С изумлением посмотрев на нее, он сначала разглядел только мятую нанковую шляпку, сбившуюся назад от быстрого бега, необычайно густые волосы, необычайно белые зубы, блестящие глаза и, как ему показалось, необычайную уверенность в неотразимости всего этого. Ему даже померещилось, будто она на бегу с вызывающим видом опускает на своих красивых полных руках засученные рукава розового ситцевого платья. Я склонен полагать, что молодой человек был просто-напросто не в духе и поэтому поторопился со своими заключениями; более беспристрастный наблюдатель не нашел бы в ее искренней радости ничего предосудительного. Между тем Хеммингвей счел явное удовольствие, которое доставила девушке их нечаянная встреча, всего лишь проявлением навязчивого кокетства.

— Ах ты господи! Я-то думала, что вы еще не готовы и я успею немножко принарядиться, ан вы уж тут как тут! — Она засмеялась, взглянув на его чистую рубашку и влажные волосы. — Но все равно, давайте поболтаем; пока никого нет, вы успеете рассказать мне все новости. Я целую вечность не была в Сакраменто, ничего не видела и не слышала. — Она умолкла и, безотчетно почувствовав в молодом человеке какую-то глухую отчужденность, все еще продолжая смеяться, осведомилась: — Ведь вы мистер Хеммингвей, правда?

Хеммингвей, несколько смущенный своей рассеянностью, торопливо снял шляпу.

— Да-да, разумеется. Прошу прощения.

— А тетушка Стэнтон все перепутала, говорит, что ваша фамилия Хемингберд, — со смехом сказала девушка. — А меня зовут Джинни Джулс, но все называют Меня Джей.

Хеммингвей не нашел в этом ничего особенно смешного, но тут же устыдился, что встретил девушку столь нелюбезно.

— Мне, право, очень жаль, что я ворвался сюда и доставил вам столько хлопот. Я хотел остаться в лавке. По правде говоря, — добавил он с такой же откровенностью, с какой девушка разговаривала с ним, — если только ваш отец не обидится, я сию же минуту с удовольствием туда вернусь.

Если бы он все еще считал ее тщеславной кокеткой, то его совершенно разубедила бы наивная искренность, с которой она ответила на его неучтивую речь.

— Что вы! Ему-то все равно, только бы вам было удобно и вы могли как следует выспаться. Но вы там ни за что не уснете, — задумчиво проговорила девушка. — Ребята допоздна играют в карты и все время ругаются, а Симпсон, с которым вам пришлось бы спать рядом, говорят, ужасно храпит. Правда, тетушка Стэнтон в этом деле от него не отстанет, да и я, говорят, тоже, — со смехом добавила она, — но вы будете спать в дальнем углу и ничего не услышите. Так что уж лучше вам остаться здесь. Мы все, то есть почти все, еще до рассвета отправимся в Рэтлснейк Бар за покупками, а вы себе спите, сколько вам вздумается. Когда проснетесь, завтрак будет уже готов. Ну, я сейчас начну стряпать ужин, а вы расскажите, что новенького в Сакраменто и во Фриско.

Хотя эта провинциалка, сама того не сознавая, дала решительный отпор его самомнению, Хеммингвей теперь почувствовал себя с ней гораздо легче и непринужденнее.

— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? — с готовностью предложил он.

— Ну, если вы не боитесь запачкаться, принесите мне дров вон из той кучи, под ольхой, — нерешительно отвечала девушка.

Мистер Хеммингвей ничуть не боялся запачкаться, напротив, он заявил, что сделает это с удовольствием. Он принес большую охапку мелко нарубленных ивовых сучьев и положил их у маленькой печки, очевидно, временно заменявшей огромную кирпичную печь, труба которой обыкновенно занимает чуть ли не весь чердак в хижинах старателей. Короткая коленчатая труба печки была выведена прямо в стену хижины. Он заметил также, что очаровательная собеседница воспользовалась его отлучкой, чтобы надеть белый воротничок и манжетки. Она смахнула полотенцем зеленый мох с его рукава, и, хотя для этого ей пришлось подойти к нему так близко, что ее дыхание — теплое и легкое, как юго-западный пассат, — коснулось его волос, было совершенно ясно, что это прикосновение — всего лишь привычная фамильярность здешних жителей, равно чуждая как сознательному кокетству, так и благовоспитанной деликатности.

— Дров у меня всегда хватает — ребята мне приносят, — сказала она, — но они, наверно, не думали, что я сегодня так рано вернусь.

При этом весьма прозрачном намеке, что он всего лишь временно заменяет ее постоянных поклонников, Хеммингвей ощутил было прежнее недоверие, но улыбнулся и без обиняков заметил:

— Я думаю, в поклонниках у вас тут недостатка нет.

Девушка, однако, поняла его буквально.

