Благодаря своему имени и связям старого князя Льву Кирилловичу скоро удалось восстановить свои права и получить назначение в действующую армию. Выбор полка был предоставлен ему. Румянцев дал ему письмо к главнокомандующему светлейшему князю Кутузову. Полк не был обозначен только потому, что молодой князь хотел непременно попасть в передовые части, а какие полки были впереди, доподлинно граф Румянцев не знал.

Но среди этих хлопот, в волнении новых мыслей, нахлынувших в его душу, Лев Кириллович испытывал смутное беспокойство, не связанное ни с этими хлопотами, ни с этими новыми мыслями.

Сперва, едва ощутимое, оно росло в его душе, постепенно завладевало им, лишало его сна и удовольствий. И причиной этих беспокойных настроений являлась княгиня. Ее все тот же надменный вид, прекрасное лицо без улыбки, ровное и холодное отношение к нему, несмотря на то, что он жил в доме князя и, следовательно, по самым условиям жизни был близок к ней как по родству, так и по дружбе дяди, волновали его. Все попытки сближения молодая княгиня холодно отклоняла.

«Что это значит? – с тоской думал князь. – Неужели я до такой степени ей противен?»

Но он бывал счастлив, если ему удавалось оказать ей какую‑нибудь мелкую услугу: поднять уроненный платок, подать что‑нибудь, исполнить небрежно выраженное желание вроде того, чтобы прочесть какой‑нибудь роман m‑me Jenlis или стихи Жуковского. Тогда он рыскал по Петербургу, искал, находил книгу, что было иногда очень трудно, и с торжеством приносил ей.

В ответ он получал холодное:

– Merci, mon prince.

Она даже не звала его иначе, как» князь».

Когда же он робко начинал разговор об этих книгах, княгиня или отмалчивалась, или холодно говорила, что еще не прочла…

Князь заметил, что Ирина Евстафьевна была особенно близка с княгиней Напраксиной, и решил поехать к ней с визитом. И он собрался.

Его молодому воображению Ирина Евстафьевна представлялась каким‑то сфинксом. Ему казалось, что словно какая‑то тайна окружает ее. Княгиня равнодушно относилась ко всем светским развлечениям, едва замечала всеобщее поклонение, окружавшее ее, и вместе с тем, несомненно, ее жизнь была чем‑то заполнена. Но чем? Она часто уезжала из дому, вела обширную переписку, посещала католические мессы в Пажеском корпусе и была частой гостьей княгини Напраксиной.

Лев Кириллович незаметно для самого себя мало – помалу увлекался этой живой загадкой и старался по возможности бывать там, где бывала молодая княгиня.

И теперь, едучи к Напраксиной, он с некоторым волнением ожидал встретить там княгиню Ирину.

Вступив в салон Напраксиной, князь застал там большое, по обыкновению смешанное общество. Черные сутаны католических священников странно перемешивались с цветными мундирами гвардейских офицеров, изящными фраками штатских и открытыми туалетами дам. Общее впечатление дополняли подрясник какого‑то по виду захудалого православного священника и поддевка одного из гостей, худощавого высокого человека лет сорока, с острыми глазами, вьющейся бородой и темными кудрями, падавшими на низкий лоб. Этот человек был окружен изящными, декольтированными женщинами, жадно слушавшими его тихий, вкрадчивый голос.

Среди этих женщин была и Ирина Евстафьевна. С широко раскрытыми глазами, побледневшим лицом, вся подавшись вперед, она так близко сидела от этого человека, что почти касалась его коленями. Но она не замечала этого, вся обратившись в слух…

Враждебное чувство сжало сердце Льва Кирилловича.

Напраксина заметила его и поспешила навстречу.

– Как я благодарна вам, – искренно воскликнула она, протягивая ему руку.

– Я счел своим долгом быть у вас, княгиня, перед моим отъездом в армию, – ответил князь, целуя ее руку.

– О, вы не раскаетесь, – произнесла Напраксина, – вы удачно попали. Сегодня у меня много новостей. И сегодня у нас дорогой гость – отец Никифор! – и она указала на человека, рядом с которым сидела Ирина.

Князь удивленно поднял брови.

