, согласно которым человеческое тело священно, а потому никогда и не практикуются.

Все оживились, почувствовав любопытство. Сай Паркер многозначительно переглянулся со своими товарищами и, словно оправдываясь и в то же время возражая, продолжал:

— Ясное дело, они не настоящие врачи, вроде вас, доктор, но и у них есть кое-какие свои лекарства, и они ими лечатся… Вот как, например, у тех древних бабок, что ходят по домам и лечат всякими там корешками и водицей с родника. Неужели вы, человек ученый, считаете, что раз такая вот бабка ничего не смыслит в анатомии, то и не может помочь нам каким-нибудь простым, натуральным лекарством?

— Да ведь китайские-то лекарства вовсе не простые и не натуральные, — невозмутимо отвечал доктор.

— Не простые? — отозвалась вся компания в один голос, обступая его со всех сторон.

— Не скажу, что они безусловно вредны для здоровья, если только не принимать их в больших дозах, — продолжал доктор, обведя удивленным взглядом окружившие его взволнованные, нетерпеливые лица. — Ведь они не имеют ничего общего с медикаментами, но уж простыми их никак не назовешь. Вам известно, из чего они в основном состоят?

— Пожалуй, что нет, — осторожно отвечал Паркер, — не совсем, то есть…

— Ну так подойдите поближе, я вам скажу.

Паркер и все его приятели тесно сгрудились у стойки. Доктор Дюшен прошептал несколько слов очень тихо, чтобы не слышали остальные посетители салуна. Наступило гробовое молчание, затем Эб Уинфорд произнес:

— Налей-ка мне полстакана виски, хозяин, разбавлять не надо, выпью так.

— И нам тоже! — подхватили другие.

Они выпили единым духом. Двое тихо вышли. Доктор Дюшен отер губы, застегнул пальто и начал натягивать перчатки.

— Слыхал я, — проговорил Джек-Кочерга с жалкой улыбкой на побледневшем лице, встряхивая последние капли виски на дне стакана, — слыхал я, эти треклятые дураки заместо лекарства иногда нюхают жженый трут. Это правда?

— Ну, это еще сравнительно безобидное средство, — задумчиво сказал доктор. — Всего-навсего деревянные опилки, смешанные со смолой и муравьиной кислотой.

— Муравьиной? Это еще что за кислота такая?

— А это такая особая жидкость, которую выделяют муравьи. Полагают, что они выбрасывают из себя эту жидкость в целях самозащиты… Ну вот как вонючка, знаете?

Джек-Кочерга вдруг заявил, что ему нужно переговорить с кем-то из проходивших мимо, и очертя голову бросился вон. Доктор вышел из салуна, сел на лошадь и уехал, но я успел подметить улыбку, мелькнувшую на его загорелом, невозмутимо-спокойном лице, и это навело меня на мысль, что он догадывался о цели расспросов и о том, какое впечатление произвели его ответы. В моем предположении меня утвердило то, что разговора на эту тему больше не заводили; инцидент был исчерпан, и никто из пострадавших не пытался отомстить Ко Си. Что они все как один, тайком друг от друга, обращались к китайцу — в этом не было ни малейшего сомнения; но, по-видимому, они не были уверены в том, что доктор Дюшен не разыграл их, рассказывая о составе китайских лекарств, и потому не решались что-либо предпринимать против несчастного китайца, понимая, что тогда тайна выйдет наружу и товарищи неминуемо поднимут их на смех. Дело замяли, и хозяином положения остался Ко Си.

А он тем временем процветал. Набранная им артель китайских рабочих была постоянно занята или стиркой, или «выжиманием остатков», иначе говоря, промывкой отвалов выработанной породы на участках, заброшенных разбогатевшими золотоискателями. Так как затраты на производство были при этом никак не больше, чем при битье щебенки или сборе тряпья, а содержание китайских рабочих обходилось до смешного дешево, то было очевидно, что Ко Си неплохо зарабатывает. Но поскольку всю свою выручку он, как это принято у китайцев, отправлял в Сан-Франциско не через почтовое агентство, а через китайских посредников, узнать, как велики его барыши, не было никакой возможности. А здесь ни он сам, ни его сородичи денег не тратили. Надо сказать, в более суровые времена, особенно где-нибудь в глуши, банды головорезов нередко нападали на лачуги китайцев или их странствующие артели, но денег у них никогда не находили.