— Ну что вы! Мы с Мейми Робинсон — единственные девушки на пятнадцать миль по берегу Змеиного ручья. Поклонятся они, как бы не так! А вот покоя от них нет, это верно. Пожалуй, мне придется скоро завести собаку!

Хеммингвея покоробило. Она не только самонадеянна, но уже и испорчена. Он представил себе неуклюжие любезности местных жителей, провинциальные остроты, жалкое соперничество молодых парней, которых видел в лавке. Без сомнения, именно этого она ожидает и от него!

— Ну ладно, — проговорила девушка, оборачиваясь к нему от печки, которую только что растопила, — пока я накрываю на стол, расскажите, что делается в Сакраменто. У вас там, небось, целая куча знакомых девиц. Говорят, туда сейчас привезли новые моды из Штатов.

— Я в этом так мало смыслю, что боюсь, вам будет совсем неинтересно, — сухо отозвался молодой человек.

— Ничего, валяйте, — сказала она. — Когда Том Флин воротился из Сакраменто, а пробыл он там всего-то неделю, он уж столько небылиц наговорил, что на весь дождливый сезон хватило.

Хеммингвею стало и смешно и досадно. Усевшись возле открытой двери, он начал подробно и добросовестно описывать Сакраменто, новые дома, гостиницы и театры, которые бросились ему в глаза, когда он был там в последний раз. Некоторое время оживление и жадное любопытство девушки его забавляли, но вскоре ему это наскучило. Однако он продолжал свой рассказ, отчасти чувствуя себя обязанным, отчасти для того, чтобы смотреть, как она работает по хозяйству. До чего же изящна эта высокая, стройная и гибкая девушка! Несмотря на характерную для жительницы Юго-Запада ленивую медлительность, в движениях ее была какая-то бессознательная грация. Огромный кувшин патоки, который она снимала с полки под самой крышей, казался в ее руках греческой амфорой. Когда она, вытянув кверху раскрытые ладони, втаскивала на эту грубо сколоченную полку тяжелый мешок с мукой, перед Хеммингвеем словно бы возникла египетская кариатида. Вдруг она прервала его рассеянный рассказ веселым смехом. Он вздрогнул, поднял глаза и увидел, что она стоит в дверях и с насмешливым сожалением смотрит на него сверху вниз.

— Знаете что, — сказала она, — пожалуй, хватит рассказывать. Я вижу, вы устали, замучились и до смерти хотите спать. Посидите тихо, как будто меня здесь нет, а я пока кончу стряпать.

Хеммингвей покраснел от досады, но девушка только качала головой, не желая слушать его возражений.

— Молчите уж! Вам совсем не хочется разговаривать, вот вы и решили выложить мне все, что знаете про Сакраменто, — с искренним смехом проговорила она. — А вот и наши женщины, да и ужин почти готов.

Послышались усталые, равнодушные голоса, вздохи, и перед хижиной появились три тощие женщины в темных шерстяных платьях. Видимо, они преждевременно состарились от непосильного труда, тяжких забот и нездоровой пищи. Без сомнения, среди этих развалин порою расцветал цветок вроде Джей Джулс, но и в этой грациозной нимфе, без сомнения, уже таился зародыш такой же печальной зрелости. Хеммингвей ответил на их степенные приветствия не менее степенно. Ужинали в унылой торжественности, которая, по мнению жителей Юго-Запада, свидетельствует о глубоком уважении к гостю. Даже жизнерадостная Джей притихла, и, когда молодой человек наконец удалился в свой завешанный одеялом угол, он почувствовал, что у него словно гора свалилась с плеч. Из разговоров за столом он узнал, что на следующее утро еще до восхода солнца старшие женщины отправятся в Рэтлснейк Бар закупать провизию на всю неделю, а Джей останется готовить ему завтрак и догонит их позже. Его отношение к ней уже изменилось, и он почувствовал, что с нетерпением ожидает, когда они останутся наедине и он сможет оправдаться в ее глазах. Он постепенно начал понимать, что вел себя глупо, неучтиво и к тому же предвзято. Очутившись в своем углу, он разделся и лег. Тишину нарушали только монотонные голоса в соседней половине. Время от времени до него доносились обрывки разговоров — говорили все о домашних делах или о происшествиях в поселке, но ни разу он не услышал, чтобы кто-нибудь обмолвился хоть словом про него или попытался деликатно понизить голос. Вскоре он уснул. Ночью он два раза просыпался от пронизывающего холода, которым так резко сменилось приятное тепло накануне вечером, и ему пришлось навалить поверх одеял всю свою одежду, чтобы хоть немного согреться. Он опять уснул, проснулся еще раз от легкого толчка, но тут же снова погрузился в дремоту, проспал еще неизвестно сколько и, наконец, проснулся совсем, услышав, что кто-то окликает его по имени. Открыв глаза, он увидел, что одеяло отодвинуто в сторону и в его угол заглядывает Джей. Он очень удивился, обнаружив, что, хотя лицо у нее встревоженное, она еле сдерживает смех.