Мистер Райлендс, сидевший на земле, хотел было встать, но Гемлин удержал его.

— Я спросил, готовы ли вы выслушать меня, потому что хочу кое-что сказать вам о своей встрече с вашей женой. Она носит старые платья, которые ей подарили другие, и говорит, что делает это для вашего удовольствия. Я узнал, что вы, не спросив ее согласия, пригласили в дом самую мерзкую из ее прежних подружек, а теперь подвергаете сомнению мою искренность; я узнал, что вы вместо того, чтобы скрыть ее прошлое от всех, первый рассказывали об этом встречному и поперечному во славу господа бога и, конечно, Джошуа Райлендса.

— Каждый поступает так, как считает нужным, — пробормотал мистер Райлендс.

— Сожалею, что вы забыли об этом, когда потребовали ответа у меня, — холодно заметил Джек.

— Значит, она пожаловалась вам? — спросил он, запинаясь.

— Я этого не говорил, — отрезал Джек.

— И, по-вашему, она несчастна?

— Чертовски.

— И вы ей посоветовали… — начал он неуверенно.

— Посоветовал бросить вас и найти себе более достойного мужа. — Он помолчал, затем добавил с язвительным смехом: — Но она отказалась по дьявольски глупой причине…

— По какой же? — поспешно спросил Райлендс.

— Сказала, что любит вас, — ответил Джек и носком сапога затолкал головешку в огонь.

Бледные щеки мистера Райлендса вдруг вспыхнули, как угли в костре. Джек заметил это и медленно повернулся к нему.

— Мистер Джошуа Райлендс, я видел много дураков в своей жизни. Я видел людей, которые пасовали, имея на руках четырех тузов, только потому, что, по их мнению, у партнера была козырная игра! Я помню человека, который за бесценок продал свою заявку, когда ему стоило только раз копнуть, чтобы озолотиться. Я видел, как лучший стрелок промахнулся, когда ему почудилось, что кто-то не так на него посмотрел. Короче, я видел уйму богом проклятых дураков, но даже из них никто не считал этого бога своим приятелем. Ваша жена, несмотря на все ее «грехи», как вы их называете, в тысячу раз более верна вам, чем вы ей со всеми вашими идиотскими добродетелями! И поскольку вы не сумели ее переделать, как ни старались, то мне кажется, что среди всех болванов на свете вам по праву принадлежит первое место! Спокойной ночи! Убирайтесь отсюда! Я устал от вас.

— Одну минутку, — смущенно проговорил мистер Райлендс. — Возможно, я обидел вас, но это вышло нечаянно. Я вас прошу вернуться и воспользоваться моим… нашим… гостеприимством.

— Зачем? — сказал Джек. — Я ушел потому, что для вас и для нее лучше, чтоб меня там никто не видел.

— Но вас все равно узнали, — сказал мистер Райлендс. — Джейн мне наговорила про вас с три короба, но если мы вернемся вместе, то это заткнет ей рот.

— Кому? — спросил Джек.

— Джейн, нашей служанке.

Мистер Гемлин разразился смехом.

— Не все ли равно! Скажите ей просто, что вы со мной говорили, и я рассердился, но потом простил ее. Думаю, она никогда больше не заикнется об этом.

Как это ни странно, но слова мистера Гемлина оправдались. Когда Райлендс вернулся домой, он застал Джейн на кухне, испуганную, в слезах, но впоследствии она ни единым словом не обмолвилась о случившемся. И, что было еще удивительней, батрак тоже никогда больше не вспоминал об этом. Миссис Райлендс в тот вечер нездоровилось, и она легла, думая, что муж занят по хозяйству и поэтому так долго не возвращается, а он счел за лучшее не рассказывать ей о своем разговоре с Гемлином. На следующее утро послали за доктором, который посоветовал ей несколько дней не вставать с постели. Все это время муж был трогательно нежен и внимателен к ней, и, надо полагать, она воспользовалась случаем и открыла ему секрет, о котором обмолвилась накануне. Этот секрет стал известен всем через несколько месяцев, а супругов он сразу сблизил. Джошуа Райлендс, который раньше был эгоистичным аскетом, теперь сделался заботливым и достойным мужем, они вели задушевные, полные надежд, а порой наивные разговоры о будущем и не вспоминали о прошлых глупостях; а когда из лавки доставили ситец, то вместе с ним было прислано тонкое полотно, кружева, чепчики и другие вещи, которые так сильно отличались от обычных простых и грубых покупок.