– Но ведь он, кажется, не священник, – сказал он. – Кто такой этот отец Никифор?

Напраксина тихо засмеялась.

– Ну, я вам прощаю ваше неведение, ведь вы воскресли из мертвых, – начала он. – Он не священник, да, это правда, но он святой муж, провидец… Вы знаете, – шепотом продолжала она, – это действительно пророк, это учитель чистой веры в духе Христа… Спросите у вашей юной тетушки… Его знает весь Петербург. Он предсказал взятие Москвы и гибель Наполеона. Он друг князя Александра Николаевича Голицына… О его пророчествах перед отъездом императора князь Голицын довел до сведения его величества. О, это необыкновенный человек!..

Князь был ошеломлен.

– Хотите, я познакомлю вас с ним? – продолжала княгиня.

– Ваша воля, княгиня, – ответил Лев Кириллович, – только я боюсь, что это знакомство будет мало приятно и вашему пророку и мне.

В этой фразе сказались обычная прямота и резкость молодого князя.

Он не верил ни в пророков, ни в пророчества, а близкое соседство княгини Ирины с» пророком» ему положительно не нравилось.

– О – го! Да вы не вольтерьянец ли, как ваш дядя? – с усмешкой произнесла княгиня. – Во всяком случае вы с ним познакомитесь.

– Конечно, – поспешил ответить князь, – я только хотел сказать, что представление меня ему ставит меня словно в толпу его поклонников, а этого я не хочу ни за что в мире.

– Я понимаю вас, – немного помолчав, сказала Напраксина. – Действительно, хотя он и святой, но он не нашего круга, и знакомство с ним должно произойти иначе. Ваша тетушка вам может много рассказать про него…

С этими словами она покинула князя, предоставив его самому себе.

К счастью, Бахтеев сразу встретил своих приятелей.

Его приветствовали, как восставшего из мертвых. Вопросы посыпались, как град. Князь с увлечением отдался впечатлению встречи со старыми боевыми товарищами, но все же на его настроении лежала темная тень. Он не раз среди самого оживленного разговора с непонятным беспокойством обращал свои глаза на княгиню Ирину, и ему казалось, что он встречал ее холодный пренебрежительный взгляд.

Он не хотел по какому‑то непонятному сложному чувству подойти к ней.

Бесшумно ступая по мягким коврам, лакеи разносили чай. Присутствовавшие разбились на кружки. Лев Кириллович уже отвык от общества; сдержанный гул негромких голосов стоял в салоне. В одном кружке у круглого столика старый сенатор со звездой на фраке, пожимая плечами, говорил:

– Мы идем вперед, как на маневрах, но все же эта военная прогулка стоит недешево. Не стоит овчинка выделки.

– Она слишком дорого стоит, граф, – раздался резкий голос, – я имел случай получить копию письма статс – секретаря Шишкова.

Все с удивлением посмотрели на только что вошедшего, молодого офицера, с нервным и желчным лицом, произнесшего эти слова.

– Новиков! – воскликнул Бахтеев, узнав своего однополчанина.

Новиков радостно взглянул на него и, крепко пожимая ему руку, сказал:

– Левушка, милый, как рад я тебя видеть. Сейчас я весь твой – дай кончить.

– Про какое письмо вы говорите? – спросил сенатор, щуря глаза.

– Про письмо Александра Семеновича, – ответил Новиков. – Ежели разрешите, я прочту из него.

– Очень обяжете, – наклоняя голову, произнес сенатор. Это был граф Телешев, известный масон, не особенно любимый императором, как он был нелюбим и его царственной бабкой.

Новиков вынул из кармана письмо.

– Письмо помечено, – сказал он, – девятнадцатым февраля, император был в Калише. Я хотел только указать на некоторые места этого письма.

Все слушали с напряженным вниманием.

– Вот что пишет Шишков.

И, раскрыв письмо, Новиков начал читать: «Февраля одиннадцатого дня мы приехали в Калиш. С неделю тому назад здесь было сражение. Войска ваши разбили саксонский корпус под начальством французского генерала Ренье, которого со многими офицерами и двумя тысячами рядовых взяли в плен».