А через три месяца гостиная преобразилась, там стало светло и уютно, особенно в тот вечер, когда женщины со всей округи пришли горячо поздравить миссис Райлендс с первенцем. И никогда еще они не видели более дружной и любящей пары, чем родители этого малыша.

Перевод Л. Белопольского

Когда «у Джулса» разливалась вода, над ее однообразно ровной поверхностью не было видно почти ничего. Немногочисленные жители поселка в ожидании конца наводнения спокойно и методично перебирались на возвышенности, не оставляя после себя никаких печальных следов. На безмятежной, ничем не замутненной водной глади было разбросано с десяток полузатопленных бревенчатых хижин, казавшихся в лунном свете остатками катастрофы, происшедшей не два-три дня, а два-три столетия назад. Течения не было, вода не могла подмыть и унести их шаткие фундаменты; ничто не волновало это тихое озеро. Лишь изредка, словно случайный ружейный залп, поверхность его бороздили струи внезапно налетевшего ливня, да еще реже появлялся плот из единственного бревна, на котором кто-нибудь из местных жителей отправился проверить остатки своего имущества, сложенные на крыше хижины. В этом спокойном уничтожении маленького поселка не было ничего страшного; одно-единственное пепелище произвело бы впечатление более тягостное, чем такое бессмысленное и даже дикое в своем равнодушии действие противоположной разрушительной стихии. Люди находили это вполне естественным. Вода убывала так же, как и прибывала: медленно, бесстрастно, бесшумно. Пройдет всего лишь несколько дней, и жаркое солнце Калифорнии высушит хижины, а спустя неделю-другую красная пыль уже снова ляжет у их порога таким же толстым слоем, как прежде лежала там зимняя грязь. Воды Змеиного ручья снова вернутся в свое русло, и мэрисвиллской почтовой карете уже не придется больше делать крюк, объезжая поселок. За это миролюбивое вторжение жители получали даже своеобразную компенсацию: на размытых берегах порою обнаруживалось золото. Весною наивные старатели с надеждой ждали «промывки старика Змеиного».

Между тем «у Джулса» однажды произошло событие, которому суждено было довольно необычным образом нарушить этот мирный и методический процесс. Зима в 1859–1860 году выдалась исключительная. В долинах почти не было дождей, хотя вершины Сьерры совсем занесло снегом. Ущелья засыпало, перевалы замело, склоны гор обледенели. А когда запоздавшие юго-западные пассаты наконец принесли с собой дожди, повторилось обычное явление: долина Джулса безмолвно, бесшумно и мирно погрузилась в воду; жители перебрались на возвышенности — разве только чуть быстрее обыкновенного, ибо долгое ожидание им порядком надоело. Мэрисвиллская почтовая карета сделала обычный крюк и остановилась возле джулсовской временной гостиницы, которая служила также почтовой конторой и бакалейной лавкой, — под навесом из парусины, коры и мягких листьев ольшаника. Она высадила одного-единственного пассажира — бостонца Майлса Хеммингвея, молодого письмоводителя горнорудной компании в Сан-Франциско, командированного для составления доклада о предполагаемых золотоносных возможностях Джулса. Возможности эти показались ему весьма сомнительными, когда он, сидя на козлах кареты, обозревал затопленные хижины и слушал неторопливый рассказ кучера о паводке и о поразительном долготерпении местных жителей.

Это была все та же старая история, все та же косность и лень старателя Запада, глубоко чуждая образу мыслей и привычкам северянина, все та же тупая покорность перед дикими капризами природы, без всякой попытки вступить с ними в борьбу, которая других закаляла и приводила к успеху; все та же философия, заставлявшая принимать ураганы и пожары в прериях и сносить их всегда одинаково безучастно и безропотно. Быть может, где-нибудь в другом месте, в иной обстановке такое стоическое смирение пришлось бы ему по душе, но люди, которые заправляют замызганные штаны в грязные сапоги и живут только ради добытого ими золота, отнюдь не казались ему героями. Не смягчился он и тогда, когда, стоя у наспех сооруженной буфетной стойки — нескольких досок, уложенных на козлы, — пил кофе под протекающим тентом, который почему-то напомнил ему детство и зябкий пикник учеников воскресной школы. А ведь эти люди живут вот так, словно в походе, целых три недели! Еще больше раздражало его опасение, как бы не пришлось торчать здесь несколько дней, пока вода не спадет настолько, что можно будет все как следует изучить для доклада. Когда он сел на предложенный ему ящик из-под свечей, который затрещал под его тяжестью, и окинул взглядом все это мрачное запустение, досада его наконец вырвалась наружу.